Эскалатор доставил меня на переполненную платформу метро, где у колонны читал газету какой-то человек. Да ведь он в узком пальто. Не следит ли за мной? Если следит, почему же тогда не действует крадучись, скрытно? Почему стоит как столб? Если хочет, чтобы я почувствовал себя не в своей тарелке, если ему приятно досаждать мне, тогда он преуспел в своих дьявольских замыслах.

И я потащился на другой конец платформы. Он следил за мной из-за газеты, потом двинулся следом. Я ускорил шаг, ужом проскальзывая между пассажирами. Оторвавшись от него на приличное, по моим расчетам, расстояние, я шагнул назад и спрятался в нише, где стояла скамейка, и снял с себя двустороннюю куртку. Вывернув куртку наизнанку, я снова надел ее, но уже другим цветом, нахлобучил капюшон и снял очки. Без них платформа сразу же показалась мне расплывчатым пятном, но вот вроде появилась какая-то женщина, одной рукой она тащила за собой хныкающего ребенка, другой – тяжелые хозяйственные сумки. Женщина подошла поближе и села на скамью рядом.

Я пристроился сбоку и сделал мальчугану «козу» – в ответ он еще пуще залился громким плачем. В животе у меня все захолодело, ибо расплывчатый силуэт узкого пальто двинулся вдоль платформы. Ребенок снова пронзительно завизжал и бросился на скамью, едва не опрокинув ее. Он орал, не умолкая, даже когда я поймал его за штанишки и, посадив на ногу, стал раскачивать вверх и вниз, как на качелях.

Услышав детский плач, мужчина в узком пальто обернулся и посмотрел на нас. Возможно, он искал человека с растрепанными волосами, в очках с тонкой оправой и в бежевой куртке, а увидел мужика в темно-синей куртке, с капюшоном на голове, успокаивающего расшалившегося малыша. Вероятно, мы напоминали счастливое семейство. Он принялся озабоченно разглядывать других пассажиров на платформе, но в это время вслед за обдавшим всех потоком воздуха из туннеля выскочил поезд. Женщина выхватила у меня плачущего ребенка и улыбнулась в знак благодарности.

– Почему бы мне не помочь вам нести эту поклажу? – предложил я и, не дожидаясь согласия, взял из ее руки тяжеленные хозяйственные сумки.

Поезд остановился, и я провел нечаянных «жену и сына» в вагон.

Мужчина в узком модном пальто помчался на другой конец платформы. В метро и после на улице, пока я добирался до редакции «Независимой газеты», его нигде не было, хотя я, не колеблясь, отдал должное ему по части слежки, что он и доказал, все время держа меня в страхе и напряжении.

12

Лидия Брелова, худая, бесплотная, с жесткими курчавыми волосами и веселыми глазами, показала мне на небольшой конференц-зал. Дочь Воронцова, еще более изящная, сдержанная, рядом с сотрудницами «Независимой газеты», одетыми в джинсы, с распахнутыми куртками, сидела на краешке складного стула и была воплощением официальности.

– Ну что, Таня, какое у вас ко мне дело? – спросил я, с ходу приступая к главному.

– Дело? – удивилась она.

– Да.

– Да нет у меня никакого дела. А что?

– Тогда извините. Меня не так информировали. Насколько мне известно, вы хотели встретиться со мной.

– Да, хотела. Поговорить насчет папиных наград. Чтобы вы помогли мне найти их.

– Боюсь, дело это очень шаткое.

– Как это понимать?

– Видите ли, есть тут одна заковырка. Я вовсе не уверен, что убит он из-за них. Скорее всего, это связано с характером его работы.

Она даже немного ужаснулась и переспросила:

– С характером его работы?

– Видите ли, он занимался одним расследованием в Госкомимуществе… Вам, разумеется, доводилось слышать о коррупции там? Есть предположения: либо он там раскопал что-то и намеревался обнародовать это, либо сам был замешан в скандальном деле с приватизацией.

– Есть предположения? – раздраженно выпалила она, негодующе выпрямившись. Затем привстала со складного стула и придвинулась ко мне. – Помните, я же просила воздержаться от всяких инсинуаций в отношении отца.

– Просить мог только он. Я все еще не отказался от мысли, что вы располагаете информацией, способной внести ясность и помочь расследованию.

