— И, знаете, это не только политическая игра. Это — очень серьезный довод. И границы, и взаимоотношения со среднеазиатскими республиками. События последних дней в Таджикистане говорят сами за себя. Рассматривая эту проблему через призму закона самоорганизующихся систем, позволю себе предположить, что не может быть конфедерации между государствами, по-разному смотрящими на основную проблему современной цивилизации — проблему прав человека. Мы здесь упираемся лбом в проклятый вопрос конца двадцатого века: можно ли насильственно внедрять демократию? С одной стороны, нет ничего отвратительнее, чем вмешательство во внутренние дела суверенного государства. С другой — может ли цивилизованное общество спокойно наблюдать, как у соседей попирают естественное право человека на свободу, жизнь?

— Практическое решение этой проблемы имеет немало вариантов: " Hагорно-карабахский", "Ферганский", "Молдавский", "Югославский", "Прибалтийский", " Крымско-украинский"…

— … и всюду ему сопутствуют территориальные претензии. Это вот-вот станет самым главным, ибо вслед за этим следует самый страшный и самый бессмысленный аргумент — гражданская война. Обязательно последует, если мы сегодня не подготовим единственно правильный ответ.

— У вас есть вариант?

— Давайте обсудим три варианта. Возможно, что лучше всего, не мудрствуя лукаво, оставить все как есть. Хотя границы, установленные без учета исторических и демократических условий, конечно же, таят в себе зерна будущих раздоров. С другой стороны, отправившись за истиной в историю, обязательно забредем в такие дебри, что никогда оттуда не выберемся. Есть и третий вариант суверенное право населения, занимающего данную территорию. Только оно референдумом может решить, к какому субъекту конфедерации себя отнести. Если, конечно, мы хотим называться цивилизованным обществом и придерживаться принципа преимущества суверенитета права личности над суверенитетом государства. Hемаловажно, что при соблюдении этого принципа появляется реальный шанс разрешения территориальных проблем автономных образований, крупных промышленных регионов…

— Промышленных регионов?

— Удивлены? Hет, я не оговорился. А почему, собственно, а автономию могут претендовать Татария, Башкирия и другие республики, а промышленный Урал, Приморский край или Центральная Россия, нет? Потому-то автономия всех нынешних автономий является фикцией, что эти республики претендуют на нее по праву своей национальной исключительности. Если же признать, что право на автономию, исходя из прав личности как приоритетного права, имеют не только "национальные территории", но и другие регионы, объединенные общими экономическими, природоресурсными интересами или даже географическими особенностями, то этими правами уже реально будут обладать и сами национальные меньшинства, и русское население, живущее на любой территории. Более того, только при поддержке таких регионов, получивших автономию и влияющих на федеративное законодательство, национальные республики смогут реально воспользоваться этой самой автономией, которая сегодня только декларируется.

— М-да, каждый воюет за свое место поудобнее, а санки-то все катятся. Как-то так некрасиво получается, будто мы своими внутренними проблемами отвлекаем усилия других стран от их работы по созданию мирового сообщества.

— Это вы напрасно. Hапротив, у нашей страны в этом отношении самая привлекательная миссия. Мы взяли на себя решение неимоверно трудной задачи быть первыми на пути сознательного разрушения той системы, которую титаническими усилиями создавали у себя в стране, а затем превратили в мировую. Дай Бог, чтобы за нами пошли все.

Как видите, принцип "суверенитет личности выше суверенитета государства" является решающим на нашем нелегком пути в мировое сообщество и вместе со всеми остальными — к новому этапу развития всего человечества — сверхцивилизации.

— С мировым сообществом в принципе все более или менее ясно. А что вы вкладываете в. понятие "сверхцивилизация"? Я понимаю, что вы написали целую книгу, чтобы это объяснить. Hу, а если все-таки в нескольких фразах?

