По-честному, этот Интерпресскон лично мне многое дал — я спорил до хрипоты, пытаясь определиться в некоторых вопросах текущего литературного процесса и своего отношения к нему. Пищи для размышлений получил достаточно и очень доволен. Раз это смог сделать я, то вполне мог и каждый другой гость Сидоркона, кто хотел. Попробую проиллюстрировать мои слова на собственном примере, приведя фрагмент стенограммы пресс-конференции лауреатов всех трех премий:
Андрей НИКОЛАЕВ (СПб): Вопрос к Казакову. Вадим Юрьевич, вы считаете "Полет над гнездом лягушки" критическим произведением? Или это все-таки художественная проза?
КАЗАКОВ: Критическим произведением — не считаю, художественной прозой — не считаю, считаю своеобразной разновидностью литературоведения.
НИКОЛАЕВ: А вы не считаете, что подобным образом создаете прецеденты, и мы рано или поздно вместо критики, которую призывает писать Алан Кубатиев, будем получать стилизованные под критику романы и рассказы? И сразу же вопрос к Штерну. Борис Гедальевич, а вы считаете "Второе июля четвертого года" критическим произведение?
ШТЕРН: Это вопрос к Сомерсэту Моэму.
НИКОЛАЕВ: Как вы считаете, это критическая работа или художественная. Вы писали повесть?
ШТЕРН: Не знаю. Повесть, рассказ, новелла, роман — это для меня неизвестно. Я не знаю как это называется.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, я думаю, что вы зря терзаете Бориса Гедальевича, потому что ведь это не он вставил в номинацию по литературной критике свое произведение, а вставили мы, номинационная комиссия.
НИКОЛАЕВ: Да, Вадим Казаков — председатель. До него я и хочу докричаться.
ШТЕРН: Добавлю, что я еще переводил "Второе июля четвертого года" с английского, которого не знаю совершенно. Так что вопросы совершенно не ко мне.
ЛАЗАРЧУК: Андрей, извини, что я вклиниваюсь, мы как-то уже касались этой темы и определи, что существуют не только критика и художественное произведение. У нас есть критика, публицистика, эссеистика, масса вещей, которые не являются художественными в полной мере, но говорят о литературе. И если человек таким способом пытается высказать свое мнение, то флаг ему в руки.
НИКОЛАЕВ: Андрей Геннадьевич, а, например, вы считаете что "Сумма технологии" Лема — это не художественное произведение?
ЛАЗАРЧУК: Нет, это не художественная проза. "Сумма технологии" — это чистая эссеистика. Это большое эссе. Есть такая форма — эссеистика, когда писатель пишет не художественное произведение и не о художественном произведении, а на какие-то несколько отвлеченные темы.
КАЗАКОВ: Андрей Анатольевич, еще маленькое замечание насчет того, кто включал "Второе июля четвертого года", "Зомбификацию" и мое произведение в номинации по критике. Поскольку председатель включил в номинацию, а члены комиссии не возражали, тем самым моя личная ответственность превращается в коллективную ответственность. Или в коллективную безответственность, как угодно. Это первое. И второе по поводу создания прецедента. В доброй старой Англии вся юридическая система прекрасно держится на системе прецедентов и разваливаться пока не собирается. Ну и нам дай бог тех же успехов.
НИКОЛАЕВ: Вот вы и создали прецедент, — не первый уже, учитывая труд доктора Каца, — который приведет к подмене критики художественной прозой.
СТРУГАЦКИЙ: Андрей, ну не приведет, честное слово не приведет, я уверен в этом.
НИКОЛАЕВ: Прекрасный рассказ Пелевина получает премию за критику!
СТРУГАЦКИЙ: Ну и что? Вот если бы он премию не получил…
НИКОЛАЕВ: Выходит, нам критика не нужна. Вообще не нужна.
СТРУГАЦКИЙ: Очень нужна.
НИКОЛАЕВ: Выходит, что вместо литературоведения нам нужна проза, причем в таких количествах, что мы готовы ею подменять и критику.
СТРУГАЦКИЙ: Это все терминология. Какая разница как обозвать созданное прекрасное произведение. Ну какая разница?
НИКОЛАЕВ: Для чего существуют премии? Изначально? Не для того, чтобы наградить, а для того чтобы стимулировать развитие направления.
