Если Карамзин силился (как многие силятся и до сих пор) отыскать черты, сближающие Россию с Европой, то вся книга Буковского пронизана ощущением и осмыслением контраста между ними. При этом – далеко не всегда "в пользу" Европы. Но, конечно, и не "в пользу" тогдашней, советской России, откуда будущего автора выслали в наручниках.
В этой книге наиболее интересен взгляд на мир именно с точки зрения свободного русского путешественника – искренне дружеский, хотя и зачастую критичный. Именно так, наверное, открывали новые для себя страны вольные новгородцы, легендарный Афанасий Никитин, а потом и "птенцы гнезда Петрова"...
"Письма" Буковского представляются мне даже более актуальными для современного русского читателя, чем первая и куда более объёмная его книга "И возвращается ветер..." Она состояла преимущественно из воспоминаний о его личностном становлении и о злоключениях свободного человека в несвободной стране. И хотя нынешнюю Россию по-прежнему трудно назвать действительно свободной страной, есть надежда, что тотального "римейка" советской репрессивной системы она всё-таки избежит. Этого не позволит само время – и Буковский в сегодняшних интервью сам постоянно подчёркивает: в эпоху Интернета, спутникового ТВ, мобильной связи и т.д. "закрыть" страну, как в те времена, уже невозможно. Конечно, техника не делает автоматически людей свободными – но тем, кто хочет быть свободными, она открывает куда больше возможностей, чем в эпоху машинописного "самиздата".
В эпоху глобализации мир действительно стал более открытым – и позволить себе поездку в Европу сегодня могут многие россияне, а не только чиновники или нефтяные бароны. Именно поэтому размышления Буковского – даже с поправкой на разницу эпох – продолжают оставаться современными для тех, кто задумывается об этом контрасте между Россией и Европой, и о том, почему же он всё-таки сохраняется...
Рефлексия над этим контрастом куда более плодотворна, чем официозные песни о "сближении" России и Европы. Сегодня Карамзин наверняка был бы таким же "придворным" автором и небось даже заслужил бы орден за заслуги перед отечеством какой-то степени... Это вообще давняя традиция российской власти – делать вид, будто с Европой у них нет никаких принципиальных различий, будто они и есть "европейцы"...
С другой стороны, этот контраст трудно понятен и многим представителям позднесоветской эмиграции, которую кто-то метко прозвал "колбасной". Ну вот, смотрите, в гипермаркетах сегодняшней РФ просто горы колбасы всевозможных сортов, даже таких, каких, наверное, нет и на Западе, а однако здесь по-прежнему находятся "несогласные", и протестуют против режима всё громче!
Дело в том, что свобода – как наивысшее достижение европейской цивилизации – всё-таки не сводится к чему-то "материальному"... Это некое неуловимое свойство, к которому европейцы, видимо, слишком привыкли – вплоть до того, что перестали его ценить (и Буковский нещадно критикует эту европейскую "расслабленность"). А вот былые советские диссиденты, да и многие нынешние российские "несогласные", парадоксальным образом и являют собой тех идеалистических, свободолюбивых европейцев, какими они были в свои лучшие времена...
Когда мы готовили эту книгу к переизданию, в одном из писем Владимир Константинович признался: "Я в ней пишу довольно очевидные вещи и до сих пор не понимаю, почему она вызвала такие дебаты".
