Алекс появился в кафе около семи часов, очень взволнованный.

— Я тебе нужен, Лиз? Он тебя обидел?

Ни за что на свете Лиз не призналась бы в этом. Она спросила сердито:

— Почему ты исчез, Алекс?

— Потому что я еврей.

— Ну и что? Я это давно знаю…

— Ты сошла с ума. Этот Лавердон…

— А что ты имеешь против него?

Теперь она готова была когтями и зубами оборонять Даниеля от Алекса. Она имела право презирать Даниеля, но не Алекс. Он пробормотал:

— Но, Лиз, он же убивал евреев…

Теперь удивилась Лиз:

— Это прошло. За это он отсидел в тюрьме.

— Нет, — глухо сказал Алекс. — Это не прошло.

— Ах, я знаю! Ведь вы никогда ничего не прощаете.

— И ты! — в отчаянии закричал Алекс. — И ты тоже! Достаточно было нескольких дней, чтобы он заставил тебя думать по-своему…

Лиз, сбитая с толку, начинала сердиться.

— Я не сказала ничего плохого!

— Нет, сказала. Ты сказала, — Алекс собрал все свое мужество, — «все вы никогда ничего не прощаете». Раньше ты так никогда не говорила. Ты не делила люден на евреев и неевреев.

— Ты сам напоминаешь мне, что ты еврей.

— Неужели ты не понимаешь, что, если Лавердон узнает, что я еврей, он оскорбит или ударит меня? Нет, это не я «не прощаю». Это он не прощает, он все тот же убийца, каким был!..

Лиз молчала, в горле у нее опять стоял ком, как в первый день, когда она была у Франсиса. Даниель отрезал ее со всех сторон, закрыл ей все пути отступления.

Они пообедали вместе, и Лиз вернулась домой очень поздно. Она тянула время, как могла, из страха остаться одной. Зато теперь она точно знала, что ненавидит Даниеля.

Даниель, как только узнал о существовании карточного долга, решил использовать Максима. Мальчишка мог пригодиться для незначительных операций вроде налета на логово папаши Гаво. Даниель заманил мальчишку перспективой безопасного жирного куска, и тот немедленно согласился. Максим находил мрачное удовлетворение в том, что для уплаты долга чести ему приходится прибегать к грабежу. К тому же операция будет проходить под руководством человека, ради которого его покинула Лиз.

Лиз не пришла обедать с ними, и Даниель, казалось, не обратил на это внимания, но на следующий день она получила от него записку с приглашением в бар на улице Севр.

Даниель увидел ее, когда она входила в бар. На ней был новый пурпурный жакет, на котором разметавшаяся грива ее волос выглядела ослепительно черной. На шее поблескивало тоненькое золотое ожерелье. Лиз показалась ему очень соблазнительной. Однако он натолкнулся на нечто новое — на холодную, обдуманную злость. Он увидел, что потерял власть над этой девчонкой, и решил во что бы то ни стало вновь подчинить ее себе. Он стал почти ласковым и тут же, при ничего не понимавшем Максиме, рассказал Лиз длинную и трогательную историю. Один молодой человек как-то заложил у ростовщика несколько ценностей. Старый скряга отказался их вернуть. Если Максим поможет заполучить ценности обратно, ему простят большую часть его долга, а уж тогда договориться с папашей будет нетрудно…

Это было похоже на Максима, и Лиз поверила. Она подумала даже, что он, вероятно, украл и заложил драгоценности своей матери. Она была не виновата в том, что он проигрался в казино, но его вид опечаленного бычка действовал ей на нервы. Она согласилась постоять на стрёме. Лиз и Максима смущала близость полицейского комиссариата на улице Баллю, но Даниель легко их успокоил. Операция была назначена на вечер Первого Мая, который приходился на субботу. В праздничный вечер в этом шумном уголке Монмартра никто не обратит внимания на то, что происходит в соседней квартире…

Внезапно Лиз заметила, что Максим совершенно пьян. Он смотрел на нее в упор, и его опухшее лицо показалось ей отвратительным. Слишком короткий бобрик — такой короткий, что волос почти не осталось, — придавал ему глупый вид. Максим напоминал ребенка, который состарился, так и не став взрослым.

Чтобы сбежать из бара, Лиз притворилась, что плохо себя чувствует. Она села в свою «Дину» и поехала по местам, где рассчитывала встретить прежних товарищей. Ей надо было развлечься и не думать о предстоящем.

