— Боль отступила, — сказал он Русову. — Ну что мы имеем?

— Остров Боавишта мы имеем. Идем к нему.

— Куликова вызвали? — Русов кивнул. — Как у Коньковой?

— Вот-вот...

— Так где же Куликов?!

— Да вот же они идут, — сказал Волошин. Он обмахивался носовым платком, и по всей рубке расплывались запахи одеколона. — И Медведев. Да и сеньор Ортега с дочерью... Жора, это не я, капитан тебя вызывал.

— Спешу-спешу! — неестественно весело произнес Куликов. Голову штурман поднял высоко, и весь он держался как-то очень прямо, напряженно. Конечно же, он улыбался, подмигнул зачем-то Русову, и тому стало нехорошо от улыбки Жоры, от всей его показной бравады. Рядом с Куликовым шла Виктория. И она держала голову высоко поднятой, улыбалась, но лицо у нее было холодным, белым, измученным. — Я тут, капитан, — воскликнул Жора. — Я вас слушаю.

— Побудь с нами, — буркнул Горин. — Побудь.

— «Сан-Себастьян» лег в дрейф, — доложил Волошин. — Спускают шлюпку, видите?

За Жорой в рубку вошли сеньор Ортега и боцман. Оба были в белых наглаженных, боцманских, видимо, рубахах, а на толстой шее Дмитрича красовался красный платок, подаренный, наверное, ему Викторией. И походил боцман Медведев на пирата из банды Флинта. Не поворачивая шею, плавно неся на ней свою больную голову, капитан повернулся к вошедшим и протянул бразильцу руку:

— Прощайте, сеньор Ортега, — сказал он. Бразилец схватил ее своими ручищами и так встряхнул, что голова у Горина мотнулась. Он стиснул зубы, высвободил руку из лап сеньора Ортеги, притянул к себе девушку за плечи, поцеловал в лоб. Сказал, отвернувшись к окну: — Боцман, майнайте парадный трап.

— Шлюпка с «Сан-Себастьяна» подходит к борту «Пассата», — строго и торжественно проговорил Волошин. — Прошу пассажиров на палубу.

Вот и все. Слышно было, как громыхала лебедка, опускающая трап, звенели цепи, как сам трап ударялся и скребся по борту судна. «Плавнее, Валька, Не рви лебедку! — командовал боцман. — Одерживай шлюпку, усатый, одерживай!» Рукопожатия, последние слова, отчаянное лицо Виктории, смех Жоры, ему отчего-то было ужасно смешно; уверения, что, конечно же, они люди, а не корабли, расходящиеся в океане, что встретятся еще, обязательно встретятся. И рокот мотора отваливающей от борта танкера бразильской шлюпки, мощный глас боцмана: «Прощай, Федюня!» Три гудка «Пассата», три «Сан-Себастьяна».

Да, вот и все. Русов закурил, взглянул на часы, шла уже его вахта. Расписавшись в вахтенном журнале, сидел в штурманской Волошин, вид у старого штурмана был усталый и грустный. Жора сидел рядом с ним, качал ногой, глядел в иллюминатор на удаляющийся «Сан-Себастьян», застегивал и расстегивал верхние пуговицы рубашки. Хмурясь, мерил шагами рубку капитан. В углу ее тяжко вздыхал боцман, Серегин подменил на руле Шурика Мухина, но тот не уходил, протирал чистой ветошью рулевую машину. «А Алексанов что тут делает?» — подумал Русов. И вообще, в чем дело? Полная рубка народу. Механики, матросы, да вот и кок появился, вжал под пристальным взглядом Русова голову в плечи, шмыгнул за спину боцмана, выглянул из-за его плеча.

— Товарищи, в чем дело? — опередив Русова, спросил Горин.

— Ждем, — кашлянув в кулак, сказал Алексанов.

— Чего ждем? Кого? — Горин удивленно осмотрелся, глянул в окно ходовой рубки, повернулся к Русову: — В чем дело?..

Русов не успел ответить. Из нижних помещений судна донесся и, кажется, прокатился по всему танкеру пронзительный крик, от которого у Русова мурашки побежали по спине. Капитан застыл на месте, потер виски ладонями, кивнул: ах, да... Сел на откидной стульчик, скрестил на груди руки.

Резко зазвонил телефон, все вздрогнули, колыхнулись, уставились на трубку, которую Русов вырвал из рычагов.

— Коля! Как там дела?! — прокричал, перекрывая гул двигателя, стармех. — Все в порядке?

— Да уже с полчаса как пересадили их на «Сан-Себастьян».

— Да я не о том! Как у Танюхи?

— Ждем. Сообщу, когда...