А вот потому и вызвала, что "очевидными" они являются далеко не для всех. Сознание людей – как в России, так и в Европе – слишком забито всевозможными медиа-клише и штампами, преимущественно отчуждающими их друг от друга. Но достаточно лишь столкнуть эти штампы между собой – как они взаимно рассыпаются, успевая, правда, высечь искру этакого "стереовосприятия" (для тех, кто хочет её увидеть). Разумеется, эта аналитическая операция под силу не осёдлым обитателям с той или другой стороны, но лишь свободным и непредвзятым "путешественникам"... Вот, к примеру, различие "гласности" и "паблисити":
...Это, пожалуй, и было моим первым серьёзным впечатлением на Западе. Вернее, первым недоумением. Для нас там, в Советском Союзе, гласность была оружием, средством борьбы с бесправием и произволом. И ещё – средством защиты, как страховочный пояс для альпиниста. Здесь же, оказывается, и слова-то такого нет ни в одном европейском языке, а называется это все словом паблисити, смысл которого далеко не тот же самый. В русском слове "гласность" есть что-то холодное и точное, как в хирургическом инструменте, что-то очень серьёзное и торжественное, отчего немедленно представляешь себе степенного думского дьяка, в бороде и долгополом кафтане, оглашающего от Спасских ворот государеву грамоту. В общем, что-то от присяги говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. В разухабистом "паблисити" слышится нашему уху какая-то свистопляска, нечто срамное и постыдное, будто ведут тебя голым по улице, а вокруг улюлюкает толпа и следом бегут мальчишки, свистя в два пальца. Приравнивает тебя это словечко к знаменитому клоуну, футболисту или только что пойманному головорезу.
Глядя из сегодняшнего дня, можно заметить, как эта свистоплясочная "паблисити" легко приспособлена российской властью для своих нужд. "Гласности" не то чтобы нет – всё-таки в эпоху Интернета замалчивать что-либо становится всё сложнее – но она словно бы растворяется в бурных разноцветных потоках рекламно-развлекательной "паблисити". Характерное название для телевизионного ток-шоу – "Пусть говорят!" – в промежутках между сникерсами и памперсами...
В этих условиях борьба за "гласность" начинает выглядеть вовсе не чем-то "запретным", но всего лишь каким-то личным чудачеством. Многие на этом ломаются, но лишь до некоторых наиболее стойких борцов доходит истинный масштаб сопротивления. Оно уже превыше политики... Оппозиционеры наших широт это стали понимать лишь недавно – а Буковский это осознал ещё в своих "Письмах":
Оказавшись теперь на Западе, я внезапно обнаружил, что был потрясающим оптимистом. Мальчишками, в 60-е годы, мы, конечно, не читали советских газет, тем более – не относились к ним серьёзно. Мы верили, что воюем с КГБ и партийной властью. Все остальные – на нашей стороне. Повзрослев, мы поняли, что воюем с "советским человеком", что гораздо труднее. Теперь же я вдруг обнаружил, что вот уже двадцать лет воюем мы практически с целым миром. Знать бы это вначале, я, быть может, ещё и подумал...
И здесь, на этом уровне, уже нет разницы "вчера или сегодня", "Россия или Запад"? Точнее, эти различия уступают место иному – экзистенциальному и если угодно антропологическому. Есть те, кому эта неуловимая (и "ненужная народу") свобода дороже всего на свете. А большинство вполне готово торговать своей свободой, меняя её на те или иные преференции со стороны власти. Буковский писал следующие слова давно, и оценивая западную ситуацию – но разве не узнаются здесь иные нынешние местные деятели, которые, хоть и не принадлежат к "партии власти" (и даже "в своём кругу" поругивают её), но пуще огня боятся назвать себя "оппозицией"?
Для определённой части западного истеблишмента ("силы мира") мы со своим движением как кость в горле. Им бы договориться с советскими полюбовно, уступить всё, что требуют, – ведь всё равно отберут, так лучше отдать. Не сердить понапрасну "русского медведя".
Главное же – продавать, продавать, продавать. Всё, что можно: от кока-колы до человеческого достоинства. Они даже теорию выдумали, что всякое освободительное движение на востоке – опасно. Может дестабилизировать равновесие в мире и привести к войне. Сытый коммунист лучше голодного, а торговля – инструмент мира. Наше существование попросту мешает им сговориться. Идеологическая разница – им вовсе не препятствие, да и осталась ли эта разница по существу?