— Иди, смертный, похваляйся, что сделал доступными эти заповедные воды — недалеко ты зайдешь.

Идет Геракл взморьем, то плоским, то приглубым, идет день, два, много дней — и все нет места, где солнце заходит. И вот перед ним смыкается море, гора справа, гора слева сдвинулись, и над их стыком, как в насмешку, солнце опускается куда-то, в загорную страну. Но Геракл не унывает: он окрылен сказкой. Где-то здесь должен быть ключ смыкающегося моря; где он? Уж не этот ли камень? Или этот? Пробует, колеблет один за другим — и вдруг грохот, пламя, стык обваливается, столб направо, столб налево, и между ними море с шумом вливается куда-то-в море морей. Вот он, Океан! И он пробил к нему путь! Да, будут помнить потомки до последних поколений Геракловы столбы!

Здесь Океан; здесь подлинно Солнце заходит. Но где же Эрифея? Ночь настала; надо послушаться Ночи. И снова день — утро, полдень, вечер. Вот он, огненный гигант, явственно спускается на своей пылающей колеснице… Жар нестерпимый; уж не хочешь ли ты меня испепелить своим огнем? Верегись, я сын Зевса — а от моих стрел и боги теряют любовь к бессмертию! — Геракл натянул лук, наложил на него стрелу, отравленную ядом гидры, прицелился в бога — и вмиг посвежело вокруг него. Он опустил лук. И вновь жар стал расти, кровь закипела, виски заныли… Опять? Я не шучу! — Лук поднят, жар спадает; теперь довольно? — Нет? Но если я в третий раз подниму лук — я его уже не наклоню к земле, не спустив стрелы! Нестерпимый свет заставил его закрыть глаза; когда он их открыл, Гелий, сойдя с колесницы, стоял рядом с ним.

— Ты мужественен, сын Зевса, и я готов тебе помочь. Здесь действительно то место, где я «захожу», в Океан; и ты видишь, здесь уже ждет меня золотая лодка-кубок, чтобы перевезти меня по кругосветной реке на восток, к месту моего «восхода». Эрифея — остров среди Океана; садись со мной, я повезу тебя.

Огромная лодка-кубок приняла и Гелия с его колесницей, и Геракла; вскоре среди волн показался Чермный остров… Геракл сошел, поблагодарил светлого бога за его милость… Поистине Чермный: все здесь окрашено в багровый цвет: багровые скалы, багровые пески, багровые стволы деревьев, красиво одетые в темно-зеленую листву. Пока золотая лодка еще виднелась среди волн Океана, Геракл рассматривал чудеса острова; когда же она скрылась, темная ночь его окутала: он лег на землю, покрыл себя львиной шкурой и заснул.

Спал он крепко; проснулся лишь на другое утро от глухого хриплого лая. Он открыл глаза — и при свете дня увидал над собой кудластую морду огромного багрового пса. «Страж стада!» — мелькнуло у него в голове. Это едва не было его последней мыслью: заметив, что Геракл проснулся, пес бросился на него, чтобы вцепиться ему в горло. К счастью, верная палица Геракла лежала тут же, у его правой руки; могучий взмах — и свирепый страж с разбитым черепом лежал на земле.

Геракл встал; но не успел он оглянуться, как уже новый враг огромного роста примчался с опушки багрового леса. Витязь тотчас признал в нем пастуха; но и рубаха, и волосы, и борода были ярко-багрового цвета. Выкрикивая что-то непонятное, он размахивал своим посохом, а этим посохом было целое дерево. Геракл дал ему подойти; одним ударом палицы он вышиб посох у великана, другим уложил его самого.

Теперь, подумал витязь, стадо можно будет забрать. Он направился к опушке леса — но там он увидел рядом с багровым стадом другое, черное, и охранявшего его другого пастуха в черной рубахе и с черными волосами и бородой; как он позднее узнал от Гелия, это был пастух, пасший стада Аида, царя подземной обители. Увидев приближающегося Геракла, он с громким криком умчался в лес; и в ответ оттуда послышался тройной протяжный рев, и из-за деревьев выкатилось новое чудовище, подобного которому Геракл еще не видал. В нем срослись тела трех мужей; один только живот был общий — огромный, точно винный чан на народных игрищах. Из него вырастало вверх три туловища с шестью руками и тремя головами, а вниз три пары ног. Быстро перебирая этими ногами, точно гигантское насекомое, он мчался по направлению к Гераклу.

