Я очнулась оттого, что Максим тряс меня за плечи.

— Да очнись же! — почти кричал он. — Все кончилось, слышишь? Ты дома, среди своих! Очнись!

Я снова взглянула на Олега. То есть, оказалось, что я так и не отводила от него взгляда. Он едва заметно улыбнулся, и я почувствовала неимоверное облегчение.

— Очнулась я, очнулась! — забормотала я, с силой растирая лицо ладонями.

— Слава Богу! — повторил Огарев. — У нас четыре сервера полетело, пока мы пытались тебя вытащить. Честно говоря, так и не знаю, как ребятам это удалось?

— Мы и сами не знаем! — подал голос Вадим Олейников, один из компьютерщиков, и все облегченно заулыбались. — Ты нам как-то помогла, да, Кира?

— Я? — удивилась я, и вспомнила блестящий диск, бережно уложенный мною на алтарь. — Я — нет!

Я повернулась к Максиму и погладила его по лицу. Лицо было темное и заросшее. Наверное, с тех самых пор, как я пропала, он дневал и ночевал здесь. А кстати?…

— А кстати, — поинтересовалась я. — Сколько я отсутствовала?

— Шесть полных суток и двадцать три часа! — не задумываясь, ответил Вадим. — Я это точно знаю, потому что ровно столько времени назад я вышел на работу и… до сих пор не вернулся!

Смех стал громче. Я внимательно взглянула на Вадима — надо же, какие, оказывается, есть шутники в Седьмом отделении! Тот подмигнул мне, широко улыбаясь.

— Ты когда оклемаешься, подруга, — заявил он, — расскажи нам, что с тобой приключилось, а? Мы прямо сгораем от нетерпения!

Он уже стал меня раздражать. Впрочем, это было на руку — раздражение всегда приводило меня в рабочее состояние.

— Так! — сказала я. — Все, кроме Станислава Вадимовича и Олега Николаевича могут разойтись по местам. Макс, где моя дочь?

Максим не успел ответить.

— Она у твоей мамы, — подал голос «Олег Николаевич». — Игорь или я заезжаем к ней каждый день. Ты в командировке в Мексике. Подарки я уже купил.

Максим и я пораженно уставились на него. Огарев только хмыкнул и повернулся к компьютерщикам.

— Слышали приказ героини? — трубно возвестил он. — По местам. Все, кроме тех, кто переработал эту неделю. Эти — домой. Отоспитесь, дальше сообразим. Кто захочет, может в отпуск пойти. Ну, чего встали? Очнитесь тоже!

Толпа стала неохотно расходиться.

Мы с Максом переглянулись. Я выбралась из его объятий и, подойдя к Олегу, поцеловала в щеку.

— Спасибо! — с чувством сказала я. — Только откуда ты знал, что я вернусь сегодня?

— Я и не знал, — пожал он плечами. — Не сегодня так завтра, не завтра, так…

Он внезапно замолчал. А я вдруг поняла — пропади я на месяц, на год, на десятилетие, он все равно не стал бы сомневаться в моем возвращении. Он бы ждал — терпеливо и дотошно, как делал все и всегда, покупал новые подарки, или слал Катенку ласковые письма от моего имени, а может быть, наколдовал телефонный разговор будто бы со мной. Он — зануда и аккуратист, интеллектуал, сильный маг, любитель гольфа и горных лыж, Формулы 1 и кровавых компьютерных игр — мой друг. И этим было все сказано.

Я боднула его лбом в плечо, смаргивая слезы, и вернулась к Максу. Взяла его под руку.

— Можно мы пойдем домой? — вежливо спросила я Огарева.

Все-таки, он был здесь начальством.

— Идите. Как сказал Вадим — оклемаешься, заходи! Поговорим. Надо понять — что с тобой случилось?

Мы попрощались и вышли. Пока стальная коробка лифта несла нас наверх, мы молчали, разглядывая друг друга, словно видели впервые. Но когда сырой московский воздух плеснул нам в лицо, оцепенение спало. Мы обнялись, целуясь жадно и торопливо, и были в этих поцелуях жажда жизни и боязнь потери, тоска длинных чужих ночей и страх за другого.

— Стой, стой! — задыхаясь, прошептала я, отодвигая от себя Максима.

Он помотал головой, словно отгоняя наваждение, и, крепко обняв, повел меня к машине, стоящей дальше на набережной.

