Вот первая слагаемая прозвучавшего призыва к войне!
Ну что ж, разумом можно много расставить по полочкам. Но не дано разумом, и только им, постичь боль, которая и есть жизнь. И конечно же, искусственные, пластиково-бумажные цветы, имеют право на существование. Если только не мешают жить живому…
Впрочем, сказанным не исчерпывается суть вопроса.
Так уж вышло, что государственная машина России последнего полутысячелетия, унаследовав традиции Орды и Византии, была основана на тотальной несвободе личности. Это общеизвестно. В Европе возможность противоборства с системой была достаточно широка (для дворянина — шпагой, для негоцианта кошельком, для черни — эмиграцией или ересью). В России же единственным способом (кроме коротких и бессмысленных бунтов) протеста оставалось СЛОВО. И потому российская литература изначально была литературой сопротивления пусть шепотком, пусть в салонной беседе или осторожной эпиграмме, но она боролась с тотальной, а потому и тупой Властью. И зачастую погибала. В отличие от той же Европы. ТАМ, положим, Бальзак печально и уютно констатировал, что общество не лишено язв, а ЗДЕСЬ писатель, коли желал оставаться самим собою, не мог не лезть на рожон. Что толку приводить примеры? Несть им числа. И общеизвестно, что примирение с Властью (тем паче, интеграция в нее) означало гибель — безусловно, нравственную, а зачастую и физическую (Фадеев…).
До самых последних лет история нашей литературы была историей борьбы Совести с Бесстыдством. Ныне шкала координат рухнула…
И что же? Осторожные фрондеры-шестидесятники вволю поплясали на издохшем драконе, но… не пожелали увидеть, как из чрева монстра растет новое чудовище — стократ более опасное, сверкающее чешуей лозунгов и великолепно адаптированное к новой действительности.
Дракон остался драконом, сменив лишь расцветку. Но этого, новооформленного дракона с видимой охотой стали поддерживать былые фрондеры, люди, достаточно искушенные и умные, хорошо знающие истинную ценность лозунгов, написанных от пасти до хвоста. Поддержали. Подперли. И стали певцами и адвокатами торжествующего, наглого бесстыдства, тупого и грязного насилия…
Новый дракон ярок и цветаст, он — в отличие от старого, замшелого имеет млекообильное вымя, и следовательно… он прав. И значит, можно все оправдать.
Можно оправдать тех, кто топчет конституцию, а потом требует соблюдения законности от собственных жертв. Можно поддержать тех, кто расстреливает собственный парламент, а затем призывает растоптанных к гражданскому миру. Можно освящать своим авторитетом продажные средства массовой информации, соучаствуя в тотальной лжи…
Отчего бы и нет? Можно все! — да только тем самым вчерашние идолы и светочи, властители дум превращаются в собственные противоположности. Встав на сторону сытой, наглой и беспринципной клики, они предают и свои идеалы, и свято верящих их слову читателей…
Вдумайтесь же! В среде столбовой российской интеллигенции появились люди, зовущие к расстрелам и арестам, люди, способные, оттопырив измазанную икоркой губу, вальяжно именовать "временными неизбежностями" резню на окраинах, потоки беженцев, стариков, пасущихся под мусорными баками…
Впервые за века трупные пятна пошли по телу российской литературы, да что там! — культуры вообще; танк и лоток сделались символами нашего завтра.
Но ведь не все же скурвились? Не все припали к сосцам дракона?
Нет. Однако же качнулась земля и под ногами тех чистейших, что дрались с махиной византийщины, не щадя себя. Жизнь потеряла смысл; без врага неуютно. Вместо болевого центра — ноющая каверна…
Если борьба стала сутью жизни, вошла в плоть и кровь, значит шоу ДОЛЖНО продолжаться. Но с кем же сразиться? С гнусной действительностью? Нельзя. Новый-то дракон, при всех минусах, все-таки поверг предыдущего, люто ненавистного, а значит — в известной степени "социально близок". А во-вторых и в-главных… поднимешь меч на него — и тебя, чего доброго, тотчас запишут в "красно-коричневые" или, скажем, в "антисемиты" — сие вообще ярлык уникальный. Методика клеймения отработана, набор ярлыков утвержден свыше, а услужливое ТВ легко и быстро превращает наклейку в несмываемую татуировку…
Да, бессмысленно и глупо пинать старого монстра. Он — мертв.
