24 августа, четверг. К моему удивлению, «Труд» напечатал мою маленькую инвективу против Сергеева. Впечатывал ли я в дневник мое ответное письмо на письмо министра? Хотя можно и подумать «Ай моська. Знать она сильна…», но тем не менее нужно было определенное мужество, чтобы так смазать по сусалам.
«Труд», конечно, заметочку отредактировал. Исчезли некоторые фрагменты. Снова перепечатываю все целиком, дабы новая цензура была наглядной. Совершенно очевидно, что редактируется не стиль, а политика и собственный портрет.
«Об этом все напишут, но не писать об этом нельзя — авария на атомоходе «Курск». Первый импульс, когда авария стала развеваться, как трагедия: к чертовой матери пора помести всех этих старперов, по-прежнему, принимающие «взвешенные» решения. Не будем, как дети, играть в «любимые российские игры, поиск виноватого», но давайте вспомним, кто у нас отвечает за армию, за авиацию, за флот. Один у нас есть министр. Вот его и имею в виду, тем более, что имел конкретную и предметную переписку об организации военной кафедры в институте — наверху, в министерствах сидят опытные и вдумчивые решальшики.
Я представляю, как было советниками и решальшиками доложено президенту об аварии: не волнуйтесь, ваше превосходительство у нас есть техника, откроем, достанем, справимся сами. Шапками закидаем. Возьмем Грозный к Новому Году! И президент оказался в патовой ситуации: своей волей пригласи иностранных спасателей — виноват, подрывает престиж государства, едет на место событий — опять виноват, занимается популизмом и мешает нормальной работе. А тем временем из трагедии телевидение выстраивает мексиканский сериал. Камера допрашивает бывших подводников и заглядывает в лица родственникам. Частное горе тысячи людей и горе народа выпотрошены, как праздничная индейка. Забыты трагедия на Пушкинской площади, столкновение пассажирского автобуса в Омске. Идет охота на матерей, отцов и жен погибших моряков. О верховной власти высказываются бывшие и действующие подводники, и «простой народ». Выстраиваются журналистские карьеры. Но другого телевидения, не смотря на свободу слова, у нас нет. Через трагедию телевидение сводит свои счеты с властью». (Жирным шрифтом то, что исчезло после редактуры).
С десяти и до четырех часов вел собеседование на заочном отделении. Заочники, как и всегда, интереснее и круче наших ребят с дневного отделения. Они более бескорыстны, что ли?
Того самого Быкова из Красноярска, о котором так долго трубили, выпустили из тюрьмы под какое-то поручительство влиятельных людей, фамилии которых не называют. Главный свидетель, переправленный из Греции в нашу тюрьму, изменил показания. А чему же здесь удивляться? Наша правовая система, губернатор Красноярска и лично В.В. Путин, как борец с коррупцией, получили пощечину.
Прочел отмеченные Ваней Панкеевым места. Все это интересно, легко, умно, но не дотягивает до подсознания, работающего, как топор.
Начал читать книжку Александра Гениса «Довлатов и окрестности». Сразу же ясно, что написал эту книжку человек одаренный, но я это знал и раньше. В связи с этим вспомнил, как кто-то из КГБшников, сопровождавших советскую делегацию на первой встрече советских писателей и писателей-эмигрантов что-то очень пренебрежительно сказал то ли о Генисе, то ли о Вайле, я только запомнил что разговор был о парне, эмигрировавшем из Прибалтики.
25 августа, пятница и 26 августа, суббота. Здесь надвигался день рождения у С.П. Мы уже прикинули, что отметим его сразу же после окончания последнего тура собеседования 26-го августа, но С.П. заболел, у него температура, и вечеринка была отменена. Собеседование на этот раз далось мне необыкновенно трудно. Во-первых, было, как никогда, много ребят из провинции, а значит, при сегодняшнем уровне подготовки приходилось работать на сниженных, а для меня трудных, оборотах. Во-вторых, были еще платники, которые требовали особого подхода, уровень обычно низок, но с ними требовался разговор серьезный, клиент за деньги имеет право на внимание и хотя бы ощущения серьезности намерений организации, в которую он вносит деньги. Все это было еще и физически очень трудно. Спектакль с бесконечными монологами и без готовой драматургии. В общем, набрали норму 70 человек на бюджетную основу и около 50 человек будут обучаться на так называемой компенсационной основе.
Последнее время я очень много размышлял о соотношении наших платных и бюджетных студентов. Мы часто дотягиваем изо всех сил бездарных московских — девочек и мальчиков, даже когда выясняется, что они недотягивают, а порой бездарны, и никак не можем дать нормальную среду и возможности получить полноценные знания нашим бюджетникам. У меня вызрел план, по мере возможностей интегрировать учебные планы на очном и заочном отделениях и по возможности давать заочникам возможность повариться на 4-м, 5-м курсах на очном отделении.