— Домой? — спросил он, заводя мотор.

Я помотала головой. Уродец Петр на другой стороне реки смотрел в сумеречную московскую даль и кажется, видел другой город.

— Отвези меня к маме! — попросила я. — Надо забрать Катенка.

Максим молча кивнул и включил поворотник. Я покосилась на него. У него было усталое и очень разочарованное лицо. Конечно, он переживал и боялся за меня. Конечно, он соскучился. Наверное, он надеялся хотя бы недолго побыть со мной вдвоем. Но я не могла себе позволить этого. Материнская жажда гнала меня прочь от постельных утех с любимым мужчиной, в объятия маленьких горячих рук, в привычный запах детской. Глядя на жуткий памятник, исчезающий за поворотом, я почувствовала слабый укол грусти. Максим, по-своему, любил мою дочь и дружил с ней. Но, как ни крути, Катька была не его ребенком. Вот если бы рядом был Игорь, он не стал бы меня осуждать. Он и сам стремился бы к ней больше всего на свете — я знала это так же точно, как и то, что солнце встает на востоке!

— Макс… — тихо сказала я и погладила его по щеке.

Он поймал мою руку и поцеловал ладонь.

— Все в порядке, Кира, я понимаю!

Но, не отрываясь, он продолжал смотреть на дорогу. Только на дорогу.

ЭПИЛОГ

Серый сталинский дом на Проспекте Мира. Двор-колодец, куда можно попасть только через калитку, по звонку домофона. Мне ответил приятный женский голос.

— Вас ожидают, заходите.

Я вхожу в подъезд — кованая лестница, лифт, широкие двери в квартиру номер 15, выкрашенные коричневой краской. Они открываются до того, как я успеваю протянуть руку к звонку. На пороге молодая женщина — светловолосая, высокая. Рядом, с интересом меня разглядывает, огромный бернский зенненхунд.

— Проходите, — говорит она, — Павел Андреевич ждет вас в кабинете, я провожу.

Я иду за ней по натертому до блеска паркету. Собачьи когти стучат за спиной. Это самый настоящий старинный паркет, и я не удивлюсь, если узнаю, что он сохранился с момента постройки дома.

Мы идем длинным коридором, направо и налево мелькают комнаты. Поворот налево, дубовые двери. Женщина тихонько открывает створку, заглядывает.

— Я не сплю, Симочка, — доносится до меня голос Деда, — Она пришла?

— Да, дедушка! — И — мне, — Заходите.

Я вхожу в кабинет Шереметьева. Здесь царит полумрак. Бархатные зеленые шторы опущены, лежат тяжелыми складками на полу. Огромный стол (пес протискивается мимо меня и забирается под него), дубовые стеллажи библиотеки, портреты в старинных рамах, старое массивное кресло в углу. Вдоль стены диван. На нем, укрытый шотландским пледом, лежит Дед. Господи, как страшно он похудел!

Он протягивает мне руку, оплетенную синими старческими венами. Я бросаюсь к нему и встаю на колени рядом с диваном, отвечая на пожатие.

— Павел Андреевич!..

— Не пугайся, девонька, приболел немного… Да и возраст!

Его глаза цепко оглядывают мою новую голливудскую личину. Я смущенно собираю волосы с плеч, откидываю назад. Уже использовала четыре краски с темно-каштановыми и темно-русыми оттенками, но пока добилась только того, что волосы из рябиново-красных превратились в медно-рыжие. Кошмар!

— Прогулка пошла тебе на пользу! — неожиданно смеется Дед, но тут же становится серьезным. — Так и не нашли того, кто подменил Максиму диск?

Я молча качаю головой.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю. И мне страшно…

Дед, морщась, растирает левую половину груди. Я испуганно вскакиваю.

— Не сметь кричать, Волчонок! — неожиданно властно рявкает он. — Дай мне таблетку — там, на тумбочке у кресла. Розовую…

Торопясь найти лекарство, я сношу кресло. Зеленое, в цвет штор, покрывало на нем сдвигается, обнажая малиновое нутро и… львиные лапы.

Дрожащими руками я наливаю воду, расплескав половину, подношу Деду стакан и таблетку на прыгающей ладони. Он, насмешливо косясь на меня, выпивает лекарство и откидывается на подушки.

— Устал я за последнюю неделю, — ворчит он, прикрывая глаза.