Среда, 23 июня 1948 года
Сегодня в новостях передали, что в октябре прошлого года, в Калифорнии, пилот военно-воздушных сил Чак Игер преодолел звуковой барьер. Его самолет ужасно грохотал, прямо как гром над полями у нас в Чарльстоне. Мы с Бетси всегда считали секунды между молнией и громом. Семь секунд равняются одной миле.
Игер летает даже быстрее – 662 мили в час. Так говорилось в сообщении. За самый короткий промежуток времени вы можете добраться куда угодно еще прежде, чем кто-нибудь вообще сообразит, что вы собираетесь улететь. Дик, конечно, высмеял все это.
– Смотреть на мир надо из лодки или из машины. Как это делаем мы, – и он добавил, что люди вроде Игера всегда слишком много бахвалятся. – Плебей, необразованный, что он знает о Петрарке или По? А во время войны не мог придумать ничего лучше, чем назвать свой самолет в честь жены. И этим все сказано, я полагаю.
– По крайней мере, он в достаточной степени мужчина, чтобы полюбить взрослую женщину, а не околачиваться вокруг тринадцатилетней девчонки, – парировала я.
На это Дику ответить было нечего.
– Если хочешь, Молли Алиса, – в конце концов заявил он, – я с удовольствием передам тебя в руки психиатров. Я уверен, что в лечебнице ты найдешь куда более интересные занятия, чем находишь сейчас.
– Нахожу, в твоих мерзких фантазиях. Нет ничего удивительного в том, что сюжеты твоих романов так убоги. Ты ничего не знаешь о реальности, ты отталкиваешь ее.
Когда мы вернулись в свою комнату, он навалился на меня и стал снимать пальто.
– Тебе сегодня надо преподать урок, моя дорогая. Ты становишься ужасно вульгарной и грубой.
– Убирайся.
Но он толкнул меня на кровать и... о, дневник, je nepeux par te dire ce qii 'il me fait faire[12]!
– Представь, что ты поедаешь шоколадное пирожное, – сказал он. – У тебя это неплохо получается, ты, маленькая паршивка.
– Я тебя уже даже не ненавижу, – сказала я ему потом. – Я уже ничего вообще к тебе не чувствую.
Это подействовало. Он терпеть не может, когда я говорю что-нибудь подобное. Он сказал, что сделает все, чтобы загладить свою вину передо мной, все, что я захочу:
– Дорогая, все в твоих прекрасных ручках!
– Отпусти мои прекрасные ручки, подонок, – отвечала я. – Я хочу домой.
– Я тоже. Мы скоро будем дома, в твоем новом доме. Что ты на это скажешь? – у него на лице было какое-то гаденькое, заискивающее выражение – как у собаки, которую пнули.
– Ничего не скажу. – Я посмотрела на кровать со скомканными простынями. Как здорово заставить его понервничать! – И я хочу уроки речи.
– Будут тебе уроки речи, – заявил мой блистательный отчим и попытался поцеловать меня на ночь.
– Убирайся, – заявила я. – Отстань от меня. Я хочу спать.
Он такой сентиментальный. Скоро он начнет работать, а я стану чем-то вроде плаката у него на стене. Мне его даже немножко жалко.
Когда я в первый раз прочитала это, то не очень поняла, что именно описывает Молли. Моя бабушка как-то рассказывала мне, как французы делают pâté de foie gras – насильственно раскрывают гусю клюв и просовывают в горло кукурузу. Я почувствовала, что что-то подобное случилось и с Молли.
К следующей странице дневника была приклеена фотография. Она стоит рядом с каким-то индусом, под полотнищем, на котором написано: «Гостиница и торговый дом: все, что сделано в Индии, у нас есть! Комнаты. Отличное питание. Коттеджи». На стенде за их спинами – множество почтовых открыток. Руки Молли свободно опущены, на ее правом запястье ясно выделяется что-то темное – кажется, это просто пятно, но по тому, как безжизненны ее пальцы, можно догадаться, что это такое. Волосы ее разметало ветром, она искоса смотрит на солнце, отворачиваясь от объектива фотоаппарата; на ней носки и обшарпанные туфли. Индус же расправил плечи, высоко поднял голову; он смотрит прямо перед собой – так, словно полагает, что камера нацелена только на него.
