Когда я в первый раз прочитала о том, что этот человек изнасиловал Молли, я не думала об этом в таком ключе. У меня не было слов, мыслей, чтобы описать случившееся с ней. Мне казалось, что что-то огромное и голодное повисло в воздухе, и Молли пожирала это что-то, задыхаясь в светлом вихре желания.

Я ничего не сказала своим родителям – ни сразу, ни потом – о содержании дневников. Каждую ночь мне словно являлась тень ее отчима, пожирающего ее, позорящего все ее естество.

Той весной Бобби Бейкер пригласил меня на прогулку. В апреле я снова начала учиться в школе, но очень быстро уставала. На занятиях по физкультуре я сидела в зале и играла в шашки с Эдир Хэрмон, которая сломала ногу, а Нелли и другие девочки бегали, прыгали и кричали на поле. В воздухе пахло зеленью и весной, но у меня очень болели ноги. Мускулы мои атрофировались после долгих месяцев, проведенных в постели. Иногда, когда я шла, мое тело словно отставало от меня, и тогда я падала на землю.

Но, несмотря на это, доктор Уилсон разрешил мне пойти на прогулку с Бобби, хотя мне нельзя было танцевать, а вернуться домой я должна была не позднее одиннадцати.

Когда Бобби пришел за мной, мама помогла мне приколоть к корсажу платья розовые и желтые бутоны роз, которые он принес. Я была тронута: он помнил, что платье у меня было лимонного цвета. Мы сели в машину его отца, и он повез меня к школе, проявляя постоянную заботу о том, чтобы мне было удобно: очень плавно тормозил у дорожных знаков «стоп», медленно нажимал на педаль газа и так же медленно отпускал сцепление. Я была благодарна за такое внимание, потому что совершенно растерялась и не знала, что сказать: он выглядел так торжественно в своем взятом напрокат фраке, так не походил на других ребят, с которыми я столько раз играла в баскетбол.

Спортивный зал школы был украшен картинками с изображениями Парижа, Эйфелевой башни, Триумфальной арки, Елисейских полей. Мы сидели в «бистро» и пили имбирное пиво, а пары кружились вокруг нас под «Не давай звездам проникнуть в твои глаза». Когда оркестр заиграл песню из «Мулен Руж», «Где твое сердце?», Бобби взял меня за руку и вывел на танцплощадку.

– Не волнуйся, – сказал он, обнимая меня. – Я буду держать тебя крепко.

И он держал меня крепко, заботясь при этом, чтобы розовые бутоны у меня на груди не помялись. От него пахло дезодорантом и кремом после бритья, экзотичным и очень приятным – похоже на геркулесовую кашу с корицей.

– Как хорошо! – сказала я.

Я не отстранялась от него, как делала это во время нашей поездки год назад. Нас окружали бальные зеркала, так что даже воздух казался наполненным сверканием звезд. Потом мы стояли под звездами на дорожке у моего дома, и казалось, что всю обратную дорогу мы прошли, танцуя, что танец так и не кончился, а наши ноги не могли остановиться, скользя над деревьями, лужайками и молчаливыми улицами, и чувствовались лишь руки Бобби у меня на плечах.

– Я хочу тебя поцеловать, – сказал он. Голос его звучал где-то около моего уха, дыхание щекотало мне волосы. Я закрыла глаза, повернулась к нему лицом и вдруг увидела, что за те месяцы, что я пролежала, как инвалид, он стал выше меня.

В период с августа 1947 по август 1948 года записи в дневнике Молли становятся хаотичными. В иные дни она вообще ничего не записывает; иногда просто пишет: «Сегодня пять раз» или: «Это было ужасно. На парковке на школьном дворе». Ей приходилось тратить много времени на то, чтобы найти укромное местечко и сделать запись, а потом припрятать свой дневник.

В течение следующего года Молли писала о своих отношениях с отчимом все меньше и меньше, а о матери и вовсе не упоминала. Она все еще писала об отчиме, о том, как сложилась бы без него ее жизнь, и явно скучала, если он отлучался – но все же не пылала к нему прежней страстью.

У Молли собралось более двух сотен открыток, на которых она помечала даты приезда из разных городов и штатов. Несмотря на ужасные обстоятельства, при которых ей пришлось путешествовать, она обращала внимание и на чудесные пейзажи, и на переполненные людьми огромные города, где ей пришлось побывать: мост Золотые Ворота через бухту Сан-Франциско; пурпурные холмы округа Марин, прекрасные и под солнцем, и в тени; розовые и желтые старые дома Чарльстона, освещенные мягким светом и создающие прелестную панораму.

Стоя на набережной Утер в Южной Каролине, я почувствовала, как по коже пошли мурашки, а соленый воздух проник в мои больные легкие. Я каталась на велосипеде под шумящими дубами и кленами в Аппалачах; стояла, онемев, на краю Большого Каньона, любуясь лилово-пурпурными красками заката. Я то и дело открывала окно машины и вдыхала воздух – влажный, холодный, бодрящий, струящийся сквозь мои волосы, – смотрела, как цвет земли постепенно меняется к горизонту от черно-сиреневого к красно-коричневому, а стройные тополя уступают место высоким соснам с длинной хвоей, кустам шалфея и высокой траве. Мне хотелось почувствовать, что пережила Молли в те месяцы и годы, когда ездила по этим местам; правда, она никогда не упоминала о том, что ее увлекали пейзажи.

Она, часто с явным удовлетворением, все время писала о покупках, на которые «раскрутила» своего отчима, например: «А! Я сегодня уговорила старого козла купить мне новые джинсы и черный раздельный купальник. Он совсем забыл, что покупал мне точно такой же на прошлой неделе, так что, пока он выбирал себе у другого прилавка новую рубашку, я вернула купальник продавцу, а деньги присвоила». Она купила за это время тридцать три платья – холщовых и миткалевых, в горошек и с оборочками, прямых и с пышными рукавами, безнадежно все их испачкала или выросла их них. Она износила или выбросила, когда они ей надоели, шестнадцать пар джинсов, двадцать пять пар шортов – красных, розовых, голубых, зеленых и желтых. Она износила одиннадцать шляпок, четырнадцать поясков (своих любимых морских цветов – темно-синего и белого), а также пятьдесят три футболки. У нее собралось одиннадцать скакалок, две пары коньков, бальные туфельки на высоких каблуках, лыжный костюм – Très chic! Je suis adorable![9] – купальные маски и ласты, красные высокие ботиночки и сто двадцать четыре сувенирных шарика, включая семнадцать из зеленого кошачьего глаза. Она путешествовала с коробкой шашек, набором для игры в кости и пятью колодами игральных карт. Она прочла, по ее подсчету, по меньшей мере 1001 комикс и 299 киножурналов и журналов для женщин и подростков. Она ходила в кино минимум раз в неделю, и девять фильмов смотрела больше, чем четыре раза.