На рассвете за ним пришли и отвели его к большому начальству. Это был грузный человек, похожий на разбогатевшего преступника, какими их показывают в кино. Он говорил медленно, профессорским, уверенным тоном. Однако, речь его пестрела уличными словами. Контраст получался забавный.

— Не строй такую рожу, дружочек мой, дело кончено. Надеюсь, мы понимаем друг друга? Исчезай, и чтобы больше я о тебе не слышал. Индокитай раскрывает тебе свои объятия.

— Но я бы хотел… — пробормотал Даниель.

— Никому не интересно, чего ты хочешь. Хочешь быть здесь, пока ведется следствие? Твое дело, пожалуйста. У нас все в порядке, признание оформлено по всем правилам. На теле убийцы нет никаких следов, кроме тех, что получены в драке с покойным Картье, соображаешь?

Даниель понял, однако предложение ему не понравилось. Ехать в Индокитай именно тогда, когда уже всем стало ясно, что правительство пожертвовало ребятами, сражавшимися под Дьен-Бьен-Фу, чтобы спасти репутацию Жоржа Бидо и его присных.

Комиссар протягивал ему руку.

— Не расстраивайся, паренек. Ручаюсь, если ты завербуешься, скучать тебе не придется. Там ты будешь среди своих. Мы знаем, что ты серьезный малый, драться ты умеешь. Но, к несчастью, тебе к заднице подвесили колокольчик. Тебе и шевельнуться нельзя. Учти, если не будешь смотреть в оба — опять окажешься в дерьме, в нем и состаришься.

Даниель пожал протянутую руку. Он стоял с опущенной головой, как мальчишка, которого отчитывает отец. Затем он ушел со смутным чувством, что его провели. Что с ним будет в Индокитае? Попозже надо будет хорошенько порасспросить Бебе и добиться ответа. Ни о чем не думая, позабыв обо всех своих планах, спустился он по широкой, грязной лестнице и вышел во внутренний дворик префектуры. Утреннее солнце ослепило его, он улыбнулся. Ничего не скажешь, здесь лучше, чем внутри…

Вдруг он услышал женский вопль, обернулся и увидел толстую, ярко одетую даму, мчавшуюся к нему. Он узнал Мирейль, бежать было поздно. Очевидно, она прочла в газетах…

Восклицания, вскрики, «дорогие» и «любимые» посыпались градом. Бог мой, как могла она понравиться ему тогда?..

— Здесь люди, — сухо сказал Даниель, подталкивая ее к выходу.

Он залюбовался собором Нотр-Дам, удивительно юным, искрящимся солнечной пылью. Сзади послышались шаги. К нему подходил человек в штатском. Он улыбался во весь рот, показывая сгнившие корешки зубов. Один из легавых с первого допроса? Конечно, тот самый беззубый Фернандель, которому так хотелось пришить Бебе дело. Что ему нужно? Это надо выяснить немедленно. Он сделал Мирейль знак оставить его одного.

Шпик подошел и сказал непринужденно:

— Рад видеть вас на свободе. Лэнгар просил вас быть завтра около полудня в кафе «Две мартышки»…

Не дожидаясь ответа, шпик повернул обратно, но остановился.

— Мсье Ревельон не должен знать об этом. Вообще вам лучше не искать с ним встречи, Ревельон не хочет, чтобы вы оставались во Франции…

Шпик поспешно удалился, оставив Даниеля в недоумении. Этим воспользовалась Мирейль. Она вытащила платок и начала стирать губную помаду с лица Даниеля. По ее словам, он был вымазан с головы до ног.

XI

В воскресенье утром Лиз еще спала, когда в ее комнату вошли мать и Лавердон. Лиз легла на рассвете, часа в четыре, после того как их выгнали из последнего приличного бистро. Накануне она приехала с юга, отчаянно поругавшись с Максимом. Порвать с ним окончательно она не решалась. Броситься в объятия первого встречного — просто так, чтобы забыться, — ей тоже не хотелось. Поэтому она посвятила вечер издевательствам над Алексом, третьим членом компании. Алекс, высокий зубрила, застенчивый и робкий, молча умирал от любви. Этим утром Лиз находилась в состоянии того отупения с похмелья, когда чувства и воспоминания расставляют по местам с усилием, точно тяжелую мебель. Мамаша вкатилась не вовремя, Лиз немедленно завопила, чтобы ее оставили в покое. Она хочет проспаться и разговаривать будет потом. Даниель с интересом рассматривал вырез ее пижамы. С судорожной яростью Лиз завернулась в простыни. Мамаша похоронным тоном сообщила, что раненый Франсис вернулся.