Даниель не возражал. Теперь он крепко держал Лиз и вполне мог подождать, ему было не к спеху.

В тот же вечер он сообщил Лэнгару о приготовлениях к операции. Начальство одобрило его действия и обещало прислать в назначенный день специалиста по несгораемым шкафам.

Кроме того, Даниель тут же получил из гаража в свое полное распоряжение машину. Это была еще вполне приличная колымага, но, к сожалению, ее надо было бросить сразу после операции. Целую ночь Даниель наслаждался, на бешеной скорости гоняя машину по улицам Парижа и подготавливая маршрут предстоящего бегства.

XVI

Все семейство вернулось из виллы Кап-Ферра в Париж. Супруги Кадус и дети с гувернанткой прилетели из Ниццы самолетом. Кристиана и Филипп приехали на «Фрегате», который вели поочередно. Чтобы продлить удовольствие, они сделали крюк и поехали через Альпы.

Узнав, какой оборот принимает следствие по делу об убийстве его шофера Джо Картье, Филипп счел необходимым слетать в Сайгон. Вернувшись в Париж, он думал только об одном — поскорее забрать жену и поехать с ней к детям в Кап-Ферра. Однако после визита Даниеля он понял, что должен заблаговременно приготовиться к защите от возможного нападения со стороны Лэнгара. Он мечтал как о празднике, что в первый раз в жизни сможет провести пасхальные каникулы в семье, но его планы сорвались. Ему удалось приехать лишь в самом конце каникул и только затем, чтобы отвезти Кристиану домой.

Филипп прибыл в Сен-Жан как раз в те дни, когда Бидо предпринимал последние попытки добиться американской интервенции в Индокитае. Когда Филипп оказался рядом с Кристианой и малышами, мысль о предстоящей войне породила в нем новое чувство — опасение за счастье, к которому он уже начал привыкать. Косвенно он становился уязвимым для ударов, которых надо было ожидать со стороны Лэнгара и Лавердона. Он открылся тестю и Кристиане. Семейный совет успокоил Филиппа: мсье Кадус обладал могуществом, о каком его зять и не подозревал. Надежная клиентура, многолетние дружеские отношения — это были связи несколько иной природы, не принятые в джунглях, однако они были действенны и безмолвны, ибо тесно сплетались с механикой управления государством.

Оказалось, он сам, Филипп, был наивен, как мальчик из церковного хора. Замкнувшись в кругу парвеню — мсье Кадус обожал язык классической литературы, — Филипп и не подозревал, что старый порядок незримо существует, что он не только цел и невредим, но даже побеждает. Оказалось, Филипп совсем не знал своей жены; потребовалось совершить это путешествие, чтобы узнать ее глубже и полнее.

В начале их брака Филипп считал Кристиану терпеливой и упрямой. Позднее он заметил, что в ней любопытно сочетаются вспышки возмущения и безразличие. Теперь он понял, почему так противоречивы ее оценки. В детстве Кристиана была разумной, послушной и одинокой. Единственная дочь Кадуса, она рано поняла, что на нее возлагаются большие надежды. Даже играть она могла, лишь освободившись от матери и гувернантки, когда оставалась одна, или в те редкие минуты, когда ею завладевал отец. Остальное время она занималась изучением наук, а также приобретала познания, необходимые для правильного ведения хозяйства. Сюда относились тонкости кухни, найм прислуги и надзор за всеми домашними работами. Существовала старинная семенная аксиома: для того чтобы управлять людьми, следует хорошо знать выполняемую ими работу и помнить, что время нужно тратить так же бережливо, как и деньги.

Лицей — все Кадусы были свободомыслящими и противниками католического воспитания — дал Кристиане возможность играть в обычные детские игры и впервые испытать чувство обретенной свободы. Отец учил ее смотреть в корень вещей и принимать лишь то, что кажется логичным. Он дорожил ее откровенностью и радовался, что она похожа на мальчика. «Понимаешь, Филипп, — говорила она, — он хотел, чтобы я считала свое будущее замужество капиталовложением, экономическим договором, направленным на укрепление фирмы „Кадус“. Я не должна была ожидать от брака слишком многого. Во всяком случае, не больше, чем мог бы ожидать на моем месте его сын, Кадус младший…»