"Надо успеть понять ее (Россию — И.Ш.), надо насытиться знанием о русской судьбе и русском человеке, надо понять себя как русского человека, надо освоить всю свою родословную, опереться в будущей борьбе, тяжесть и горечь которой я предчувствовал, на своих предков, на великих поэтов, на друзей, и старых и новых…"
Фундамент основательный, хорошо и со тщанием продуманный… Но все эти опоры так и могут остаться втуне, грозным, но невостребованным оружием, если вдобавок к ним не проявлена личная воля, личный счет к друзьям и недругам России, если не встала в рост и не пошла сквозь все преграды энергия и страсть бойца, всегда помнящего о главной цели своей и упрямо к ней стремящегося.
Вся жизнь и деятельность Станислава Куняева — подтверждение тому, и многое из нее было на моих глазах. Дискуссия "Классика и мы" в конце 1977 года. Я был на ней, приглашенный Вадимом Кожиновым, и помню, каким наэлектризованным, внутренне разделенным ощущался Большой зал ЦДЛ еще до доклада Петра Палиевского, расставившего все по своим местам и определившего и главный смысл, и пафос той дискуссии.
Я помню, какие изумленно-воспаленные слухи ходили о куняевском "Письме в ЦК КПСС по поводу альманаха «Метрополь», как это — на самых разных уровнях — обсуждалось и комментировалось. Говорить в кулуарах, конечно, можно было все, что угодно, но при любых кривотолках и злопыхательствах незыблемым, неоспоримым оставалось одно: и дискуссия "Классика и мы" и "Письмо в ЦК" были открытым актом гражданской борьбы за русскую государственность, национальную культуру, ее настоящее и будущее…
Двухтомник Куняева весь дышит этой борьбой, пронизан ею, и тут важны системность, та серьезность и принципиальность, что, как уже было замечено, органически, с молодых еще лет, присущи автору. Он помнит все, он хранит в своем архиве любой документ, относящийся к этой схватке, не считая ни один бросовым, второстепенным, которым, мол, можно и пренебречь; он знает лица противников, их повадки, манеры и уловки… Уже в самом начале этой борьбы он сознавал, насколько будет серьезна, тяжела она. И время доказало правоту этого куняевского знания.
Оно, время, довело нас и до 1991 года и до 1993. Вот уж и в ХХI веке живем… И что же — борьба эта отжила свое, канула в небытие? Если бы так!
То слышим, поразившись этому цинизму, что патриотизм, дескать, есть даже у кошки (Булат Окуджава), то звучит (в который уж раз!) перевранное, перетолкованное на свой и прямо противоположный по смыслу лад толстовское высказывание о патриотизме, то известный литературный критик, один из духовных «прорабов» перестройки заявляет с экрана телевизора, что он, мол, даже и не помнит, знать не знает, как называется «этот» журнал (имелся в виду "Наш современник"), и чего, зачем его читать — все равно, господа, заранее известно, кто в нем выступит и о чем напишет…
И все они, эти несгибаемые, пламенные борцы за «демократию», "гласность", "права человека" и "свободу слова", прекраснодушные, велеречивые, показно, саморекламно отягощенные в отличие от "лапотных патриотов" высокой культурой и подлинным гуманизмом, так напоминают в своем отношении к русскому человеку двух тургеневских помещиков из "Записок охотника"!
Один тоже был лощен и отменно культурен, но, не моргнув глазом, отдавал приказы о наказании своих дворовых. Другой же очень любил слушать звуки, доносящиеся с конюшни… "Чюки-чюки-чюк!". Там секли по его приказу буфетчика, и помещик упоенно внимал, весь обратившись в жадный, ненасытный слух… А чего, господа, с ими церемониться — темные же люди, «шариковы» (поклон «Огоньку» времен В.Коротича). На что они больше годятся, на что могут претендовать?!
Им, этим «шариковым», снисходительно дозволяется, правда, спасать, вывозить воз России в годины войн и бедствий, но уж коли страх прошел, тревожная пора миновала — знай сверчок свой шесток!.. Тут уж мы, подлинные демократы и подлинная элита, станем править свой бал, а вы извольте под плиту русофобии, глухого иль нарочитого непонимания и прилюдной, при любом удобном случае, порки. Насчет Федора — распорядиться… "Чюки-чюки-чюк!".
Станислав Куняев знает этот тип людей, этот тип сознания так же хорошо и исчерпывающе, как и "русского человека Степана Фаркова", старого охотника с берегов Нижней Тунгуски, которому с любовью, пониманием и сродненностью посвящена в двухтомнике целая глава. Фарков описан, дан здесь как тип, как пример русского человека, русского сознания и отношения к жизни, к людям, и надо ли говорить, кому отдано сердце автора…
Он отлично понимает, что становление подлинно русской государственности, спасение и возрождение национальной культуры — дело многотрудное и долгое, требующее все более и более усилий с каждым годом нашего «судьбоносного» времени… Но без этого России — не выжить, не состояться, и потому и служение поэзии, и стойкая верность своей судьбе впадают, вливаются здесь в одну реку. Имя ей — Россия, и оттого триптих в названии двухтомника Куняева не выспренен, как может кому-то показаться, а лишь, как и всегда у этого автора, скупо точен. Это и впрямь книга авторской судьбы и общей нашей русской жизни.
Илья Кириллов СРЕДЬ ЗЕРЕН И ПЛЕВЕЛ
Несколько слов о состоянии журнала «Знамя».
Я редко говорю о его публикациях, и вот по какой причине. Стараешься выделить из журнального потока наиболее заметные вещи как с положительной, так и с отрицательной стороны. В «Знамени» же в художественных текстах все последнее время царит усредненность.
Кроме того, доставка журнала подписчикам никогда не укладывается в рамки календарного месяца. Обстоятельство это серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Сегодня, когда толстые журналы все более уступают свои позиции издательствам как по художественному качеству выпускаемых книг, так и по оперативности их выпуска, одним из немногих козырей остается регулярное чисто визуальное появление перед публикой. «Знамя» этот закон нарушает, конечно, нарушает вынужденно. Уверенно устремляется в аутсайдеры.
Говоря об этом, даже мне, давнему непоклоннику журнала, но и не злопыхателю трудно избежать чувства некоторой горечи. Было ведь время, когда под мудрым руководством Гр. Бакланова «Знамя» гордо реяло над очень значительным участком отечественного литературного пространства.
С тех пор еще, видимо, у «Знамени» остались приверженцы. Недавно разговорился с одной заядлой читательницей литературных журналов, кандидатом филологических наук, о состоянии журнальной прозы. На мой взгляд, последние годы здесь удерживает первенство "Новый мир". Первенством этим он обязан прежде всего «безрыбью» в сегодняшней литературе, тем не менее. О «Знамени» я в разговоре даже не вспомнил, что очень задело мою собеседницу. Возник спор, который я допустил только потому, что мне хотелось узнать, какие же произведения она назовет, подтверждающие высокий, по ее мнению, уровень «Знамени». И она назвала… "Ложится мгла на старые ступени" Александра Чудакова. Сначала показалось, что это такой артистичный стеб, но вскоре я убедился, что это всерьез. Да, всерьез и надолго. Спорить было уже не о чем.
О сочинении Чудакова, чаще именуемого в силу ряда причин Александром Павловичем Чудаковым, я в свое время именно по этим причинам и не высказался откровенно. Во-первых, уважаемый возраст автора, во-вторых, его репутация глубокого литературоведа, наконец, особый статус супруга Мариэтты Чудаковой, ее-то нет нужды представлять.