Еще кто-то из моряков пришел в рубку. Капитан опять заходил по ней. Покашливал Алексанов, что-то сердито шептал ему Серегин. Кот Тимоха появился. Мурлыкая, обошел всю рубку, поторкался каждому в ноги, а потом устроился у ног своего хозяина.

Вновь резкий звонок телефона всколыхнул рубку.

— Коля, все в порядке, — услышал Русов голос Гаванева. — Мальчик. Юриком наречен Татьяной. Она чувствует себя хорошо.

— Моряк родился! — громко сказал Русов. — Все в порядке.

— Поздравляем! — рявкнул на всю рубку боцман. — Молодец, Танюха.

Шум, смех, толчея. Русов передал Татьяне через доктора поздравление от всех и направился в штурманскую рубку. И матросы, механики двинулись следом. Он склонился над штурманским столом, положил журнал на курсовую карту. Записал: «Борт танкера «Пассат», 16 час. 56 мин., шестнадцать градусов восемь минут северной широты и двадцать два градуса пятьдесят шесть минут западной долготы. У пассажирки Татьяны Викторовны Коньковой родился ребенок мужского пола... — Он опять задумался, оглядел моряков. Пока он писал, все сгрудились, нависли над ним, заглядывая, как ручка бегала по серой, шероховатой странице журнала. Русов взглянул в лицо боцмана, кока, Шурика Мухина и вдруг подумал о том, что не пустые это слова: экипаж — одна морская семья, нет, не пустые, но не каждую минуту чувствуешь это, но это есть, и это прекрасно. И опять склонился над журналом: — По желанию матери мальчик назван Юрием. Мать чувствует себя хорошо».

...За десять минут до конца вахты пришел Жора. Русов взглянул в его лицо и удивился. Жора осунулся, под глазами расплылись тени, он будто постарел за какие-то несколько часов, посуровел лицом.

— Все в порядке, Николай Владимирович, — усмехнулся Куликов. Он достал из кармана куртки трубку капитана «Принцессы Атлантики», закурил. Отвернулся к окну: — Не та! Рано мне еще в семейное стойло, — будто и прежним, веселым, но дрогнувшим голосом проговорил Жора.

ВСЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ

«Широта 20° 46' N долгота 18° W, траверс мыса Кап-Бландю-Нюр. Ветер — 4 балла зюйдовый, волнение — 3 балла. 21 час 15 мин. Старший механик сообщил, что в первом цилиндре главного двигателя обнаружены подозрительные шумы, возможно, придется остановить двигатель, о чем было доложено капитану. 22 час. 18 мин. старший механик доложил, что шумы пропали. 22 час. 03 мин. радист Бубин сообщил, получен сигнал 505 от алжирского парового тунобота «Анита». На туноботе вышел из строя двигатель, он дрейфует вдоль побережья, просит о помощи. 22 час. 26 мин. Бубин сообщил, что на помощь туноботу идет спасательное судно «Ахиллес» (порт приписки Агадир). Вес ребенка Татьяны Коньковой, Юрия, — три килограмма восемьсот граммов. Мать и дитя чувствуют себя хорошо. 23 час. 37 мин. Бубин доложил, что спасательное судно «Ахиллес» взяло на буксир тунобот «Анита». За вахту пройдено 68 миль. Вахту сдал второй помощник капитана С. Ф. Волошин».

Русов прочитал запись в журнале, расписался, что вахту принял, и поглядел на Волошина. Он сидел на диване, курил «Пэлл-Мелл», щурил светлые, холодные, как у рыбы, глаза. Не торопился к себе, задумчиво посматривал на старпома, будто хотел ему что-то сказать. Потянулся к термосу и двум чашечкам, стоящим в углу стола, отвинтил крышку, и в штурманской вкусно запахло крепким кофе. Не спрашивая, хочет или пет, налил кофе в чашечки, кивнул Русову: присядь, выпей. И тот, выглянув из двери штурманской, окинул взглядом расстилающийся впереди, пустынный океан, сел на диван, взял чашечку в руки.

— Как Таня? — спросил Волошин и, вытянув губы трубочкой, подул в чашку. — Дитя как?

— Такой хороший, крепкий мальчишка, — улыбнулся Русов. — Танюшка пеленала его, когда я заходил.

— Грудь-то берет? А то бывает, правда, я сам это точно не знаю, но слышал: детишки грудь не берут у матери.

— Берет. И еще как! Вцепился в сосок, заворчал что-то от жадности. Знаете, Степан Федорович, я с завистью глядел на Таню, моя-то Нинка никак не хочет иметь детей. Говорит, пока плаваешь, никаких детишек.