– Как почти вся Москва в такой поздний час.

– Водка сделала из него легкую жертву.

– Если бы он надел свои награды. Об этом сказала его дочь, но ее слова вовсе не значат, что так и было.

– Искренне надеюсь, что вы докажете это и опровергнете мои выводы.

– Да уж постараюсь, будьте уверены.

Шевченко самодовольно ухмыльнулся, сгреб свои бумажки и бодро зашагал прочь. Я пошел вслед за ним по коридору и вниз по лестнице. В нос ударил едкий запах мочи и хлорки. Он исходил из уборной в подвальном помещении, где обычно оправлялись арестованные и свидетели.

Рядом за проволочной сеткой была камера хранения, на стеллажах там лежали всякие коробки, пакеты, папки и прочие вещи с привязанными ярлыками. Шевченко заполнил бланк заявки и протянул его угрюмому дежурному кладовщику. Тот принес большой бумажный пакет. Расписавшись и получив пакет, Шевченко положил его на стоящий поблизости стол и с каким-то торжеством вынул окровавленный спортивного покроя пиджак Воронцова.

– Надеюсь, дочь заявила о пропавших вещах отца?

– Разумеется, заявила. А как бы иначе мы узнали про награды? Она лишь глянула на пиджак и сразу же спросила, что мы с ним сделали. Поэтому я и взял его в качестве вещдока, иначе поступить не мог.

– И по нему видно, что убитый носил медали?

Хитро улыбнувшись, Шевченко сунул пиджак мне в руки.

– Сами смотрите.

Пиджак был сшит из прекрасной шерсти. Я внимательно осмотрел все места около лацканов и не нашел никаких признаков того, что к нему когда-нибудь прикалывали хоть одну медальку: не было ни потертостей, ни дырочек, ни разрывов, никаких следов.

– Извините, – сказал я, – но за вещдок пиджак принять не могу.

Тогда Шевченко открыл ящик стола и вынул оттуда увеличительное стекло.

– Посмотрите повнимательнее на подкладку. Вывернув пиджак наизнанку, я стал разглядывать подкладку из саржи, особенно там, где были нагрудные карманы. На складках и морщинах подкладки в ровный ряд вытянулись точечные проколы.

– Ну, видите? – не вытерпел Шевченко.

Посмотрев на него, я с унылым видом согласно кивнул.

– Дочь Воронцова говорила, что он с гордостью носил свои награды: три золотые звезды Героя Советского Союза, два ордена Красною Знамени, орден Ленина и другие боевые и гражданские награды статусом пониже, которые обычно носила половина депутатов Верховного Совета.

Пустота внутри меня начала расширяться, но тут мне в голову пришла одна мысль.

– А я так не считаю. Эти проколы вовсе не доказывают, что Воронцов носил награды в тот момент, когда его убили. Их могли снять с пиджака давным-давно.

– Браво, Катков. Очень хорошо. И я задавался тем же вопросом. Но у Татьяны Чуркиной на это был убедительный ответ – пиджак был совсем новый. По ее словам, всего несколько дней назад она сама помогала отцу перекалывать награды с одного костюма на другой.

Внутри у меня снова стало пусто и холодно, все заныло. Хотя Воронцова и убили, скандал, затрагивающий правительственных чиновников, похитивших государственную собственность на миллиарды рублей, обернулся заурядным разбоем. И ведущий репортаж, и серия продолжений, и продажа авторских прав иностранным информационным агентствам, полумиллионный гонорар, честолюбивые замыслы – все это рухнуло в одночасье. Но как сказал бы старший следователь, один конец все же не сходится с другим.

– А как насчет тех документов?

– Каких? Воронцова?

– Ага. Документов из Комитета по госимуществу. Их-то ведь тоже прорабатывали?

Складывая аккуратно пиджак, Шевченко ответил:

– Без всякого сомнения. Но вы неверно их истолковали.

– А как насчет вашей версии, что его застрелили, потому что он собирался кое-кого вывести на чистую воду?

– Я ошибался.

– Да нет, вы были правы, черт побери. Вы же сами говорили, что он был контролер, и он был им на самом деле.