Тот поднял лук — стрела со свистом пронзила Гериону (конечно, это был он) грудь переднего тела. Тотчас одна голова склонилась набок, две руки беспомощно повисли, две ноги, недвижные, стали бороздить мураву своими носками. Но для второго выстрела уже не было времени: чудовище находилось совсем близко, держа огромный камень в руках среднего тела. Геракл успел только поднять палицу и грузно опустить ее на среднюю голову. Мгновенно и она склонилась, и камень выпал из отяжелевших рук, и вторая пара ног сникла на землю. Оставалось третье тело, безоружное. Геракл и сам отбросил палицу и сцепился с ним грудь с грудью. Герион был телом вдвое больше своего противника, но его отягчали оба мертвеца, от которых он уже не мог освободиться; вскоре и он испустил дух в крепких узах Геракловых рук.

Подвиг был совершен; оставалось увести стадо. Черный пастух не препятствовал; в руках красного герой нашел свирель, знакомые звуки которой легко выманили стадо на берег Океана. Когда к вечеру Гелий пригнал золотую лодку-кубок к Чермному острову, Геракл со стадом его уже дожидался.

— Что же, опять подвезти тебя, сын Зевса? Этот раз дело для меня убыточно, придется возвращаться назад, и что скажут боги, если Солнце взойдет не вовремя? Ну, пусть меня выручает твоя заступница, Паллада; веди свое стадо и садись сам!

Он довез его до обоих столбов — и начался томительный обратный путь. Много раз отбивался то один, то другой из своенравных быков, много раз их старались увезти беззаконные люди. Италия сохранила память об этих скитаниях; и алтарь Геракла на Говяжьем рынке в Риме до позднейших времен рассказывал о них людям. Так и на западе путь умиротворителя вселенной был запечатлен подвигами, гибельными для злых людей. Но долг свой он исполнил: все стадо было в сохранности, когда он по возвращении в Микены передал его пастухам Еврисфея.

— Вернулся из самого царства сказки, — весело сказал он жене, входя в свой уютный тиринфский дом.

— Сказкой встречаю, — ответила жена и показала ему увитую в пеленки русокудрую девочку, первую после трех сыновей.

— Да это блаженство! — воскликнул отец, и это имя осталось за ней — имя Макария.

30. АД И РАЙ

Блаженство это оказалось не очень продолжительным: злоименный гость все-таки пришел в Тиринф с новым приказом от микенского царя. Этот раз на его лице не было обычного насмешливого выражения.

Геракл вскочил с места при его появлении. «Как? — воскликнул он. — Еще поручение? Да разве есть на земле конец, еще не причастный труду и славе моих подвигов?»

— На земле нет, — угрюмо ответил Копрей, — но под землей и над землей есть. Этот раз царь Ефрисфей приказывает тебе привести ему Кербера, пса-стража преисподней. — И он ушел, не дожидаясь дальнейших вопросов.

Все почувствовали, что ледяной ужас сковал их члены. Спуститься заживо в обитель мертвых! Да есть ли смертный, отважившийся на подобное дело?

— Про одного я знаю, — сказал Геракл.

— А я про другого, — тихо и мрачно прибавил Иолай. — Но кого ты имеешь в виду?

— Орфея, моего товарища по походу аргонавтов. Была у него невеста, Евридика; ее в самый день свадьбы ужалила змея, и она должна была преждевременно последовать за Гермесом, проводником душ, в подземное царство. Не вынес потери Орфей; со своей волшебной кифарой в руке он пошел за ней. Своей дивной игрой он зачаровал Кербера, зачаровал всех духов преисподней, зачаровал даже ее владык, Аида и Персефону: они разрешили ему увести обратно свою невесту под тем условием, однако, чтобы он не оглядывался на нее, пока не достигнет поверхности земли. Сгорая нетерпением любви, он оглянулся — и вторично и окончательно лишился Евридики. В утешение смертным, вспоминая виденное им в подземном царстве, он учредил свои орфические таинства; их смысл — любовь, дающая воссоединение. Он предлагал и мне поступить в число посвященных; но я, смелый в своей тогдашней молодости, не воспользовался его предложением. А теперь уже поздно: когда я был во Фракии, мне говорили, что Орфей погиб таинственным образом на горе Пангее, растерзанный вакханками.