СТРУГАЦКИЙ: Нет! Нет! Нет! Премии существуют исключительно для того, чтобы сделать хорошему человеку приятно. Больше никакого назначения у премий нет, все остальное — выдумка. Побуждение, возбуждение… это все выдумка. Ну неужели человек будет писать хороший роман только потому, что где-то там ему светит премия?
НИКОЛАЕВ: А для чего вы думаете написал свой труд доктор Кац?
СТРУГАЦКИЙ: Ну не для премии… Андрей, поверьте, я профессиональный писатель, пишу сорок лет. Я ни разу в жизни не писал даже микроскопической заметки, имея в виду какую-то премию. Гонорар я в виду имел, премию — никогда. Еще есть вопросы к лауреатам? А то мы опять в терминологию въедем.
Михаил ЯКУБОВСКИЙ (Ростов-над-Дону): Может кто-нибудь из лауреатов простыми и доступными максимально словами объяснить: что есть турбореализм?
ЛАЗАРЧУК: Если вы мою книжку держали в руках, там на клапане коротко и по-моему вполне доступно написано, что это такое. Турбореализм — не есть фантастика. Это что-то похожее на утку, которая ходит как утка, которую можно съесть как утку, но которая в то же время не утка. Так вот, турбореализм — это похоже на фантастику, пишется примерно теми же людьми, но это не есть фантастика. Пример от обратного. Любой исторический роман явно выдуман. В то же время, к нему относятся как к реалистической прозе. Любой производственный роман, роман из современной жизни явно выдуман, потому что он описывает события, которые не происходили. Точно так же мы можем сказать, что мы живем в мире, состоящем из вымышленных образов, мы живем в вымышленном, описанном мире. Вот если мы так это себе представим, то мы не увидим разницы между тем, что пишут фантасты и авторы исторических романов. Мы очень долго пытались понять что мы пишем, почему нас так нервирует, когда к нам обращаются как к фантастам. Меня это дергает, бьет по нервам, не люблю я этого. Вот. Оказывается, турбореализм чем-то похож на фантастику, но это не есть фантастика в полном смысле этого слова.
НИКОЛАЕВ: Андрей Геннадьевич, а премии по фантастике это не противоречит получать?
ЛАЗАРЧУК: Дают — так беру.
НИКОЛАЕВ: А учреждать самим профессиональные премии по фантастике, фантастику не создавая, работая в другом жанре? Это не противоречит вашим принципам? То есть не пиша фантастику и не собираясь ее писать, вы тем не менее берете на себя смелость присуждать профессиональную премию в области фантастики.
ГЕВОРКЯН, ШТЕРН, АШМАРИНА, ЛАЗАРЧУК и другие ответили одновременно — реплики разобрать было не возможно. Какое-то время шла бессодержательная полемика. Наконец Стругацкий властью председателя прекратил этот базар.
НИКОЛАЕВ: При нелюбви к фантастике, можно ее профессионально оценивать. Вот что я выяснил.
СТРУГАЦКИЙ: Не ПИША фантастику.
НИКОЛАЕВ: При НЕЛЮБВИ к фантастике.
СТРУГАЦКИЙ: Нет, нет, нет. НЕ ПИША фантастику. Фантастику можно любить, но не писать. А писать турбореализм. И любить фантастику. Андрюша, вы сегодня чего-то в терминологию впали.
Вот так вот. Трудно во всем разобраться. Вопросы, которые волнуют меня, почему-то, оказывается, сводятся к терминологическим разборкам. На одном из заседаний жюри "Странника" (прошу прощения, что возвращаюсь к этой теме), я просил уточнить термин "фэнтези", и прочих жанров, чтобы знать кого вставлять в номинации по жанрам. Я был скручен в бараний рог, связан и оплеван: "Нельзя сформулировать! — было сказано мне, — вставим по наитию, по внутреннему ощущению: фэнтези то или иное произведение или нет". Я предлагал "Я — Мышиный Король" вставить в номинацию "Меча в камне": "Не ФЭНТЕЗИ!" — ответили мне. А потом Андрей Михайлович обвинил нас в интригах — из-за "терминологической" неразберихи. Таких примеров из своей практики могу привести множество…
Но я доволен. В этом и есть жизнь. В этом и есть смысл Интерпресскона. Сказать — и быть услышанным. Услышать — и думать. Даже, если сперва тебя осмеяли, слова твои запомнились. Даже если сперва посмеялся — чужие слова не забылись.