— Весь вечер беспрерывно бил по крыше дождь, — наддал я.

— И гром гремел ужасно где-то у реки! — Яна легко перекрыла мой голос своим.

— А в доме шло веселье и гульба,

Никто не знал, что в этот миг

Охотник Себастьян, что спал на чердаке,

Вдруг потемнел лицом, стал дряхлым как старик! — обнявшись, загорланили мы на два немузыкальных, но очень громких голоса. Идио тихо взвыл и принялся рвать на себе волосы с твёрдым намерением остаться лысым как колено. Но нет у певца жалости к слушателю, лишь веление Музы…

— А-а-а-ахотник!! А-а-а-ахотник!! А-а-а-ахотник!! Охотник Себастьян!!!

Тройной вопль был слышен, наверное, в радиусе километра. С деревьев осыпалась листва. Бедняга Идио то серел, то белел, то зеленел, а фраза про "поле у реки" и вовсе вызвала у него истерические всхлипывания.

— Откуда же он узнал? — бормотал парень. — Откуда? Пророк! Настоящий пророк!

За два часа вдохновенного исполнения панк-рока съесть нас никто не пытался — вся окрестная нежить разбегалась, куда глаза глядят на задних лапах, передними уши зажимая. Идио, оценив скорость разбегания зверья, задумчиво обронил, что в лирике Иномирья, есть Сила и Мощь, но жалкий человеческий разум постичь их не в состоянии. Получил в ухо (я тоже хотел, но Яна оказалась быстрее) и присоединился к нам третьим немузыкальным голосом.

Но человек идёт, а лес живёт. Растёт, меняется.

Охотится.

В Диком лесу охотятся почти все. Деревья душат ветвями, тропинка разверзается под ногами зубастой пастью, цветы норовят если не укусить, так отравить наивного Хранителя, а любая из тварей, что мелькают за деревьями и скалятся из кустов, теоретически может за секунду-другую превратить вас в подножный корм. Среди них есть двухвостые волчаруги — красивые, дымчато-серые зверьки, которые нападают на жертву, вскрывая мощными когтями грудную клетку и вырывая сердце. Гигантские жруны — ни дать, ни взять, родные братья сарлакков с Татуина — та же дыра в земле, зубастая пасть и медленное переваривание жертвы в течение долгих, долгих лет. Сколопендроморфы — описанию не поддаются, но едят всё, что движется и не движется. Кикиморы, боровики, вурдалаки, лешие, жруны, тхуши, воропаги — в общем, вся "Большая энциклопедия нежити", издание 105-е, дополненное, которую неустанно цитировал Идио, нашла себе пристанище в Диком лесу.

Жили в нём — как же иначе? — и обычные звери и птицы. Не будь их, нежить либо с голоду подохла бы, либо друг друга переела. Белки прыгали по веткам, изредка швыряясь шишками, зайцы исправно снабжали нас мясом, из барсука получился сносный шашлык. Но стать обедом, скажем, рыси или волка, мы хотели не больше, чем попасться на зуб реликту вроде жруна, и потому каждый день являли чудеса ловкости и героизма, дабы не…

Вру! Ой, вру!

Чудеса ловкости и героизма демонстрировал наш проводник. Он знал о Диком лесе раз в десять больше нас и боялся в десять раз сильнее, что, впрочем, не мешало ему по сто раз на дню подхватывать, подсаживать и вытаскивать нас из зубастых пастей и хищных лап. Наш вклад в дело выживания был скромным, потому что богатырская сила — хорошо, но быстрые ноги лучше, а летучие миски и гнутые ложки голодному тхушу что слону дробина.

Постепенно Идио попривык, успокоился, и вместо него нервничать начали мы. Яна и вовсе шарахалась от каждого подозрительного кустика, вздрагивала от еле слышных шорохов, и каждый раз на вопрос "Что ты такое услышала?" дрожащим голосом отвечала: "Тебе лучше не знать".

Но даже с Идио нас непременно бы съели — не на первый день, так на второй, если бы не Янина Звезда. Уж не знаю как18, но сей амулетик тонко чуял особо голодных монстриков и тварюшек, а почуяв, начинал дрожать, метаться и дергать цепочку как воробей-эпилептик. И мы — жить-то хотелось — позорно бегали от подвигов или отсиживались на деревьях и, пока подвиг проходил мимо, спрашивали себя (ладно, я спрашивал): зачем нужен Ключ, которым только замки открывать, и зачем кому-то тратить время на таких липовых героев?

