Предводители двух группировок резко отличались друг от друга.

Орланди, как я уже говорил, был крупным, поджарым, смуглым и гибким.

Колона был маленький, коренастый и крепкий, с короткими вьющимися рыжими волосами и бородой.

Каждый из них держал в руке оливковую ветвь, символическую эмблему мира, который они собирались заключить. Это была поэтическая выдумка мэра.

Колона к тому же торжественно нес белую курицу, волоча ее за ноги. Она предназначалась для передачи в качестве возмещения убытков. Ведь именно курица десять лет назад положила начало ссоре.

Курица была живой.

Этот пункт долго обсуждался и чуть было не расстроил все дело. Колона рассматривал как двойное унижение то, что ему предстояло возвращать курицу живой. Его тетя бросила тогда в лицо двоюродной сестры Орланди не живую, а уже убитую курицу.

С большим трудом Люсьену все же удалось убедить Колона отдать курицу, а Орланди ее принять.

В момент, когда появились оба противника, колокола, которые замолчали на какое-то время, вновь зазвонили изо всех сил.

Заметив друг друга, Орланди и Колона импульсивно сделали одно и то же движение, в котором явно было заметно взаимное отвращение, но, однако, продолжили свой путь.

Они остановились лишь перед самой дверью, ведущей в церковь, на расстоянии примерно четырех шагов.

Если бы дня три назад эти двое мужчин заметили друг друга на расстоянии ста шагов, один из двух совершенно точно остался бы лежать на месте.

Это длилось минут пять, и не только в двух противостоящих группах, но и во всей толпе воцарилось молчание, которое, несмотря на примирительные цели церемонии, было отнюдь не миролюбивым.

Тогда взял слово господин мэр.

«Ну, Колона, — сказал он, — разве вы не знаете, что начать должны вы?»

Колона сделал над собой усилие и произнес несколько слов на корсиканском наречии.

Я понял, что он выразил сожаление, что десять лет продолжалась вендетта с его хорошим соседом Орланди, и он предлагает в качестве возмещения белую курицу, которую держит в руках.

Орланди подождал, пока его противник выскажется, и ответил также в нескольких словах по-корсикански, что со своей стороны дает обещание помнить о торжественном примирении, которое состоялось под покровительством господина мэра, при содействии господина Люсьена и было записано с помощью господина нотариуса.

После чего оба снова замолчали.

«Итак, господа, — сказал мэр, — если не ошибаюсь, было условлено, что вы пожмете друг другу руки».

Непроизвольным движением оба противника убрали руки за спины.

Мэр спустился со ступеньки, на которой стоял, нащупал за спиной руку Колона, вытащил из-за спины Орланди его руку и после некоторых усилий, которые он, улыбаясь, пытался скрыть от своих подчиненных, ему удалось соединить обе руки.

Нотариус воспользовался моментом, поднялся и стал читать текст примирения, в то время как мэр держал скрепленными обе руки, которые сначала пытались высвободиться, но потом смирились и остались одна в другой:

Я с удовлетворением заметил, что из чувства предосторожности нотариус ни словом не упомянул курицу, которая поставила Колона в столь неудобное положение перед Орланди.

А лицо Колона прояснялось по мере того, как мрачнел Орланди. Последний смотрел на курицу, которую держал в руках человек, явно испытывающий сильное желание запустить ее в лицо Колона. Но один взгляд Люсьена де Франчи пресек этот злой умысел в самом его начале.

Мэр понял, что нельзя терять ни минуты, он пятясь поднялся, все время держа соединенные руки, чтобы ни на миг не терять из виду новоиспеченных примиренцев.

Потом, дабы предупредить споры, которые могли бы возникнуть во время подписания, и, видя, что оба противника считают, что уступят, если подпишут первыми, он взял перо и подписал сам, как бы показав этим, что поставить свою подпись — это не позор, а высокая честь, после чего он передал перо Орланди, тот взял перо, подписал и передал его Люсьену, который так же использовал эту примирительную уловку и, в свою очередь, передал перо Колона, который поставил крест вместо подписи.

В этот момент послышалось церковное пение, так поют «Te Deum», отмечая победу.

Потом стали подписываться мы, не разбирая рангов и титулов, подобно тому как французское дворянство сто двадцать три года тому назад подписало протест против герцога дю Мейна.

Затем оба героя дня вошли в церковь, чтобы преклонить колени на том месте, которое было каждому предназначено заранее.

Я заметил, что с этого момента Люсьен был совершенно спокоен: все закончилось, примирение юридически оформлено не только перед людьми, но и перед Богом.

Остальная часть церковной службы прошла без каких-либо событий, о которых стоило бы рассказывать.

По окончании мессы Орланди и Колона вышли с той же торжественностью.

В дверях они еще раз по настоянию мэра пожали руки. Потом каждый в сопровождении друзей и родственников пошел в свой дом, куда они уже не заходили в течение трех лет.

А мы с Люсьеном вернулись к мадам де Франчи, где нас ждал обед.

Мне не трудно было заметить, как возросло ко мне внимание, после того как Люсьен прочитал мое имя через плечо в момент, когда я подписывался под соглашением, и это имя не было ему незнакомым.

Утром я сказал Люсьену о своем решении уехать после обеда. Меня настоятельно влекли в Париж репетиции пьесы «Свадьба во времена Людовика XV», и я не поддался на уговоры матери и сына и не отказался от своего намерения.

Люсьен попросил у меня разрешения воспользоваться моим предложением и написать своему брату, а мадам де Франчи, повинуясь порыву и не пряча своих материнских чувств, взяла с меня обещание, что я лично передам письмо ее сыну.

В конечном счете не так уж это было и трудно: Луи де Франчи, как настоящий парижанин, обосновался на улице Элдера, дом 7.

Я изъявил желание в последний раз осмотреть комнату Люсьена, который меня сам туда и сопроводил.

«Если вам что-нибудь понравилось, — сказал он, — вы можете считать этот предмет своим».

Я снял с крючка небольшой кинжал, который висел в углу. Достаточно невзрачный, чтобы я мог предположить, что он имеет хоть какую-нибудь ценность. И так как я заметил, что Люсьен с любопытством поглядывал на мой охотничий пояс и хвалил его убранство, я предложил ему его взять. У Люсьена хватило такта согласиться сразу и не заставлять меня просить дважды.

В это время Гриффо появился в дверях.

Он пришел сообщить мне, что моя лошадь оседлана и проводник ждет меня.

Я приберег подарок и для Гриффо: это был тоже охотничий нож, но очень оригинальный по конструкции: он был соединен с пистолетом, барабан которого находился в рукоятке ножа.

Я никогда не видел радости, подобной той, что охватила Гриффо.

Я спустился и нашел мадам де Франчи стоящей внизу лестницы; она ждала меня, чтобы пожелать доброго пути, на том же месте, где она меня приветствовала, когда я приехал. Я поцеловал ей руку, ведь я чувствовал глубокое уважение к этой простой и в то же время столь достойной женщине.