Минула еще неделя, и танкер «Пассат» пришел в «ревущие сороковые» широты, а потом спустился еще южнее и начал раздавать топливо работающим в этих ветряных, промозглых широтах, воняющим несвежей рыбой за милю от траулера «Рыбачкам», как с любовью и уважением говорили про них моряки танкера, отчаянным, терпеливым людям.

Все на юг, на юг! Курс 162 градуса. Сильный нордовый ветер. Пустыня. Серо-зеленая, колеблющаяся, воющая, поскуливающая... Тучи, нагруженные мокрым снегом. Зыбкая мешанина воды, куда ни кинешь взгляд, и пятикилометровые глубины под килем. Серо-зеленый сумрак в ходовой и штурманской рубках, будто и сюда, как в аквариумы, налилась холодная, антарктическая вода. И лишь три альбатроса несколько оживляли этот пейзаж. Пристроились к танкеру, летят следом.

Однако, этакое свинство, четверть девятого, а Жорки Куликова не видно и не слышно, опять проспал. Русов сидел на диване в штурманской рубке. Он уже сделал запись в вахтенном журнале: «Вахту сдал...», но ничего он ее не сдал и теперь, поджидая третьего помощника капитана, сочинял письмо Нине. Плавбаза со снабжением для рыбаков должна вот-вот прийти в район работы Южной экспедиции, вот и выдалась оказия послать с ней письма. Уже груда конвертов, уложенных в целлофановый мешок, лежала в углу штурманского стола.

Мучился. О чем писать? Что жив-здоров, он уже написал, что любит ее, скучает — тоже. Он задумался, уставился в окно-иллюминатор. Какие величественные эти птицы океана — альбатросы. Семья, по-видимому. Двое белых, а третий серый, явно молодой и робкий. Наверно, еще никогда не видел таких громад, как танкер. «И людей не видел», — подумал Русов и улыбнулся. Вот родители и показывают своему крылатому отпрыску это чудо. Время от времени самый крупный из альбатросов догонял танкер и летел вдоль его правого борта на уровне надстроек. Он медленно, плавно как бы выплывал из обреза иллюминатора. Кажется, распахни иллюминатор, протяни руку и дотронешься пальцами до кончика широкого и острого крыла птицы.

И Русов встал, быстро отвинтил барашки, протянул руку. Альбатрос посмотрел в его лицо умным карим глазом, слегка шевельнул крыльями, заглянул в рубку, а потом резко отвернул и, сносимый ветром, полетел к корме. Там, то опускаясь к воде, то плавно взмывая, кружили его подруга и родное чадо. Русов поглядел вслед громадной птице. Ну, конечно же, отец звал молодого: «Лети за мной, я покажу тебе человека».

О чем же все-таки написать Нине? О том, что они уже раздали топливо шести траулерам, работавшим несколько севернее этих широт? Что судовой врач-хирург, а был им в этом рейсе общительный толстяк Толя Гаванев, сделал одному рыбаку операцию, выпластав аппендикс, а другому ампутировал отбитый люком палец? Что во время бункеровок порой рвутся швартовые тросы и шланг?.. А, бежит, стервец!

— Уф, прости, Николай Владимирович! Черт-те что... Будильник опять подвел, а вы могли бы и позвонить! — Жора ворвался в рубку. Лицо со сна розовое, волосы взлохмачены, один ботинок зашнурован, другой нет. Конечно же, он и не позавтракал, пошлет теперь кого-нибудь из матросов на камбуз и будет на вахте жевать горбушку с маслом. — Ну, вы даете, чиф. Отчего бы и не позвонить? Вахту принял, идите, отдыхайте.

— Жора, ты ведь из морской семьи, да?

— Угу. Из морской. И прадед, и дедушка, и папаша — все моряки. Только на Черном море. Да и мама в юности рыбачила. На кунгасах. Вы знаете, Николай Владимирович, молоко у нее было солоноватым! Мог ли и я не стать Одиссеем, чиф? — Жора засмеялся, гребанул пятерней волосы и, что-то мурлыкая, быстро расписался в журнале: «Вахту принял». Повернулся. Высокий, ладный, симпатичный, улыбающийся, этакая беззаботная юность. — А что, чиф?

— А то, что ты их всех позоришь, поросенок ты этакий. И я тебя снимаю с вахты. Иди. Полопай и можешь спать сколько влезет. — Лицо у Куликова вытянулось, он еще улыбался, полагая, что Русов шутит, но старпом свернул листок бумаги, сунул его в карман и с суровым выражением лица направился в ходовую рубку. Вот-вот должен был начаться промысловый совет. Жора кинулся следом, наступил на шнурок, чертыхнулся, схватил Русова за рукав. Тот дернул рукой: — Сказал, иди!