Идио упаднические настроения нещадно пресекал, без устали повторяя, что у нас все впереди что мы умные, замечательные, и… в общем, не только ценный мех.

А по ночам Дикий лес наполнялся странными звуками. Кто-то искал еду, кто-то ел, кого-то ели… Назойливое "хрум-хрум, чав-чав" не давало глаз сомкнуть. В круг никто не совался, но можно ли спать, когда у черты стоит голодная харя, щелкает зубами и истекает слюной? Правильно, нельзя. А Идио и Яна как-то умудрялись. Мне же советовали не грузиться, мол, круг-то держится, вот держаться перестанет, тогда… После таких речей сон отбивало напрочь, и я вытаскивал из костра головешки, с воплями швырял их в «гостей», а засыпал под утро, когда сил не оставалось.

Из-за недосыпа всё и случилось. На третий день, на вечернем привале мне вдруг померещилось, что в кустах бродят сотни три вурдалаков, и я ка-ак… если б стрельнул! Стрельнул Идио, а я метнул огненный шар. Он сорвался у меня с руки и гудящим желто-алым метеором врезался в кусты, раздался чей-то взвизг… И пока я, офигев, соображал, что сделал и как это повторить, на поляну выползла не менее офигевшая, малость подпаленная и жутко злая ведьмуся во всём великолепии плохого настроения N15 "Звездец вам!"

Сестричка хотела иносказательно поведать о пережитом ею потрясении и о том, что некоторые дела требуют должного уединения, но вместо этого заорала: "Какого х…! В кусты сходить нельзя, Чингачгуки недорезанные!" — и устроила нам вечер стрелецкой казни. Все звери попрятались в норы (даже те, у кого нор не было).

Побушевав часа эдак полтора, она замолчала, глубоко вздохнула, милостиво выслушала извинения, и мы спустились, потому что сидеть всю ночь на березе было глупо и бесперспективно.

Глава 4. «В» — как воин.

Если вы спокойны, а вокруг вас в панике с криками бегают люди — возможно, вы просто ни хрена не поняли.

Народная мудрость.

Яна:

Больше всего на свете я не люблю осенние утра, когда пухлые свинцово-серые тучи нависают над городом и из них, как из прохудившегося ведра, капает мелкий противный дождик. Мрачное небо давит на плечи, дует пронизывающий ветер, а я шлёпаю по лужам к метро, хлюпая покрасневшим носом и костеря себя за то, что опять забыла дома зонт.

Это утро, хотя и летнее, было именно таким. Но вместо многоэтажных домов вокруг стоял вековой лес, и в данный момент мы никуда не шлёпали, а сидели у костра, завтракали и согревались чайком. Капли дождя, не долетая до нас, разбивались о защитную сферу, невидимым зонтиком накрывшую поляну, и стекали по ней наземь. Саня помалкивал, но по блеску глаз было ясно, что он ужасно собой гордится. Мой брат — чародей… В это верилось с трудом. И совсем не верилось в то, что он знает, что делает. Фаербол был (да, я простила, но не забыла) первым звоночком: от необразованного, но весьма энергичного мага, воспитанного на стратегиях и РПГ-шках, можно было ожидать чего угодно, от Марева Трансильвании до Вихря Войны…

А сфера, исправно защищая от дождя, не спасала от ветра, дувшего, казалось, со всех сторон. Невидимыми пальцами он ерошил волосы, ледяными змейками проникал под одежду, вызывая противную мелкую дрожь, и Саша, прислушавшись к угрожающему хлюпанью своего носа, рискнул принять от друга ложку "лучшего средства от простуды на всём белом свете". На сей раз, к счастью, обошлось без зелёных волос, хотя пару минут брат скрипел, кряхтел и пытался придушить Идио. Моё знакомство с чудодейственным снадобьем было отложено на неопределённый срок. Простуда почему-то никак не решалась ко мне прицепиться, хотя мёрзла я не меньше Сашиного, и железное здоровье никогда не было одним из моих достоинств.

Как, впрочем, и первоклассное зрение.

Путём нехитрого эксперимента выяснилось, что ночью я вижу не хуже чем днём, а днём способна без труда сосчитать перья в хвосте вороны на расстоянии ста метров. Всё бы ничего, но уже лет пять при проверке зрения я различала только верхнюю строчку букв. Столь же неожиданно обострились слух и обоняние, и в то время как Сане казалось, что вокруг царит мёртвая тишина, и пахнет только прелой листвой и сыростью, для меня лес был наполнен великим множеством звуков и запахов.