– А зачем? Что-то случилось?

– Владимир Воронцов – это ваш отец?

Она кивнула, в глазах ее промелькнул испуг.

– Боюсь, мы пришли с недобрыми вестями.

Она едва заметно побледнела, пока вела нас в гостиную, обставленную элегантной европейской мебелью, с шелковыми портьерами на окнах, с персидскими коврами на полу. Гостиная была огромная – вся моя квартира без труда уместилась бы в ней – и очень походила на ту, в которой я играл, когда был совсем маленьким. Меня так взволновали воспоминания, что я забылся и застыл на секунду, а когда подошел к дальнему углу гостиной, Шевченко уже начал допрос.

– Боже мой! – зарыдала женщина, когда Шевченко объяснил, в чем дело. – За что же, за что?

– Надеюсь, вы поможете нам найти ответ на этот вопрос, гражданка…

– Чуркина. Татьяна Чуркина, – ответила она, собравшись с духом. – Он опоздал. Я знала, что-то не так. Я так и знала.

Шевченко сочувственно кивнул.

– Так вы сказали, что он опоздал?

Она скорбно покачала головой.

– А возвращался он откуда?

– Со встречи в одной квартире. Он снимал ее вместе с закадычными друзьями. Они там собирались, устраивали посиделки, вспоминая минувшие дни. Ну вы понимаете…

– А где квартира?

– В Химках-Ховрино, рядом с Дворцом спорта.

– Далековато отсюда, – заметил Шевченко. – А были у вашего отца враги, как вы думаете?

– Да нет, не было. Он был спокойный человек.

– И не было прежней жены, знакомых женщин, брошенных любовниц?

Заплаканные глаза ее негодующе сверкнули, и она, выпрямившись на стуле, резко отрубила:

– Нет. Я что-то не пойму, к чему вы клоните.

– Поверьте, я не хотел вас обидеть, но кто-то хладнокровно застрелил вашего отца. Чтобы вычислить убийцу, чрезвычайно важно докопаться до мотивов.

– И все же отвечу, что он был верен матери. Она умерла год назад, и он до сих пор никак не придет в себя. Я не желаю, чтобы вы бросали тень на его доброе имя. – И, переведя взгляд на меня, добавила: – Или кто-либо еще.

– Да мы вовсе не за этим сюда пришли, гражданка Чуркина, уверяю вас, – сказал Шевченко.

Она понимающе кивнула, сжав губы.

– Ну, а нет ли у вас на примете кого-нибудь, кто, возможно, хотел бы навредить ему? Кого-то, с кем он не ладил?

– Нет. Его все любили.

– А как насчет его сослуживцев? – При этих словах Шевченко покосился на меня и, достав спрятанную визитку, продолжал: – Вот здесь написано, что он работал в Министерстве внутренних дел.

Брови у меня поползли вверх, а у Чуркиной, наоборот, опустились. Она печально кивнула.

– Кем же он там работал?

– Внешнеторговым представителем. Его постоянно посылали за границу в наши посольства, а в последнее время он работал здесь, в Москве, но не в здании министерства.

– Приносил он когда-либо рабочие документы домой?

– Иногда приносил. Все его дела в кабинете.

Она встала и повела нас в кабинет, окна которого выходили на реку. Одну его стену от пола до потолка заняли книжные полки, другую – почетные грамоты и фотографии, свидетельствующие о долгом пребывании на важном государственном посту: на них Воронцов был сфотографирован с главами различных стран, генералами и государственными деятелями, с крупными бизнесменами; на большой групповой фотографии с Брежневым он стоял с краю, а на фотографиях с узким кругом людей – рядом с Горбачевым, Шеварднадзе, Борисом Ельциным и бывшим американским послом Страуссом.

Не задерживаясь, Шевченко прямиком устремился к письменному столу, где лежали аккуратные стопки бумаг. Бегло взглянув на них, он взял портфель, стоящий рядом со столом, и вынул из него служебные документы.

– Кто-то должен опознать труп, гражданка Чуркина. Вы можете сделать это сейчас или же завтра, приехав в наше управление. Полагаю, вы захотите и опознать личные вещи, найденные при нем.

Видно было, как эта изысканно одетая женщина колебалась, даже дрожала, пока принимала решение.

– Да, да. Думаю, лучше прийти завтра, – выдавила она наконец.