– Вы ошибаетесь. Я заинтересована лишь в том, чтобы вернуть награды. Больше мне ничего не надо.

– Ну, эту проблему легко может решить милиция.

– Да они там все дуроломы, к тому же продажные. Они убийцу-то найти не могут, не то что ордена.

– Согласен с вами. Но есть и исключения. Следователь Шевченко, например, взяток не берет – я тому свидетель. Думаю, ему доверять можно.

– Не исключено. Но вот вы написали очерк – про торгашей с черного рынка. У вас с ними есть связи, а?

– Да, есть. Из-за них меня чуть не убили, черт бы их побрал. Но зато я узнал наверняка, что проследить путь украденных орденов почти невозможно.

– Не понимаю почему. На каждой награде отца выгравирована его фамилия.

– Вы уверены в этом?

– Да, это так.

– Тогда забудьте о наградах. Я интересовался ими. Ни у кого из торговцев черного рынка их нет. Вы лишь впустую потратите время.

– А вы расспрашивали каждого торговца медалями в Москве?

– Разумеется, нет.

– Но ведь тогда, может, у кого-то они и есть.

– Или да, или нет. Не исключено, что они уже в руках какого-нибудь частного коллекционера.

– Ну и отлично. Тогда я выкуплю их, у кого бы они ни оказались. Они очень дороги мне.

– Вы и впрямь полагаете, что я снова пойду бродить по рядам торгашей, расспрашивая их, поскольку вам не пристало бывать на таких рынках?

– А вас никто и не просит! Я купила бы любые отцовы награды на черном рынке. Они ведь, они же…

Эмоции не дали ей договорить, она встала и подошла к окну. Дневной свет согрел ее бледные щеки. Она немного успокоилась и повернулась ко мне. Мои глаза встретились с ее глазами – в них светилась неподдельная искренность.

– Награды отца, товарищ Катков, – это память о нем. Они олицетворяют нечто уникальное – особое время, целый мир, который мы, может, больше никогда не увидим.

– Давайте надеяться, что не увидим.

Ей явно не понравилось мое замечание, но она лишь тяжко вздохнула.

– Ценить, хранить их – не просто сентиментальность. Можете ли вы понять это?

С покаянным видом я сокрушенно кивнул головой, вспомнив награды у бабушки Парфеновой.

– Собственно говоря, думаю, что смогу. Извините меня, Таня, ну не ходил я по рядам и не расспрашивал торгашей.

– Но вы поищете их ради меня?

– Шансов, конечно, нет, – ответил я, но тут же вдруг понял, что эта просьба обернется для меня еще одной попыткой выяснить, кто же убил Воронцова: наемный убийца или грабитель? И я сказал: – Мне известен один человек, который мог бы взяться за поиски. Повторяю: мог бы. Только если возьмется, стоить это будет ох как недешево.

– Ну, деньги-то у меня как раз есть.

– В твердой валюте?

Она согласно кивнула:

– Отец много ездил по свету и подолгу жил за границей.

– Понятно. Тогда есть шанс, что торговцы возьмутся за поиски и помчатся по следу, как хорошие гончие.

– И этот шанс я не могу упустить, – твердо заявила она, и влажные глаза ее сразу высохли от решимости.

Я подошел к телефону, вынул из кармана газовую зажигалку – на ней был написан номер телефона клуба «Парадиз» – и попросил Аркадия Баркина разыскать Рафика. Баркин ответил, что не видел его с того самого утра на Воробьевых горах, и посоветовал поискать Рафика в кафе «Граница» в Серебряном Бору – это малонаселенный лесистый островок в самом конце канала, соединяющего Москву-реку с Волгой. Местные жители в основном работают там паромщиками, лодочниками и матросами на грузовых судах, плавающих по северным рекам и озерам, а также на пассажирских теплоходах, совершающих прогулочные рейсы в Санкт-Перебург с западными туристами на борту.

Таня Чуркина согласилась подкинуть меня туда. Ее яркая «Лада» последней модели мигом домчала нас до Хорошевского моста, перекинутого через канал в Серебряный Бор. Пейзаж вокруг, что называется, специфический – скованный льдом камыш и кустарник, растущий на мелководье.