Приходя домой, Бондарев удалялся в свою отдельную хижину (подобие деревенской баньки), где стулом ему служила деревянная чурка, а письменным столом грубо сколоченная импровизация из другой чурки и куска доски, и "набело" чернилами переписывал "выношенное".

Вероятно, к началу 80-х годов у него уже была готова длинная 200-страничная рукопись, озаглавленная "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство".

Первый вариант своего труда Бондарев создавал, по некоторым сведениям, около 10 лет (1874-1883 – М.В. Минокин), по другим – около 5 лет (И.П. Белоконский), по третьим: "С 1880 года Бондарев теряет, наконец, терпение буддийского созерцания жизни и с увлечением и с чисто сектантским упорством начинает писать, в течение 18-ти лет занося свои мысли на бумагу"58. В любом случае – это было выверенное и обдуманное сочинение. С точки зрения литературной, Белоконский был прав, усматривая в произведении Бондарева повторы и длинноты. Все-таки иудинский Сократ не посещал "сады ликеев и академий", но за основную мысль он держался крепко. Безусловно, он знал былины и посему характерный для них зачин определял содержание работы: «На два круга разделяю я мир: один из них возвышенный и почтенный, а другой униженный и отверженный.

Первый пышно одетый и за сластьми чужих трудов столом в почтенном месте величественно сидевший – это привилегированное сословие.

А второй круг – в рубище одетый, изнуренный тяжким трудами и сухоядением, с унижением и с поникшею головою, с бледностью покрытым лицом у порога стоявший – это бедные хлебопашцы… (в изд. 1906 г. вместо "хлебопашцы" – "земледельцы". -

Теперь обращаю я слово мое к своим товарищам-хлебодельцам, с унижением стоявшим, и говорю им так: "Что мы все веки и вечности стоим перед ними с унижением и с молчанием пред ними, как животные четвероногие?" Теперь выступаю я, Бондарев, из среды своего круга, у порога стоявшего, и задаю следующие вопросы». Этих вопросов было поначалу 145, затем их число увеличилось до 250, большинство которых повторяют одну и ту же мысль, варьируемую философом.

Нетрудно заметить, что начитанный крестьянин использовал для классового разграничения эксплуататоров и эксплуатируемых литературные штампы из Виктора Гюго и Ф.М. Достоевского. Читал ли Бондарев роман "Отверженные" – трудно сказать, но что касается автора "Униженных и оскорбленных", то он, несомненно, был знаком ему. Друзья из Минусинского музея недолюбливали "ренегата", бывшего петрашевца, перешедшего в стан "ликующих", но уважали его литературный талант, поскольку его оценил в свое время "сам" Виссарион. Есть один беллетризованный рассказ о том, как Тимофей Михайлович посетил место ссылки писателя. В 1887 г., пробираясь в Европейскую Россию на встречу с Толстым, Бондарев въехал в город Кузнецк, где по редкому стечению обстоятельств, случайно, переночевал в доме на Полицейской улице, на карнизе которого прочитал сделанную небольшими буквами надпись: "Здесь жил Федор Михайлович Достоевский в 1858 году". И это решило его судьбу: он остался еще на один день в Кузнецке.

Свою работу Бондарев озаглавил: "Трудолюбие, или Торжество земледельца", эпиграфом он взял славянский перевод одного места Библии: "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят" (Бытие 3:19).

Обращение Бондарева к Старому Еврейскому Богу закономерно. Ибо этот Бог был тружеником. Он – Бог-созидатель.

Шесть дней творения, неустанного труда. Есть одно тонкое замечание Соломона Лозинского: «В противоположность греческим богам, проводившим время в бесконечных пиршествах и шумных веселиях, еврейский Бог является вечным тружеником, не знающим "ни дремоты, ни сна, ни утомления, ни усталости"»59. Взяв в руки Библию, мы обнаружим на первых страницах Человека, созданного по Его подобию и помещенного в Эдем не только для вкушения райских плодов, а для труда, первого человеческого труда – обработки земли: "И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его" (можно предложить и такой перевод: "обрабатывать его и стеречь этот сад" (Бытие 2:15).

Эдем – это сад труда, а не разгула или увеселения).