— Какой еще Франсис? — заворчала Лиз. Ее заспанное лицо покраснело от злости.

— О боже! Твой брат!

— А, да… Рувэйр младший. Но я его почти не знаю, не стоило из-за него вытаскивать меня из постели!

Она повернулась лицом к стене, твердо решив пролежать так, пока они не уберутся. Мамаша очень сердито сказала, что они придут через час. Лавердон добродушно пробормотал что-то вроде того, что Лиз сначала надо дать выспаться. Он показался ей почти симпатичным.

Они ушли. Лиз осталась наедине со своей злостью. Голова трещала, во рту было мерзко. По-видимому, у мамаши с Лавердоном прочная связь, и вряд ли это наладит жизнь в семействе Рувэйров! Лиз подумала о деньгах. Как удачно, что отец так мудро распорядился наследством. Что поделаешь, даже родителей не выбирают, а уж что касается мамашиных хахалей… Мысли ее вернулись к Максиму. Для нее все складывается паршиво, решительно все. Какого черта этому дураку взбрело отправиться играть в казино в Каннах? Писатель должен все знать, все испытать, все изведать… и прочая чепуха. Максим таскался повсюду и не писал ни строчки. Результат: долг чести в сто с лишним тысяч. В конце концов это его Дело, пусть сам выпутывается перед родителями. Так ему и надо. Но это были еще не самые горькие воспоминания Лиз — она пожалела его всем сердцем, как дура, когда он рассказал ей о свершившейся беде, однако Максим все испортил своим нытьем, своей бессильной злостью. Их поездка стала напоминать шествие плакальщиц на каких-то мнимых похоронах. Деньги хранились у Лиз, и она придержала сумму, достаточную, чтобы пожить на юге еще недельку. Возвращаться ей не хотелось. Погода была чудесная, и Лиз развлекали несколько снобов, задержавшихся после каннского кинофестиваля. Однако Максим стал окончательно несносен, и ей пришлось воспользоваться первым предлогом для отъезда. Максим прочно уселся на своего конька и не слезал с него: он говорил о вечном роковом невезении, об издевках судьбы. Он полагал, что в этом рождается талант. Максиму было без малого двадцать лет, но аттестата зрелости он не имел. Зато он подбирал материалы к эпохальному роману с блистательным заглавием «Черное солнце». Неслыханно смелому творению суждено было свершить переворот в литературе. Молодой человек сознательно готовит свое падение, стремясь через него постичь настоящую жизнь. Он влюбляется, не находит в себе решимости идти до конца — и стреляется… Рассказывая эту чепуху, Максим еще больше походил на толстощекого, сердитого младенца… Лиз вспоминала все это и никак не могла набраться мужества встать с кровати. Когда Лиз начинала так упорно думать о прошлом, для нее это всегда было дурным предзнаменованием. По существу, она уже порвала с Максимом, наконец-то порвала… Впрочем, разве с ним можно что-нибудь доводить до конца? Попробуйте разорвать пополам кусочек резины. По совести говоря, она и сама не любила сжигать мосты. Кто знает, что еще случится? Когда одиночество берет тебя за горло, хорошо, если кто-то есть под рукой. А как же история в Эксе?

Лиз вела свою «Дину» мимо Бриньоля, когда девушка, стоявшая на обочине дороги, подняла руку. Они взяли ее в машину. Девушка была прехорошенькая, и Максим немедленно принялся с ней любезничать, очевидно, в отместку за некоторые горькие истины, выслушанные от Лиз. Девушка, оказавшаяся студенткой из Экса, с видимым удовольствием разбила все иллюзии Максима. По поводу рокового невезения она процитировала Бодлера. Что же касается романа, то она безапелляционно заявила, что заглавие его не ново, как, впрочем, и содержание, — подобных историй полно в любом журнале. Они глаза намозолили. Совсем недавно один такой рассказ получил премию в журнале «Фемина». Да, именно в «Фемине», в дамском журнале… Странно, что Максим не задушил девицу, он был невысокого мнения о «бабских жюри». В Эксе девица их покинула, оставив Лиз взбешенного Максима, который не мог говорить ни о чем, кроме самоубийства. И так целыми днями, точно стертая пластинка.