Мне надоело играть роль его лакея и выносить обращение как с таковым; только из дружбы я оказывал ему услуги.

В результате г. де Сад, конечно, не даст мне больше ролей в пьесах…»

По поводу одного из представлений, а именно 28 мая 1810 года, данного в театре Шарантона:

«Г-же Кошелэ, статс-даме королевы Голландии…

Сударыня!

Интерес, который Вы проявили к драматическим развлечениям моего дома (!), делает для меня законом снабжать Вас билетами на каждое из представлений.

Зрительницы, подобные Вам, милостивая государыня, оказывают огромное влияние на самолюбие актеров, и в надежде Вам понравиться они находят то, что может возбудить их воображение и питать их талант…

Я жду Ваших распоряжений относительно присылки каких Вы пожелаете билетов и прошу Вас передать мое глубокое уважение придворным дамам Ее Величества королевы Голландии, королевы, редкие и драгоценные качества которой соединяют вокруг нее сердца всех французов к чести ее подданных.

Сад»

Маркиз де Сад был не только директором театра Шарантона. Не происходило ни одного торжества в больнице, которого он не являлся бы устроителем и в котором не играл бы выдающейся роли.

Когда 6 октября 1812 года кардинал Мори, парижский архиепископ, посетил учреждение г. де Кульмье, ему была пропета кантата…

Эту кантату сочинил маркиз де Сад, бывший поклонник культа Разума…

Это были последние, уже потухающие огни гения. Возраст охладил мало-помалу вдохновение и смягчил наконец буйный характер маркиза…

Раскаивался ли он? Возможно. Во всяком случае, у него уже не было этих ужасных приступов гнева, которые заставляли трепетать г. Кульмье. Можно сказать, что страх и близость смерти вдохнули в него новую душу.

3 декабря 1814 года один из служащих больницы Шарантон писал главному директору государственной полиции Беньо:

«Вчера вечером в 10 часов в королевской больнице Шарантон умер маркиз де Сад…

Его здоровье уже заметно пошатнулось в течение некоторого времени, но он был на ногах за два дня до своей кончины. Смерть его была внезапная, от быстрого заражения крови.

При этом присутствовал его сын Арман де Сад, а потому, я думаю, нет необходимости, согласно гражданскому закону, опечатывать имущество. Что же касается принятия мер охраны общественного порядка, Ваше превосходительство, решите, нужно ли принять какие-либо предосторожности и удостойте меня своими приказаниями, я настолько уверен в честности г. де Сада-сына, что, думаю, он сам уничтожит опасные бумаги, если они есть у отца…».

Маркиз де Сад умер семидесяти пяти лет после непродолжительной болезни, которую доктор Рамон, лечивший его в последние дни, определил как засорение (!) легких в форме астмы.

Он оставил завещание, которое не менее оригинально, чем все остальные его произведения.

В последнем пункте он излагает порядок своих похорон:

«Я запрещаю, чтобы мое тело было под каким бы то ни было предлогом вскрыто. Я настойчиво желаю, чтобы оно хранилось сорок восемь часов в той комнате, где я умру, помещенное в деревянный гроб, который не должны забивать гвоздями ранее сорока восьми часов. В этот промежуток времени пусть пошлют к г. Ленорману, торговцу лесом в Версале, на бульваре Эгалитэ, и попросят его приехать самого вместе с телегой, взять мое тело и перевезти в лес моего имения Мальмэзон около Эпренова, где я хочу быть зарытым без всяких торжеств в первой просеке, которая находится направо в этом лесу, если идти от старого замка по большой аллее, разделяющей этот лес. Мою могилу в этой просеке выроет фермер Мальмэзона под наблюдением г. Ленормана, который не покинет моего тела до тех пор, пока оно не будет зарыто в этой могиле; он может взять с собой тех из моих родных и друзей, которые пожелают запросто выразить мне это последнее доказательство внимания. Когда могилка будет зарыта, на ней должны быть посеяны желуди, так чтобы в конце концов эта просека, покрытая кустарниками, осталась такой же, какой она была, и следы моей могилы совершенно исчезли бы под общей поверхностью почвы. Я льщу себя надеждой также, что и имя мое изгладится из памяти людей».

Тот, кто мог написать эту ужасную, горькую страницу, кто мог пожелать исчезнуть весь — и телом, и духом — в забвении и в роковом «ничто», несомненно, с какой бы точки зрения его ни судить, не был обыкновенным человеком.

Его семейство или не обратило внимания на его последние распоряжения, или же встретило неодолимые препятствия к их исполнению.

Этот человек, который носил одно из великих имен Франции, был похоронен, как хоронят казненных преступников.

Через несколько дней, несмотря на просьбы семейства, разрыли могилу и вскрыли труп.

«Это было сделано, — говорит Викторьен Сарду, — ночью, тайно, тремя людьми… так что я не мог допросить маркиза, по примеру Гамиета…»

Счастливее, чем Викторьен Сарду, был Жюль Жанэн. Он утверждает — впрочем, у него было очень богатое воображение, — что видел череп маркиза собственными глазами. Один френолог, не зная, кому он принадлежит, очень внимательно рассмотрел его и открыл в нем шишки платонической любви и материнской нежности…