Интимное обращение Бондарева к читателям сразу приближает автора к нам: "Во-первых, прошу и умоляю вас, читатели, не уподобляйтесь вы тем безумцам, которые не слушают, что говорит, а слушают – кто говорит. ‹…› О, други мои, читатели и слушатели, да если бы я не один язык имел, а много, и говорить бы хотел, и тогда не можно бы было подробно поведать все горести те, изнемогут всякие уста человеческие изъяснить муки те. Плакали эти миллионы мучеников неутешно, да никто и не утешал их, вопили они с глубокой той пропасти, да никто и не слышал их; да и Бог, как видно, в те века закрылся облаком, чтобы не доходили к нему вопли их. Словом, были эти миллионы людей в земле темной, в земле мрачной, в дальнейших частях и узилищах адовых.

Это прежде было и всего более в лютые николаевские времена, который горячей огня пек и холодней мороза знобил бедных людей".

Страстное начало. Праведный гнев. Лаконизм и выразительность. Социальный протест.

Знаток Ветхого Завета, Бондарев использовал и прибегнул к помощи пророка Амоса, самого социального пророка Израиля: "Слушайте это слово, в котором я подниму плач о вас, дом Израилев… А они ненавидят обличающего в воротах и гнушаются тем, кто говорит правду" (Амос 5:1, 10).

Основная мысль Бондарева проста – человечество должно трудиться на ниве. Первый человек общества – земледелец. Это не значит, что он отвергает другой труд, и другой труд – похвален. Но государство должно потребовать, чтобы все, без исключения, 30 дней в году трудились в поле. Это – трудовая повинность вместо воинской: "Именем Бога прошу, скажи ты по чистой совести, если поработать тебе хлеб 30 дней в разные времена года, почему ты это признаешь невозможным? Потому ли, что не можешь, или потому, что не хочешь? Скажи чистосердечно: или не можешь, или не хочешь? Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого, и не должно принимать в уважение никаких отговоров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами, да не хорониться от него за разные углы"60. В другом месте он это повторяет (повтор для Бондарева – это не столько авторская неопытность, сколько желание укрепить основную мысль): "Говорят: другой в двадцать раз больше земледельца трудится, – можно ли его назвать тунеядцем? 335 дней в году работай чего хочешь и занимайся чем знаешь, а 30 дней в разные времена года должен всякий человек работать хлеб" – (основная мысль выделена самим Бондаревым. – С. Д:)61. Каждая инвектива направлена против правящего класса, помещиков, чиновников и даже интеллигенции: «Один из вас говорит: "я сегодня несколько строк написал, значит, я в поте лица ем хлеб"…»62 Таких отговорок Давид Абрамович не принимает, прибегая к цитате из Библии: «Каждый из вас скажет: я люблю и от души уважаю как хлебный труд, так и трудящихся в нем, а лодырей ненавижу и гнушаюсь ими, но я так вам отвечаю: "Слышу голос Иакова, осязаю Исава"»63.

Социальный гнев Бондарева находит оправдание в Ветхом Завете: «Дах вам, – сказал Бог в день шестый творения своего – дах вам всякое семя сеющее". Вселенная же вся не повинуется приказу его, сеять не хочет, а свалила эту тяжкую работу на руки того бедного человека, который не в силах стать в защиту сам себе. И хлеборобную землю от него отобрала и на вечное время белоручкам отдала и его собственностью наименовала, то есть тому человеку, который вечно ничего не работает. Вот сколько велика ваша любовь к ближнему, которую вы для нас, а не для себя проповедуете»64. Понятно, что в этой инвективе содержится выпад против христианства. "Любовь без труда.мертва", – провозглашает иудинский мудрец. Это место по силе выразительности не имеет равных в сочинении Бондарева: "Не верны ли мои доказательства, что любовь без труда мертва есть, а труд, происходящий в честь этого закона, без любви живой есть. Потому, что любовь в труде скрыта: это дом ея, это местожительство ея, любовь без труда, как тело без души. Но только и этот закон живой, но не для всех, а только для тех, которые исполняют волю Его; также и для тех, которые от всей души желают исполнять волю Его, то есть работать, но нет на то никаких возможностей. Но для лентяев и для лодырей, – он для них, а они для него жертвы есть. А о любви к ближнему тут и говорить нечего"65.