— Добрый день, товарищи рыбаки. Начинаем наш очередной промысловый совет, — послышался в этот момент сиплый басок из динамика радиопередатчика.

Это начальник промысла, обосновавшийся на одном из траулеров, Василий Васильевич Попов, вел ежедневный совет капитанов: — Во-первых, рад сообщить, что в район промысла уже прибыл танкер «Пассат»... «Пассат», вы нас слышите?

Жора схватил микрофон, но Русов накрыл микрофон ладонью.

— Моя же вахта, чиф! — зашептал Куликов. — Простите, вот честное...

— Взгляни на себя! В таком виде участвовать в совете?

— Да кто видит?!

— Я вижу. Рулевой матрос видит!

— «Пассат», вы нас слышите? — несколько обеспокоенно спросил начальник промысла. — «Пассат», вы включаетесь в совет?

— Слышим, слышим, здравствуйте, Василий Васильевич, товарищи капитаны и все, кто на совете, — вырвав из рук Жоры микрофон, проговорил Русов. Взглянул в побледневшее от волнения лицо штурмана, прошептал яростно: — Иди! Умойся! Причешись, оденься как следует... — Куликов как мальчишка подпрыгнул, кинулся к себе в каюту, а Русов продолжил: — Мы уже докладывали вам, что привезли двадцать тысяч тонн, но в соответствии с указанием управления отдадим не все, а лишь тем судам, кто особенно нуждается. Нам еще южнее идти.

— Вас понял, «Пассат», — пророкотал Попов. — Позже я сообщу, каким судам и сколько надо будет дать топлива. Итак, товарищи, прошу высказаться по установленному порядку.

Куликов ворвался в рубку. Умыт, причесан, в белой рубахе и черном галстуке. Пританцовывая от нетерпения, он протянул к микрофону руку, но Русов еще помучил его. Он хмурился, глядел в лицо Жоры, а тот, весь нетерпение и невинность, то улыбался, то тоже суровел, опасаясь, что Русов передумает, не простит его, прогонит все же с вахты. Старпом показал кулак. И Жора вздохнул облегченно, взял микрофон. И вдруг сказал в него:

— Рады вас видеть, товарищи моряки... Вернее, слышать!

— Кха... — кашлянул Попов. — «Ордатов», начинайте.

— Работаем в квадрате «Харитон-три». Крутая, валкая волна, ветер порывами до девяти баллов, плотные снеговые заряды. Сделали два траления, два колеса. Пусто у нас, Василий Васильевич, будем перебегать в соседний квадрат... Топливо — это хорошо, но когда будет база? Курево кончилось, а без курева какая работа?

— Вас понял. По уточненным данным, база будет через неделю. Это для сведения всех, чтобы не заканчивали все разговоры просьбами о куреве. Кстати, в стране ведется борьба с курением, так что можно включаться... «Омега», что у вас? Где вы?

— Квадрат «Харитон-двенадцать». Три траления. Девять, восемь и четырнадцать тонн. Гм... кошка Манюська у нас родила. Помните, в прошлом рейсе брали к себе в гости кота Тимофея с «Пассата»? Очень хорошенькие котятки.

— «Омега», не засоряйте эфир.

— Минуточку, Василий Васильевич, все ж живые существа. Товарищи, в конце переговоров сообщите, кому нужны котята. «Пассат», Манюська и котятки передают привет отцу!

— Говорит «Кушка». «Харитон-четыре». Колесо, колесо, восемь. Отдаем четвертый трал. А худо все ж без курева, Василий Васильевич! «Омега», столбим котеночка. Котика.

— «Овен» на связи. Ремонтируем промвооружение. «Омега», и нам котеночка. Не возражаем и против кошечки.

— «Кречет» говорит. Два колеса, четыре тонны, обрыв трала.

— «Ключевской» в эфире. Три постановки. Восемь, двенадцать, пятнадцать. Возле кормы стадо кашалотов кружит, мешают траловым работам... Василий Васильевич, у нас стиральная машина гигнулась, механики, золотые руки, туда их... гм, наладить не могут. Прошу дать добро на стирку тряпок на борту плавбазы. Когда появится тут.

В ходовую рубку танкера пришли Михаил Петрович и судовой врач Толя Гаванев.

Капитан был высок и худ. Он чуть горбился, будто боялся удариться головой о подволок. Неважно выглядел капитан «Пассата». Лицо серое, глаза тусклые, голова втугую обмотана полотенцем. Не молод, вот-вот и бросит свой последний в жизни якорь: на пенсию...