Да, опасно и непривычно пинать нового монстра. Он — непонятен.
И учиться новым приемам борьбы поздновато. Увы, годы…
Вот и сбиваются в стайки бывалые бойцы, вспоминают минувшие дни, кусая длинный ус, лаурируют потихоньку друг дружку — и мечтают о том дне, когда вновь начнется борьба.
Вот вторая слагаемая призыва к войне.
Но против чего? Ужели против скотской, свинской власти?
Нет-с. Против "плохой" литературы, каковую "плохую" назначают сами. Тоже ведь дело. Ничем не хуже, скажем, онанизма в узком кругу.
И, увы, не всем дан ярчайший, невероятный талант Славы Рыбакова, сумевшего-таки вырваться из петли — и вопреки всему написать "Цесаревича".
Ну, а на случай, ежели затоскует все же душа, имеется непременная отговорка, ссылка на Божество, чьи пути неисповедимы, а мы-де всего лишь пророки Его. На Божество, которое думает за всех и освобождает верных адептов своих от химеры, именуемой сомнением…
Впервые на моей памяти на страницах НФ-журнала помянут в таком контексте Б.Н. Кто-то осмелился на это почтительно и обтекаемо (Логинов), кто-то сорвался в резкость (Больных). Но — слово сказано…
Что ж, мне неведомы кулуарные тонкости Семинара. И ни на миг не забываю я, что все мы вышли из шинели Стругацких и слишком многим обязаны им. Но помню и другое: творец и человек, сосуществуя в одном теле, далеко не всегда во всем подобны один другому.
Немало сентенций Божества слышал я. Немало заметок Божества о сегодняшней жизни нашей читал за последний год. И много чего хотелось бы и моглось сказать Божеству.
Но.
Огромным счастьем моей жизни было личное знакомство с А.Н.
И потому — в память о СТАРШЕМ — ни слова не скажу о МЕНЬШЕМ…
Лев Вершинин
16 сентября 1994 года
А.Николаев (Санкт-Петербург):
Так получается, что дела прошедших дней не забываются, заставляют думать и страдать. Но — только потому, что от осмысления прошедшего зависит будущее. Потому я взялся за эти строки, — поэтому, а не чтобы оправдаться.
Несколько раз упоминалось в разных местах, что Николаев на "Интерпрессконе-94" заставлял всех голосовать за "Гравилет…", чуть ли не ходил по номерам и с ножом у горла требовал…
Не отрицаю — говорил, пытался убеждать. Но — убеждать. Каждый волен был убеждать кого угодно голосовать за нравящийся ему текст. Я думал, что тоже вправе. Теперь понимаю — ошибался. Я, Николаев Андрей Анатольевич, ответственный секретарь "Интерпресскона" — не мог. Смешно, но почему не мог пояснил мне гораздо позже Б.Н. Потому, что я, как должностное лицо, вроде как бы ПОНУЖДАЮ, мои слова воспринимаются чуть ли не как ДИРЕКТИВА к обязательному исполнению.
Будь все проклято, я по молодости и наивности даже не предполагал, что могу кем-то восприниматься, как должностное лицо.
Вот примерный ход моих мыслей: "Гравилет" лично мне нравится? Безумно. Желаю ли я, чтобы он получил "Интерпресскон"? Не то, что желаю, не могу представить, что он его не получит, это будет катастрофой для выстраданной Сидором и мной премии. Имею ли я право убеждать? Да. Потому что никакими служебными-финансовыми делами лично с Рыбаковым не связан — просто хорошие человеческие отношения. Опять же: любые подтасовки неприемлемы. Я не сомневался в себе, но и технически все сделал так, чтобы отвести любые возможные подозрения (о, а если бы я был в счетной комиссии, чтобы потом говорили?).
Я и сейчас убежден, что заставить кого-либо встать на точку зрения другого против воли невозможно. Вот если бы я проверял у голосующих бюллетени — того ли они зачеркнули, то да! Но ведь сколько я не убеждал Арбитмана (около часа спорили), не сомневаюсь — он голосовал за труд доктора Каца. И Свиридова я убеждал голосовать за "Гравилет" — он спорил, доказывал, и я доказывал. Я не знаю, за что он голосовал, скорее всего, я его не убедил, но разве это хоть чуть-чуть изменило что-то в наших отношениях?