– Ради чего еще я приехал сюда? А вы? Ведь вы явно собрались не на… как это в Америке называется?.. не на тусовку, верно ведь?

– На тусовку? – с иронией переспросила Скотто. – Почему вдруг вам пришла в голову такая мысль, черт побери?

– Вы сами сказали, что у вас перерыв, да и одеты вы явно не для званого приема.

Она лишь тяжело вздохнула.

– Мы называем это мероприятие разборкой, а не тусовкой. СБФинП непосредственно такими делами не занимается. Наше дело – снабжать сведениями и аналитическими материалами другие правоохранительные органы. Я не носила этот мешковатый костюм целую вечность и надеюсь, что никогда больше не надену. Сейчас он на мне лишь в силу чрезвычайных обстоятельств.

– Для этих целей у вас специальная экипировка?

– Можно и так назвать.

– Ну ладно, если уж этот мешковатый костюм не для участия в тусовке, то для чего же?

– Для похорон, – мрачно ответила она. – Перерыв в служебном мероприятии имеет весьма тягостные последствия.

21

Специальный агент Скотто вела машину, как профессиональный московский таксист. Выпал снег, на дорогах наступил час пик, а она непринужденно догоняла, обгоняла и подрезала другие автомашины.

– Эй, эй! Нельзя ли потише, – не выдержал я, когда она слишком смело обошла еще одну машину. – Так ведь и нас заодно похоронить могут.

– Вряд ли, – парировала она, сворачивая с широкой магистрали на боковую дорогу. – Чтобы похорошеть вас на Арлингтонском кладбище, нужно по крайней мере быть военным.

– Арлингтонское кладбище? Там, где ваш президент Кеннеди лежит, а?

С серьезным видом кивнув, она спросила:

– Он и у вас в героях ходит?

– О да. Правда, не столь знаменит, как Линкольн или Петр Великий. Впрочем, он говорил довольно впечатляюще.

– Впечатляюще действуя на всех женщин, с которыми встречался. Он так и говорил: спрашивайте, не что ваш президент может для вас сделать, а что вы можете дать своему президенту.

Я не мог удержаться от смеха.

– Действительно, впечатляюще. Здесь подходит первоначальный смысл этого слова.

Наша семья не жаловала его за наглость, но вы правы – было в нем что-то особенное. Сейчас на кладбище к нему должен присоединиться мой знакомый агент Элвин Вудрафф – у него остались чудесная жена, трое детей, он был честнейший человек и самый преданный полицейский, каких я только знала. – Она грустно улыбнулась, что-то вспомнив, и добавила: – Он чертовски здорово играл в бейсбол на второй линии.

Мы подъехали к чугунным узорчатым воротам, укрепленным на массивных каменных столбах. Часовой в форме морской пехоты посмотрел на удостоверение личности Скотто и махнул рукой – дескать, проезжайте. Дорога вилась по аллее, деревья с двух сторон устремляли ввысь свои голые вершины, словно в немой молитве. На покрытых снегом пологих холмах виднелись тысячи могильных плит, уложенных в шеренги с воинской аккуратностью.

Скотто припарковалась на стоянке позади других машин, затем вылезла из кабины и поспешила присоединиться к похоронной процессии людей, одетых в форму. По сигналу священника они подняли гроб с катафалка и торжественно понесли его к свежевырытой могиле, где уже стояли скорбящие родственники и близкие покойного.

Подъехал лимузин с членами семьи агента Вудраффа. Это оказались негры. Раньше людей с такой черной кожей видеть мне не доводилось. В России чернокожих не так уж много, чаше всего это студенты и дипломаты. Во всяком случае, в московской милиции негры не служат. Все окружили могилу, печально склонив головы, почетный караул устанавливал гроб на тележку.

Я остался сидеть в машине, И тут же мокрый снег залепил все ветровое стекло. Тогда я вылез из машины – не умею писать, когда сам ничего не видел, не слышал, не прочувствовал. На кладбище царила могильная тишина, даже легкий хлопок закрывавшейся двери машины прозвучал, словно пушечный выстрел. Я увязался за телевизионным репортером, тихонько шептавшим что-то в микрофон, и довольно близко подошел к толпе, так что видел заплаканные глаза вдовы и услышал молитву пастора.

