Попою,

Полюблю,

Поспешу и помешкаю —

Я поэтом бездарным побыл.

МУЗЫКА ОСТРОВА

Под небесами от ветра дыханья

Ночи раскачивалась колыбель.

Сонных лесов нарушая молчанье,

Феи играла свирель.

Тьма опускалась. Огни мерцали.

Перебирал задумчиво гном

Лунныя лучики. Эльфы плясали,

И все казалось лишь сладким сном.

Ветры затихли под трели ночныя,

Месяц серебряный задремал,

Сплел соловей из них кружевныя

Вирши и спящему солнцу послал.

И говорят, что музыка острова

С неба лилась, наполняя покой,

И силуэт вдохновеннаго облака

Резал сумрак ночной.

* * *

Хвалите Его, солнце и луна…

147 псалом Давида

Я вижу мой остров, как в капле дождя:

В ней горы и замки, равнины и дали,

Желтеют поля, тополя шелестят

И солнце и месяц Создателя хвалят;

В ней штили и штормы вместиться хотят,

И подвиги ратныя, и беззаконья —

Я вижу мой остров, как в капле дождя,

И каплю сию берегу на ладони.

Перевод с ирландского Дарьи ГРЫЗЛОВОЙ

Роман Ромов НАЦИОНАЛИЗМ

Мы прекрасны. Господь Бог вывернул нам шеи. Мы ходим, уткнувшись подбородком в небеса. Наша Родина — верхушки деревьев, облака, ангелы. Наша Родина — по ту сторону, а здесь лишь ее вечно разнесенное чрево.

Мы живем там, где холод обжигает. Там, где черным черно, белым бело и кровавым кроваво. Там, где флора странствует, а фауна говорит человечьими голосами. Букет из крапивы и борщевиков. Волчья улыбка на завтрак.

Наш кругозор наполнен параллелями. Все они уходят вдаль и смыкаются в одной точке. Купол. Полярная звезда. Наш мир целенаправлен. Стражи наверху распахнули нам объятья. Мы устремляемся. Там нас ждут.

Мы разбиваем ноги о камни. Нельзя забываться. Нельзя ходить, прижимаясь к земле. Топором — по ступням. Пурпурная грязь, сладкая и густая. Молитва о крыльях. Братание в жару полыхающих мостов.

Нас распирает от любви. Распирает на все пять сторон света, и мы погребаем под собой объекты своего сладострастия. Народ-лава, мы течем сквозь леса, через степи, по морю, яко по суху, по небу, как по лестнице. Вне нас нет жизни. Без нас нет смерти. Мы дарим себя и получаем вдвойне.

Мы воняем трудовым потом. Но кладовые наши пусты, а закрома наши за краем. В горстях у наших святых — отборная пшеница последнего урожая. Мы не оставляем памятников: ни своих, ни чужих. Память — химера. Мы помним восходящее солнце Страстной пятницы. Помним отверстый камень и сладкозвучье Пятидесятницы. С тех пор и живем, тщательно заметая следы. С тех пор ничего не произошло.

Откуда-то издалека доносится человечий вопль, полный отчаяния, радости и физической боли. Нашего племени прибыло. ГИХСБПН.

Виктор Широков ГЕНИЙ НАЦИИ

У каждого из нас — свой Киплинг. Помните пастернаковское: "Для этой книги на эпиграф Пустыни сипли. Ревели львы и к зорям тигров Тянулся Киплинг"?! Замечательный английский сказочник, сочинитель пряных этнографических и экзотических "Книг джунглей", автор удивительно темпераментного романа «Ким», воспевшего подвиги британского разведчика, и множества самых различных прозаических произведений, от рассказов и повестей до путевых заметок и писем. И всенепременно — прежде всего — ПОЭТ, чьи яркие метафоры и образы давно стали расхожими пословицами и афоризмами.

Поэтическая слава Редьярда Киплинга, честно признаем, знала значительные перепады: от сверхвосторженного приема первых его сборников "Департаментские песенки" и "Казарменные баллады" до огульного охаивания и развенчивания современниками в 1920–1930-е годы. И все-таки Андре Моруа совершенно справедливо завершил свою лекцию о поэте, прочитанную в "Киплинговском обществе": "Я решаюсь сделать одно предсказание: через тысячу и через две тысячи лет люди будут читать Киплинга и не думать, что он устарел".

В России в разное время Киплинг повлиял на поэтику баллад Николая Тихонова, интонацию и строфику стихотворений Константина Симонова и Фазиля Искандера. Конечно, назвать имен можно куда больше.

Сама жизнь английского классика напоминает волшебным образом сотканный из различных нитей многоузорный ковер. Любопытно, что именно начало ХХ века делит как бы надвое временную протяженность его биографии. Джозеф Редьярд Киплинг родился 30 декабря 1865 года в Бомбее, где жили тогда его отец, руководивший местной Школой искусств, и мать. Айей (няней) маленького Редьярда и его младшей сестры Элис была португалка римско-католического вероисповедания. А носильщик-индус Мита приобщал будущего поэта к индуистским храмам. Хинди был первым языком Киплинга, он сам признавался потом, что в детстве по-английски говорил, переводя с запинками с местного наречия, на котором думал и видел сны.

Шести лет Редьярда и Элис отправили учиться в Англию. Долгих шесть лет он жил в пансионе под присмотром женщины (Женщины, по его собственным воспоминаниям), жены старого морского капитана. Их дом стоял на самой окраине Саутси, в пригороде Портсмута, описанного, кстати, сэром Уолтером Базентом в романе "В беседке Селии". Именно в этом доме мальчик начал читать все, что попадалось под руку. Переплетенную подшивку "Журнала тети Джуди" 1870-х годов. Отрывки из поэм А.Теннисона. Морализаторскую книжицу "Надежда семьи Кацекопф". Наконец, присланный отцом "Робинзон Крузо".

Потом (с 1878 по 1882) была школа на другом конце Англии. Юнайтед Сервис Колледж, как заметил в неоконченной автобиографии "Кое-что о себе самом" семидесятилетний писатель, "представлял собой что-то вроде товарищества, организованного бедными офицерами и прочими людьми малого достатка для недорогого обучения своих сыновей. Он помещался в местечке Вествуд Хоу, близ Байдфорда. Практически это была кастовая школа: около семидесяти пяти процентов ее учеников родились за пределами Англии и собирались по стопам своих отцов поступать на службу в армии". Именно там Киплинг выиграл конкурс на лучшую поэму (тема "Битва при Ассаи"), получив приз — книгу Тревельяна "Конкурс профессионалов".

В 1882 году Киплинг вернулся в Индию, уже в Лахор, куда переехали его родители, и поступил на службу в редакцию ежедневной "Гражданской и военной газеты", составив тем самым пятьдесят процентов ее штата. Времени катастрофически не хватало. Обычно Редьярд работал не меньше десяти, а иногда и по пятнадцать часов кряду, чтобы заполнить все газетные страницы и выпустить ежедневник в срок. Не было ни книг, ни спектаклей, ни фильмов. Разве что игры на свежем воздухе, когда было попрохладней. Центром общественной жизни был Пенджабский клуб, где можно было хотя бы пообедать. Да, работы было хоть отбавляй еще и потому, что туземные наборщики не знали ни слова по-английски, а корректоры в основном пили, не просыхая.