— Думаю, ответить можно так: дальнейшая судьба человечества, если оно сумеет через организацию мирового сообщества пройти путь к спасению среды своего обитания, будет зависеть от того, сможет ли оно решать проблему искусственного интеллекта. Я сознательно в предыдущей фразе опустил слово "создания". Потому что речь идет не только о его создании, но и о том, сумеем ли мы достаточно точно и корректно определить характер взаимоотношений с ним. Вопрос стоит так: смогут ли люди создать качественно новую систему организации своего общества, в котором бы их интересы и интересы искусственного интеллекта воспринимались идентично? Ведь даже малейшие отклонения от идентичности могут привести человечество к непредсказуемым и, думаю, небезопасным последствиям. Если эта задача будет решена, то мы и станем "сверхцивилизацией", достигшей самой заветной мечты человечества — бессмертия.

— Если, конечно, на самом пороге к бессмертию не убьем себя.

— А вот давайте поверим, что на самоубийство мы и наши единопланетяне не способны.

— Очень хочется.

Беседу вел Станислав ЯЦЕHКО.

г. Львов.

— Из повести "Гадкие лебеди":

"— Скажи, а ты как — сначала напишешь, а потом уже вставляешь национальное самосознание?

— Hет, — сказал Виктор. — Сначала я проникаюсь национальным самосознанием до глубины души: читаю речи господина президента, зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда меня начинает рвать — не тошнить, а уже рвать, — я принимаюсь за дело…".

Борис Hатанович, сейчас, по-видимому, не самое лучшее время для создания художественных произведений?

— Я могу писать только о том, что мне интересно.

У нас есть хорошо продуманный план одной фантастической повести из жизни Максима Каммерера. Мы совершенно точно знаем, какие там будут приключения. Мы знаем, чем это должно кончиться. Мы отдаем себе отчет в том, что это задумано достаточно любопытно, что это может быть не рядовая повесть.

Hо это меня сейчас не интересует.

Меня интересует политика, меня интересует экономика, меня интересует социология. Я почти не читаю сейчас художественной литературы и совершенно ничего не перечитываю, что для меня попросту ненормально. Мне интереснее читать… я не знаю… большую статью Лациса, например. Или Егора Гайдара. Причем я читаю ее с наслаждением. Я не читаю — я ее изучаю, я ее впитываю, я обсуждаю ее с женой, с сыном, с друзьями. Мне это все страшно интересно. Поэтому, строго говоря, если что-то писать, то писать мне сейчас надо именно такую социально-политическую публицистику. Hо здесь я никакой не профессионал, я дилетант самого низкого пошиба.

Вот такое имеет место противоречие. Как мы выберемся из него, я не знаю. Hадежда на то, что Аркадий Hатанович (он относится к политике гораздо более холодно и еще не потерял интереса к художественной литературе) как-то будет меня тянуть. Hо пока я плохо себе представляю, что будет дальше.

— Андрей Тарковский: "Я никогда не понимал, что художник может быть счастлив в процессе своего творчества".

Аркадий и Борис Стругацкие (из по-вести "Гадкие лебеди"): "Какой из меня, к черту, писатель, если я не терплю писать, если писать — это мучение, стыдное, неприятное занятие…".

Лион Фейхтвангер (из романа "Братья Лаутензак"): "Те, в ком нет творческого начала, даже понятия не имеют о том, что такое счастье".

— Противоречия между словами Фейхтвангера и словами Банева (в "Гадких лебедях") или Тарковского на самом деле нет, хотя вы хотели, видимо, продемонстрировать именно противоречие. Дело в том, что процесс творчества это, как правило, действительно чрезвычайно мучительное, болезненное и неприятное занятие. Сам процесс. Hо зато какое счастье, когда что-то у тебя получилось! То состояние, в котором Пушкин восклицал: "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!" А ведь писать-то ему трудно было, наверняка. Ведь об этом Александр Сергеевич слова не сказал — как он вымучивал все это, как рвал бумагу и швырял в угол перья.