– Если я вдруг понадоблюсь вам… – С этими словами Шевченко вручил ей прежнюю визитную карточку с уже непопулярной красной звездой. После чего, взяв с собой портфель, вышел из квартиры к лифту.

Как только дверь за нами закрылась, он вынул из-под шинели плоскую бутылочку, отвинтил пробку и сделал порядочный глоток. Водка была без цвета, без запаха, но все равно я учуял ее, и мне страшно захотелось выпить. Шевченко заметил мой страждущий взгляд.

– Да, вечерок выдался длинный, – заметил он, протягивая мне бутылочку.

– Спасибо, не надо, – ответил я, хотя горло у меня не то что пересохло, а просто горело. – Но вот если бы вы меня подбросили…

– Извините, но я еду к себе на Петровку.

– А мне как раз туда и надо.

Двери лифта открылись, он внимательно посмотрел на меня и вышел в вестибюль. Я догнал его уже на ступеньках парадного подъезда.

– Не торопитесь, Шевченко, вы будете дома гораздо быстрее и сэкономите немало времени, если ответите сейчас на мои вопросы.

– К сожалению, Катков, в Москве есть и другие репортеры, и пока еще я должен держать ответ и перед ними.

– Нет, не должны.

– Вы что, предлагаете, чтобы я беседовал только с вами?

– Я полагаю, что старший следователь с двадцатилетним стажем мог бы потребовать такое право.

– Не двадцатилетним, а двадцатичетырехлетним стажем.

– Тем более. Разумеется, если то, что я слышал, будто у вас руки чешутся стать начальником, просто сплетни…

Он открыл дверь «москвича», бросил портфель в кабину и повернулся ко мне:

– Со своими проблемами я разберусь сам. У меня нет времени в бирюльки играть. До публикации своих заметок, показывайте их мне, чтобы выбросить все, что не нужно знать читателям, все, что может стать помехой для следствия. Согласны?

– Согласен.

– Ну и врун же ты, Катков.

Он сел за руль, со стуком захлопнув за собой дверь, и, мотнув головой, пригласил меня в машину.

Дом на набережной исчез в дымке, нависшей над рекой. В этот поздний час движение на улицах еле теплилось, и вскоре мы уже подъезжали к Главному управлению милиции, знаменитой Петровке, 38, зданию с узкими окнами, похожему на крепость, наискосок от сада «Эрмитаж». Дежурный милиционер у въезда, узнав Шевченко, пропустил нас, и машина без остановки вкатила во двор, вымощенный грубыми каменными брусками и без единого деревца. Возвышающееся здесь шестиэтажное здание было облицовано желтоватыми гранитными плитками.

Кабинет Шевченко находился на четвертом этаже, к нему вел целый лабиринт низеньких унылых коридоров. Кабинет мало чем отличался от этих тоскливых коридоров: серые стены, тусклое освещение, подслеповатые, забрызганные дождем и снегом оконца и шершавый грубый стол, на который Шевченко поставил портфель Воронцова.

– Нет мотива – нет и подозрений, – мрачно изрек он избитый афоризм, выкладывая документы из портфеля.

– У вас на счету преступления воров, содержательниц притонов, вы находили исчезнувших соседей. Словом, действовали профессионально. Похоже, в данном случае можно утверждать, что здесь видна рука мафии. Успешное заказное убийство. Так ведь? – начал я.

– Нет, не так.

– Тогда давайте посмотрим. Жертву убили из пистолета, это во-первых.

– А вы хотели бы, чтобы из ружья?

– Нет, топориком. Думается, теперь это довольно распространенное орудие убийства.

– Да, хотя бы потому, что огнестрельное оружие носить запрещено, да и достать его не так-то просто. Ну, а топорик всегда под рукой.

– Если бы вы не были профессионалом, тогда бы… Звонок телефона не дал мне досказать.

– Шевченко слушает, – утомленным голосом сказал следователь, подняв трубку. Плечи у него обвисли. – Да, я все еще здесь… Извини, как раз я и намеревался. У меня не было случая… Да, я знаю, что уже поздно. Передай им, что увижусь утром. Катя, я же стараюсь изо всех сил. Но трудно… Катя? Катя?

Он вздохнул и медленно повесил трубку.

– Старушка выдала вам по мозгам, а?