– Верно, говорил, но к делу, которое я расследую, это не относится. Факт остается фактом: когда Воронцов выходил из дома, он надел ордена и медали, а когда его нашли мертвым, их уже не было. В моем докладе отмечается, что совершено преступление, убийство. Его застрелили из пистолета, 9-миллиметрового «стечкина». Мотив убийства – ограбление. Ну что, разве я не прав? Разве тут что не ясно?

– Тут ясно только то, что эти документы должны были попасть в руки тех молодчиков, которые и заварили всю эту кашу.

Шевченко злобно зыркнул на меня и стал укладывать сложенный пиджак в пакет.

– Ладно, кончим с этим. Мне известно, что здесь имеется отдел, который…

– Послушайте, Катков, – Шевченко не хотел замечать моего шага к компромиссу, – несмотря на мою привязанность к старой гвардии, я вовсе не собираюсь выдвигать обвинения против новых чиновников, в частности, против сотрудников министерства, где я работаю, или же против людей из Госкомимущества, связанных с программой приватизации, которые, должен признаться, – он остановился, помолчал, – будут вытаскивать для других каштаны из огня. А как вы считаете?

– Так и считаю. Но лишь если все они будут коррумпированы.

– А у вас есть какие-то доказательства?

– Нет, к сожалению. Но я знаю, что будут, – язвительно подчеркнул я. – И с удовольствием дам им ход, как только они попадут мне в руки.

Глаза Шевченко метали молнии. Он прекрасно понял, чего я добивался.

– Я могу это устроить, – пообещал он.

– Разумеется, можете. Мы поднимаемся в ваш кабинет. Вы, якобы по забывчивости, оставляете на столе документы и выходите в туалет, а я в это время быстренько прочитываю текст, заложенный в машинку.

– Нет, не пойдет. Это не тот случай.

Взяв пакет со стола и передав его в окошко дежурному кладовщику, он отошел от камеры хранения.

– Ну хорошо. Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Если не вы, то кто же?

– Не понял, скажите яснее, – бросил он, ускоряя шаг.

– Какой отдел в вашей конторе занимается борьбой с коррупцией в высших эшелонах власти?

– Отдел по борьбе с экономическими преступлениями.

– Благодарю вас. А почему бы не передать бумаги им?

– Потому что расследованиями всяких нарушений в Госкомимуществе в установленном законом порядке занимается МВД. Если начальство Воронцова решит, что его подозрения обоснованны, тогда они предпримут соответствующие меры, направленные на…

– Да вы же сами не верите в эти сказки.

– Да нет, верю. Может, документы уже там, – сказал Шевченко и стал подниматься по ступенькам лестницы, закуривая на ходу сигарету.

Я шел вслед за ним по пятам, думая о том, что он знает больше, знает, что Воронцова обложили со всех сторон и что нельзя бюрократам контролировать самих себя. Кроме того, он увиливает от ответов, имея скрытые побудительные мотивы, и я догадывался какие.

– Кстати, кто сейчас возглавляет отдел по борьбе с экономическими преступлениями? – как бы между прочим спросил я.

– Да есть такой мужик по фамилии Годунов, – ответил Шевченко, преодолев еще пролет лестницы.

– А он не забил в колокола?

– Его прислали из министерства с полгода назад.

– Не станет ли он следователем Годуновым?

– Будет кем-то вроде этого, – кивнул Шевченко. – Недаром здесь его прозвали Крематорием.

– Крематорием?

– Ага. В его ведении расследования валютных махинаций на черном рынке. Все, что конфискуется у мошенников, он сносит в санузел и там сжигает. Всякие иски и претензии мурыжит. Позер херов – вот кто он такой, если меня спросите.

Мы поднялись еще на несколько ступенек, и я спросил:

– Так он, стало быть, старший Крематорий? Или, может, главный?

– Старший, – как-то опасливо произнес Шевченко, оглянувшись.

– А сколько старший Крематорий Годунов прослужил в милиции?

– Мы с ним были на одном курсе в МШМВД.

– Где? Где?

– В милицейской школе МВД.

– Ну тогда понятно, вы, стало быть, давние соперники.

Шевченко лишь пожал плечами.

– Он честолюбивый мужик?

– Змея подколодная, вот кто он.