В июле, проехавшись по Скалистым горам и Великим Равнинам по дороге на восток, Молли прочитала «Как распознавать бабочек» Джона Генри и Анны Бостфорд Комсток – она нашла книгу в Иллинойсе, в магазине подарков. Она заставила Дика купить не только книгу (которая до сих пор у меня – напечатано в Итаке в 1943 году; Комсток была профессором энтомологии и знатоком природы в Корнуолле), но также и сачок, особую бутылку с пробкой для усыпления насекомых, специальную коробку и булавки.
Я снова открыла это удовольствие, – пишет Молли. - Теперь мне нужен, конечно, микроскоп. Как мне не хватает папиной лаборатории – не говоря уже о том, как мне не хватает папы. И всех этих субботних дней, когда мы с папой и Бетси изучали слайды и стеклышки с культурами. Пикники в деревне. Папа был такой веселый, когда гонялся за бабочками, я помню, как летал за ним следом его галстук...
...Я уже забыла об этом. Я так много забыла, дневник. Мы с Бетси часто смеялись до слез. Бедная мама, ей было неловко с нами, мы все время старались ее задеть, засовывали пауков ей в лифчик. А потом воскресные дни, чай с бабушкой Бетси – бабушкой Кеклер – et notre leçons français – et, enfin, notre «mot de la semaine»[13], которую мы должны были запомнить. Я и это забыла.
А было так забавно – кто из нас первым сможет справиться с каким-нибудь смешным предложением. «У меня экклезиастская страсть к шоколаду». «Я нахожу изгибы ваших губ отвратительными. Пожалуйста, научитесь элегантнее пить через соломинку».
Какой же я стала ленивой, говорила нам миссис Тюрмонт. О, Бетси, моя прекрасная бабочка, что с тобой стало? Я уверена, что ты прониклась бы отвращением ко мне, если бы знала, что мне приходится делать!
Я вспомнила это место из ее дневника, когда составляла свою выпускную речь. (Поговорив с бабушкой, я решила закончить не только этот класс, но и Высшую школу.) В память о Молли я использовала в этой речи слово «лениться»: «Какую бы тропу в будущее мы ни выбирали – лениться нам не к лицу. Мы должны бороться, и не только раскрыть, но и увеличить свой потенциал – придется усердно трудиться, идти вперед и вперед, но зато мы достигнем удовлетворения и успеха».
В то утро, стоя на подиуме, я и верила, и не верила в справедливость своих собственных слов. Микрофон усиливал мой голос, он делался более уверенным и громким. Когда я посмотрела на собравшихся выпускников и их родителей, я увидела за ними синее небо, простиравшееся до самого горизонта, и я знала – слова тоже не будут литься вечно. Вы можете просто умереть. Ведь Молли умерла, а я почти что последовала ее примеру.
Как мне хотелось в те дни вернуть ее к жизни, переделать, перекроить ее судьбу! Я чувствовала себя Холденом Колфилдом[14], только в женском обличье, – стою на краю скалы и ловлю во ржи резвящихся ребятишек.
В конце концов, Молли была моим первым и лучшим другом. И в ту весну в первом классе именно она извлекла меня из моего кокона, вытолкнула в прекрасный мир вокруг.
Когда я закончила свою речь, целый лес рук поднялся в воздух, все начали аплодировать, и мне казалось, что руки похожи на трепещущие от ветерка крылья бабочек Молли.
Вскоре после того, как Молли приобрела книгу Комсток и все приспособления для коллекционирования, она поймала свой первый экземпляр – фритилларис с серебристыми крылышками (семейство Нимфалиды, Argynnis aphrodite) – в Коламбусе, штат Огайо, в зарослях чертополоха прямо у стен придорожного ресторана. Я внимательно рассмотрела бабочку, задерживая дыхание, чтобы не запотело стекло; коллекция состояла из ряда снабженных ярлычками крошечных мотыльков и бабочек побольше; были там и большие коричневые мотыльки с голубыми «глазами» на крылышках.