Некоторые подробности сообщил крестьянин, впоследствии член колхоза "Красный пахарь" А.А. Милюхин, 1880 г. рождения, проучившийся у Бондарева зиму 1889-1890 гг. (сделаем скидку на время записи разговора – 1947 г.): «Школьного здания не было, занимались в доме какого-нибудь богатея, сдававшего "горницу" под школу и кормившего вместе с батраками учителя. Казна жалованья не давала. Учил Бондарев по Псалтири и Св. Писанию. Вскоре я научился правильно писать буквы и цифры, составлять слова и читать. Многие из детей, как и я, в одну зиму "заканчивали" образование. Вместе с русскими учились и дети хакассов из соседних улусов.
Учились и девочки. Тимофей Михайлович никогда нас телесно не наказывал, особо провинившихся иногда ставил в угол. Задав нам урок, он часто размышлял вслух. Я был очень мал, поэтому не все понимал, но одно хорошо помню: Тимофей Михайлович говорил, что нет пуще греха, как тунеядство»52. Любопытно, что в субботническую школу ходили инородцы. В памяти всплывают некоторые фрагменты речи Максима Горького, произнесенной в Нью-Йорке в 1906 г., как раз касающиеся субботников, русских и евреев и совместного обучения: "Что у нас в народе нет антисемитизма, показывает, между прочим, существование секты субботников, празднующих еврейскую субботу и соблюдающих некоторые обряды, носящие в себе дух еврейской религии.
Что же касается меня лично, то я уже с самого детства питаю глубокую симпатию к евреям (курсив мой. – С. Д.). Самые светлые воспоминания моей жизни содержат в себе одновременно и воспоминания о евреях. 14 лет тому работал я в качестве простого работника на еврейской ферме. Еврейские и христианские земледельцы жили между собой очень дружно. Христианские дети охотно посещали еврейские училища – других училищ там не было"53. Что касается замечания об отсутствии антисемитизма в русском народе, то мы оставим его на совести писателя (думаю, во времена гражданской войны М. Горький пересмотрел многое, в том числе и этот тезис), но вот по поводу слов о симпатиях с детства – это очень интересно. И, кроме того: "Я очень рано понял, что у деда – один Бог, а у бабки – другой… Позднее, бывая в синагогах, я понял, что дед молится, как еврей…"54. Возможно, дед писателя принадлежал к какой-то секте.
Из других учеников, давших сведения М.В. Минокину, интересные воспоминания оставил Д.Г. Федянин; он был старше Милюхина на 5 лет, а потому помнил больше.
Да к тому же он мог лучше наблюдать за работой Учителя, потому что школа была на дому у его отца – Г.П. Федянина, скончавшегося в 1909 г. Федянин подтвердил все сказанное Милюхиным о методе преподавания Бондарева, но в дополнение сообщил подробности многих рассказов Давида Абрамовича. Основная мысль субботника сводилась к восхвалению труда и к порицанию тунеядства. Все должны трудиться. На вопрос ученика: "А зачем работать генералу?" – ответ был прост: "Трудиться должен каждый, кто бы он ни был. Все должны в поте лица своего зарабатывать себе хлеб. Даже генерал может обработать одну десятину: больше от одного человека не требуется".
Однажды Тимофей Михайлович пришел в класс возбужденный. "Какой предмет самый важный на мельнице? – спросил он учеников и, когда те не смогли ответить, торжественно сказал: – Жернов! Он обращает зерно в муку. Его нельзя ценить ни на серебро, ни на золото. Что же можно сказать о том, кто добывает это зерно?
Земледелец, всю жизнь работающий хлебную работу, тот же жернов, нет ему цены – он бесценный"55.
В сноске указано, что "жернов" фигурирует в ряде произведений Бондарева. И это не случайно. Знаток Библии, он хорошо усвоил текст Второзакония, где "жернов" метафорически уподобляется человеческой душе: "Никто не должен брать в залог верхнего и нижнего жернова; ибо таковый берет в залог душу" (Втор. 24:6).