В Америке я всего какой-то час, а уже угодил на похороны. Такая метаморфоза сбивала с толку – мысленно я все еще там, в Москве, здешние события уносят меня в прошлое, тоже в зимний день, но на другое кладбище, вижу покосившийся, выветрившийся надгробный камень и на нем надпись: «КАТКОВ». Из задумчивости меня вывел чистый печальный звук сигнального горна.

Вдова Вудраффа выпрямилась и гордо подняла голову. Когда прощальная церемония закончилась, она и Скотто обнялись, словно горюющие сестры, охваченные единой скорбью. Провожавшие покойного в последний путь быстро разъезжались, подгоняемые собачьим холодом. Скотто молча вела машину, глаза у нее не просыхали от слез.

– С вами все в порядке?

– В порядке? Все-таки нет на свете справедливости.

– Может, хотите выговориться? – Я закурил сигарету. – Иногда это помогает.

Она лишь мотнула головой.

– Назад его уже не вернешь. – Скотто сняла руку с руля и ладонью смахнула слезу. – Не могу поверить, что его нет. Дважды он был на войне во Вьетнаме и ничего, а тут его угробил какой-то четырнадцатилетний сопляк на свалке в Сент-Луисе.

– Неужели четырнадцатилетний? – недоверчиво переспросил я.

– Школьник. Из охотничьего дробовика. Они искали на свалке оружие с помощью детекторов металла. Свидетели говорили, что Вуди уже вытащил свой пистолет, но стрелять сразу не стал, помедлил на какой-то миг… черт побери…

– Нелегко стрелять в ребенка.

– Вообще нелегко стрелять в человека, Катков… – Скотто не договорила и резко затормозила – ее ослепили фары встречной машины. Нас слегка занесло. Она стукнула кулаком по рулю и с сожалением вздохнула: – Простите меня. Вы правы, на его месте я наверняка поступила бы так же.

– Да нет, миссис Скотто. Вы же тверды, как кремень. Уж вы бы так треснули этого сопляка, что он вылетел бы из своих кроссовок.

Она слегка улыбнулась.

– Может, и треснула бы, а может, и нет. У агента, прикрывавшего Вуди, выбора не было.

– Мне почему-то кажется, что вы были близкими друзьями с Вудраффом.

Скотто прикусила губу и молча кивнула.

– До этой работы я служила в полиции, а Вуди был моим партнером. Мы жили с ним душа в душу, вроде как муж с женой: вздорили из-за пустяков, делили радости и горе, поддерживали друг друга. Когда мне дали это задание, я попросила задействовать и его. Если бы не я… может, он был бы…

Она тяжело вздохнула и всхлипнула.

– Не надо. Вы-то здесь ни при чем.

– Но ведь это я послала его в Сент-Луис.

– А что, вы намеренно посылали его, чтобы убить? – Я сознательно заострил вопрос.

– Конечно нет. Как обычно у нас говорят, он шел по следу денег. Так или иначе, он помогал нам в следствии.

– А чьи деньги-то?

– Одного кокаинового картеля. Мы расследуем очень крупное преступление. Вы даже не поверите, если я расскажу вам кое-что о нем.

– Что значит «если»? Думаю, лучше решить вопрос сейчас же. Без всяких «если». Мы ведь с вами работаем сообща, ухо в ухо. Вы говорите мне, что вам известно, а я сообщаю вам. Идет?

– Хорошо, но только при двух условиях, – согласилась она. – Во-первых, как сказали те парни из департамента иммиграции, здесь вы не опубликуете ни строчки; во-вторых, пока операция не завершится, вы вообще нигде и ничего о ней публиковать не должны.

– Что ж, требования вполне разумные. А теперь рассказывайте…

Говорить стало легче. Скотто согласно кивнула и прибавила скорости.

– Мотались мы из Монреаля в Майами, из Нью-Йорка в Сент-Луис и все же вычислили, что картель загребает здесь порядка 100 тысяч долларов в Минуту, а это 6 миллионов в час, до 150 миллионов в день, а в год под 50 миллиардов. Понимаете, 50 миллиардов долларов!

– Да, в такие деньжищи с трудом веришь.

– Но прежде чем их потратить пли вложить куда-то, эти деньги нужно отмыть, а для этого – собрать, пересчитать, упаковать и где-то хранить, прежде чем пустить в ход. Встал вопрос: где могут храниться 50 миллиардов долларов? Мы без устали искали их, а они столь же неутомимо перепрятывали их с места на место. Мы так и назвали эту операцию – «Пряталки».