Работа комиссии завершилась моим приказом, в котором я распределял премии. Каждый год я давал какие-то деньги всем в самом начале учебного года, после отпуска, полагая, что все после лета уже на пределе, а на этот раз дал по 1000 рублей всем преподавателям, принимавшим участие в наборе студентов, и по 5000 тысяч З.М. Кочетковой и Д.Н. Лаптеву — ответственный секретарь и проректор, отвечающий за платное обучение. Наде Годенко тоже как проклятой, просидевшей в приемной комиссии все лето, дал 3000 рублей. Пусть получат те, кто работали. Разговоров в нашем коллективе, привыкшем к уравниловке, я думаю, будет много.
Выкинул номер Федя, отпросившись у меня на один день «менять права» и исчезший на все четыре. Так он меня еще не обманывал, я думаю, с ним пора расставаться. Здесь еще, конечно, и доброе влияние О.В. Но я не думаю, что они даже вдвоем меня переиграют. Я расцениваю произошедшее ответом на мою реплику О.В.: «Как только вы выйдете на работу, с Федей возникнут проблемы». Я думаю, Федя собрался уходить. Внутренне я с ним уже простился, с ним больше никогда не возникнет сердечных отношений, а работать, не доверяя друг другу, нельзя.
27 августа, воскресенье. Ехать на дачу не было ни сил, ни желания, занимался хозяйством, сварил себе овощное рагу и переставил мебель в своей комнате. Днем В.С. пошла гулять и через полчаса — она гуляет и слушает радио — через домофон сказала мне, что случился пожар на Останкинской башне, и телевидение в Москве будет отключено на один-полтора месяца. Что-то есть мистическое в том, что телевидение, которое разрушило империю, сейчас само оказалось обескровленным. Медленно падающие осколки разрушенного государства свалились на Останкинскую башню. При предыдущем режиме этого быть не могло. Здесь бы уже оказалось резервное подключение. А потом я представляю, сколько разных коммерческих систем связи за деньги, за взятки было понавешано на эту изнемогающую в собственных задачах и службах башню.
Для «Труда»:
«Вряд ли есть смысл неспециалисту влезать в подробности и комментировать пожар на Останкинской башне. Телевизор в моем доме молчит, раздвигая время для чтения, но это молчание не молчание спокойного умиротворения. Слава Богу, что, кажется, эта новая катастрофа стала только московской, и телевизионное вещание принимается через спутниковую связь по все стране. Это первый случай, когда в привилегированном положении, оказались не Москвичи, а жители провинции. В самой Москве, естественно, не пострадали самые богатые, — те, у кого есть «тарелки». Можно поразмышлять над теми никому неизвестными персонажами культуры, искусства и политики, которые никогда бы не были известны, если бы не телевизионное лоббирование их. Не убудет ли их слава? Петросян это не какой-нибудь Толстой, который не пропадет и без телевизора. Пример выхватил из первого пришедшего на ум, но примеры можно и можно множить. В этом смысле, в отношении вкуса, наше телевидение всегда глубокая провинция. Но все-таки первая мысль, которая возникла, когда погас телевизионный сигнал, у меня, человека десяток с лишним лет проработавшего на радио, эта мысль о том, как много внимания предыдущий (коммунистический. — Ред.)режим уделял Радио. Люди пожилые меня поймут, потому что первое фундаментальное знакомство с театром, литературой и классической музыкой получали из приемника. Какой существовал поразительный фонд, накопленный за многие годы художественной деятельности Ради. Увы этот фонд или продан, или разбазарен и уже во всяком случае не является достоянием народа и уже конечно Радио не может конкурировать с телевидением. А зря, уже давно установлено, что по своей нравственно образующей силе художественное радиовещание оставляет более глубокие следы в психике и душе человека. Вот исходя из этого я написал письмо президенту страны и министру культуры об организации литературного всесоюзного радиоканала, на котором транслировались бы старые и новые спектакли, классика нашей литературы и произведения сегодняшних писателей. Через каждые тридцать минут могли бы быть и какие-нибудь новости культуры. Но письмо пока не отправлено и надежд на воплощение этой идеи никаких. И тут же я думаю, что катастрофа на Останкинской башне не глобальна, а если бы… Мы многие годы так надеялись на телевидение, что давно уже не имеем в домах даже громкоговорителей, регулярно продолжая платить за пользование городской радиосетью деньги».