Остановившиеся мельницы, звук умолкнувших жерновов в Библии приравнивается к самой смерти: "В тот день, когда… перестанут молоть мелющие… когда замолкнет звук жернова… отходит человек в вечный дом свой… И возвратится прах в землю, чем он был; а дух возвратится к Богу, Который дал его" (Еккл. 12:3, 4, 5, 7). Да и пророк Иеремия, этот, по словам писателя Г.Я. Красного-Адмони, "идеальный образец народного трибуна", в какой-то мере духовный близнец сибирского оракула, вкладывает в понятие жернова тот же самый смысл: умолкнувшие жернова – это смерть, а работающие – жизнь: "И прекращу у них голос радости и голос веселия, голос жениха и голос невесты, звук жерновов и свет светильника" (Иер. 25:10). Да, знал сибиряк Священное писание! Далее в рассказе Федянина на сцене появляется священник, явившийся в субботническую школу по поручению духовных властей увещевать Давида Абрамовича. Спор между ними был очень горячим, но он остался без последствий…
В самом конце жизни Бондарева, в 1897 г., у него появляется коллега – учитель П.В.
Великанов. Проработал он в школе 8 месяцев, а затем уехал в Москву. Между собой учителя были дружны, Давид Абрамович называл его самым своим близким другом после Толстого, свидетельством чему служит активное участие Великанова в составлении Бондаревым своей надгробной надписи, о чем будет речь ниже. Павел Васильевич Великанов (1860-1945), земский учитель, какое-то время находился под влиянием толстовства и в личной переписке с Толстым, правда, потом пути их разошлись, о чем с горечью писал Лев Николаевич. Еще одна живая ниточка, соединяющая сибирского отшельника и яснополянского старца.
За 30-летнюю учительскую практику сибирского мудреца все дети села Иудина прошли его школу, а под конец его жизни у него учились уже дети его первых воспитанников. И у всех он оставил благодарную по себе память.
Внешним толчком к созданию Бондаревым его труда, как это уже бывало с ним, послужил как будто незначительный факт. Он так рассказывает об этом: "Нелишним признаю объясниться перед читателем, что меня первоначально понудило принять на себя труд этот. Была ли у меня притом корыстная цель? Нет, не было! А вот какой случай невольно заставил меня дело это принять на себя. В 1874 году, в августе месяце, на закате солнца, иду я с уборки хлеба. Первое – от преклонных годов, а второе от тяжких дневных работ, едва ноги передвигаю, а дорога моя состоит из пяти верст. Едет навстречу один мало-мальский знатненький господин на легком тарантасе, облокотился на красные подушки, лицом на мою сторону. Я, не поровнявшись с ним пять шагов, снял шапку и ему поклонился. И что же? Он на мой поклон ни рукою, ни головою никакого признака в ответ не сделал, а только с каким-то омерзением сподлоба взглянул на меня. И этот варварский его поступок против меня, как острый нож, прошел сквозь сердце мое и убил печалью нестерпимою мою душу. И тут я поговорил кой-что заочно с ним, а от него перешел и ко всем емуподобным шарлатанам. Прежде я чувствовал усталость в ногах, а теперь про нее забыл. Иду и ног под собой не слышу. Вот это был первый толчок, принудивший меня принять на себя труд этот" 56.
С момента пережитого Бондаревым озарения (ему тогда было 54 года) односельчане могли наблюдать неоднократно любопытную картину: застигнутый мыслью, он застывал на месте, "становился в позу древнего мудреца Сократа" и, увы, ни криками, ни просьбами сдвинуть его с места было невозможно до тех пор, пока он ясно не продумает до конца и не занесет огрызком карандаша выношенное на клочок бумаги.
Безусловно – высшая сосредоточенность у Давида Абрамовича проявлялась непосредственно, посему крестьяне были уверены, что он "тронулся", но кто изучал творческий процесс, ничего удивительного в его поведении не найдет.
В своих очень ценных воспоминаниях народоволец Иван Петрович Белоконский (1855-1931), лично знавший Давида Абрамовича, писал: «Система писания "Торжества земледелия" весьма оригинальна: с момента встречи с чиновником до окончания труда Бондарев не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша для того, чтобы записывать каждую мысль, возникшую в его голове по поводу главного сюжета, с которым мы ознакомимся при изложении учения; боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал, и раз приходила какая-либо достойная внимания мысль – Бондарев останавливался и заносил ее на бумажку, чтобы внести в "учение"»57.