Сергей Сибирцев ЗАЛОЖНИК ИГИГОВ…

… А вот с глазами моими дело обстояло посложнее. Я почти не смаргивал, и в них наверняка проскакивали от проезжающих авто холодные зеленые искры.

Мои глаза тянулись к незнакомке и

совсем по-юношески потрухивали. Через них просачивалась неуместная сейчас усмешливость, делавшая умудренные мои очи, несмотря на их положительную статичность (припрятываемую пришибленность, растерянность), вальяжно покачивающимися, зыбковатыми…

Я видел эти мужские, с тяжеловатой поволокой, глаза как бы со стороны, — весьма немужественное, глуповатое зрелище представляли они. Уж очень они были себе на уме… И, разумеется, отыскать в этих уверенно колыхающихся бутылочных глазах какую-либо моральную поддержку моя незнакомка не захотела, не сочла нужным. Она просто отвернула взгляд на проезжую, равнодушно спешащую часть улицы и, пристукивая цельнолитым каблучком, сотворила отменно вежливый монолог-отлуп:

— Вы там звоните, предупреждайте, пожалуйста. У вас впереди целый вечер. А мне, знаете, пора. Вот. И спасибо за ваше шефство…

И вернувшись взглядом ко мне, амбивалентному остолопу, не преминула совершенно по-девчоночьи заметить:

— Что вы смотрите, как на маленькую? — и снова безуспешно попыталась выдернуть плененную ладошку.

— Слушайте, отпустите, мне больно! И вообще, я не привыкла так. Вот, наконец-то… И таких разглядываний не люблю.

И, скользнувши отвердевшими чужеватыми зрачками по нижней части моего портрета, почти благожелательно проронила:

— Ну, до свиданья, — и, не дожидаясь благовоспитанной ответной реплики, легко зашагала прочь.

… И вновь безумный безуведомительный провал в бездонный временной разъем. Вновь утянула меня неисповедимая будущая новейшая реальность в некую магическую мертвящую щель, в которой живут-жируют живые Ба… Вновь я в нынешней чудодейственно чахлой либеральной действительности, кем-то бережливым схороненный в бетонном удушливо затхлом закуте, — вероятно, в качестве ценного заложника…

А в голове, в каких-то полутемных предполуночных закоулках все еще бродили (доисторические!) странноватые нетипичные персонажи-эпизоды уличного приключения с особой, очаровательного неиспорченного свежего абитуриентского возраста, со всеми присущими этим чудесным привередливым глупым годам причудами и вредностями… Причуды и вредности, присущие именно только ей, моей будущей, горячо возлюбленной супруге…

… А в этом несвежем подвальном мешке я вроде освоился. Освоил оставленное (положенное по рангу пленника) мне — пространство. Освоил, настолько, насколько позволяли изящные малокалиберные звенья никелированных спецбраслетов, прихваченные одним захватом к перхотисто-ржавой трубе, облепленной слезливыми градинами конденсата…

Неделю или месяц меня здесь мурыжат — эта слипшаяся страница теперешней моей биографии моим полубдящим внутричерепным извилинам пока неведома — не вывешена, она, милая, на личный, так сказать, сайт нынешнего моего прозябания-бытия.

Раз в день, скорее всего рано утром (а вполне возможно, и посреди ночи) мне приносят казематные лакомства. Из емкого цветисто раскрашенного китайского термоса мне наливают одновременно первое, второе и третье.

На первое — теплая, реже спрогоряча, супная жидкость.

На второе — все, что завалялось на дне термоса.

И на третье — все, что осталось от первого и второго раскисшего, картофельно-перлового пойла-яства…

Самое скверное в моем санаторном положении — утерял счет суткам. Первые дни-отсидки, отмечая легкими царапинами на стене ланчи-баланды, я как бы попытался вести некий самодеятельный тюремный календарь и был пойман за этим невинным хроноупражнением охранником, молчаливым, плоскомордным детиной, который в качестве превентивного проучения, профессионально приложился к моему мозжечку сыроватым обрезком досочного бруса, который оказался обыкновенной отморозной культуристской ладошкою. А затем предупредительный сторож потыкал, поокунал мою вольно свесившуюся ученую любознательную головушку прямо в (благо на то время) пустую "утку"-ведро, одарив напоследок, блюдя санаторный параграф, наставительно профилактической речью:

— А-а будешь злостно а-а нарушать режим, а-а будешь кемарить а-а с парашей на бубене.

А дремлю-кемарю, мне кажется, я все время. Собственно этим и спасаюсь, чтоб окончательно не свихнуться, не запутаться в собственных мозговых лабиринтах, которые вместо ожидаемого выхода вечно предлагают смрадные гнетущие тупики, изящно убранные прилипчивой паутиной, в силках которой непременно застревает и бьется вот уже которые сутки беспомощной глупой птахой мое идиотское детское недоумение: почему я здесь, как я сюда попал, за какие такие реальные негоции?..

А дяде-пленнику уже хорошо за тридцать. А подлинные человеческие поступки, которые бы украшали биографию настоящего мужчины, все еще не сотворены, все еще как бы в перспективе… За каким же, спрашивается, хреном я здесь околачиваюсь, порчу желудок какой-то дрянью, а в качестве собеседника тупо перемалывающее жвачку, немногословное животное под видом молодца аспирантского цветущего возраста…

Нет, разумеется, кое-что в активе у меня присутствует. То есть, когда-то присутствовало, наличествовало…

А была ли вообще у меня прошлая жизнь? С чего я взял, что в недавнем прошлом я занимался разработкой одной перспективной научной проблемы, связанной с получением альтернативной (сказочно дешевой!) энергии…

Боже мой! Да кто позволит же сейчас заниматься подобными глобальными изысканиями?.. Кто позволит поставить заглушки на приватизированные газовые и нефтяные скважины?!

И есть ли вообще — Я? Или я всего лишь одушевленная органическая оболочка-функция… Ребенок, школьник, студент, муж, отец, а затем ученый, а потом служащий СБ Банка "Русская бездна", а еще погорелец-бомж и вдруг чаянный гость какого-то дальнего мифического родственника — сумасшедшего доморощенного мультимиллионера… И даже в палачи-давильщики однажды был зачислен — да вовремя пробудился! Если только в точности пробудился…

Но, прежде всего я — первосвидетель, член новоявленного не зарегистрированного изотерического Ордена каких-то посточевидцев…

Одним словом, меня давно пора списать на иголки, как говорят бывалые мореманы про любимый пожилой пароход, который …

Или все-таки стоит еще пожить, посозерцать сей подлунный мир в его минуты роковые… А ради чего? Ради какой такой заоблачной цели? Ради сохранения (на какой-то, в сущности, ничтожный прожиточный срок) собственной тленной оболочки, сохранность которой мне более-менее гарантируют какие-то человекообразные существа, запершие меня в этом глухом каменном чулане и потчующие в определенное время суток вегетарианской баландой…