Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ

Во время одной из наших недавних встреч с Сергеем Есиным он указал мне на то, что в моих журнальных обзорах, публикуемых в "Дне литературы", начала просматриваться явная конъюнктура, а критику, мол, для того чтобы не утратить к себе уважения, надо всех ругать. "Бери пример с Ильи Кириллова!" — посоветовал он на прощание, и я отправился домой, где меня уже давно поджидала гора принесенных авторами и присланных со всех концов России журналов. Помимо широко известных центральных изданий тут были такие недавно появившиеся журналы, как сыктывкарский «АРТ», "Литературная Пермь", карачаево-балкарский «Ас-Салан», а также "Нижний Новгород", "Саратов литературный" и давно существующие, но в силу разрушения единого литературного пространства России потерявшиеся из виду критики и широкого читателя «Сибирь», "Родная Кубань", "Сибирские огни", "Дальний Восток" и другие журналы, не говоря уже про выходящие нынче чуть ли не в каждом городе альманахи — "Белый пароход" в Архангельске, "Третья Пермь" в Перми (496 страниц!), «Откровение» в Иваново, «Иван-озеро» в Туле и так далее.

Конечно, читать зубодробительные статьи Ильи Кириллова, наверное, веселее, чем мои обзоры, я сам сначала читаю его, а потом уж себя, но в том-то и разница между нами, что он громит в газете — ЧУЖИХ , а я, как правило, пишу — о СВОИХ . Вон — в одном из прошлогодних обзоров, анализируя созданный Игорем Яниным журнал "Час России", я даже и не ругал его (с чего бы?), не говорил, что он не получился (он и вправду получился!), а всего только и отметил, что в нем отсутствуют материалы, посвященные сегодняшнему дню России, но — уже одного этого хватило, чтобы в глазах главного редактора «раскритикованного» мной таким образом журнала появился отблеск смертельной обиды! Но что же поделать, если в том, анализируемом мною номере действительно НЕ БЫЛО материалов, пересекающихся с СЕГОДНЯШНИМ часом России? Посмотрим, может быть, расклад в пользу современности изменился в очередном номере журнала…

Номер открывается двумя статьями — "Не прячьтесь за словами, господа!" Игоря Янина и "Дорогая цена демократии" Яна Тужински. Первая из них более чем современна и представляет собой анализ понятия "славянское единство", которого, по мнению автора, не существует без единства религиозного, что с особенной наглядностью показал на себе внутриюгославский конфликт, являющийся столкновением не трех братских славянских народов , но трех разных цивилизаций . (Суть сказанного здесь Игорем Яниным прекрасно дополняет собой статья Анатолия Андреева и Александра Селиванова "Западный человек и русская традиция", помещенная в издающемся в Уфе под редакцией Юрия Андрианова русскоязычном журнале "Бельские просторы" № 7 за 2000 год.) Статья Яна Тужински — это скорее письмо в журнал об агрессивной сущности НАТО и ослаблении славян, в котором высказывается мысль о том, что "литература должна снова принять… ту роль, которая ей в славянском мире была всегда присуща: ответственность за формирование сознания человека, за его этический рост… Писатель снова сегодня должен назвать проблемы, которые мучают и преследуют СЕГОДНЯШНЕГО человека…"

Я специально выделил слово «сегодняшнего», чтобы Игорь Янин увидел разницу между тем, что он декларирует в журнале теоретическими статьями и что получается на практике, ибо далее в номере следуют: отрывок из романа Момо Капора "Зеленое сукно Монтенегро", посвященный проблеме взаимоотношений Сербии и Османской империи (в частности 1878 году), главы из книги Владимира Карпова «Генералиссимус» — о Сталине, и фрагмент из книги Андрея Пржездомского "Объект «Б-Зет», рассказывающий об одном из эпизодов падения Кёнигсберга. (То есть фактически все, хоть и очень важное для духовного роста читателя, но — из разряда ИСТОРИИ , из дня ВЧЕРАШНЕГО .)

Потом идет несколько неплохих поэтических подборок (впрочем, не задающих тона в журнале) и еще целый ряд публицистических, эссеистических и дневниковых материалов высокого уровня — Епифания Премудрого о Сергии Радонежском, Бориса Шишаева о Льве Толстом и Сергее Есенине, Алексея Смоленцева о Иване Бунине (вернее — о его Арсеньеве), Олега Трубачова о терминах «русский» и «российский», и других. Современны и своевременны воспоминания Михаила Лобанова об издательской деятельности Валерия Ганичева и размышления Сергея Перевезенцева об идеалах русского самосознания, но опять-таки повторяю — вся эта современность в журнале прорывается к читателю только в публицистических статьях, то есть — в ЛОБОВОМ разговоре о дне сегодняшнем, тогда как опыт литературы показывает, что гораздо больший эффект достигает высказываемое не АВТОРОМ , а его ГЕРОЯМИ . Читатели до сего дня цитируют не Островского, а Павку Корчагина и не Ильфа с Петровым, а Остапа Бендера. Конечно, статья Солженицына "Жить не по лжи" — произведение эпохальное, но люди в своем большинстве перечитывают все-таки не ее, а "Один день Ивана Денисовича" и "Матренин двор".

Еще раз оглядываясь на сказанное мне Сергеем Есиным, я думаю, что сегодня важно не столько ругать или хвалить прочитанное, сколько обратить на него хотя бы чье-то внимание. Потому что сегодняшняя литература, как мне кажется, поражена таким непредставимым для нее ранее недугом, как НЕЛЮБОВЬ К САМОЙ СЕБЕ и вытекающим из этого РАВНОДУШИЕМ к появляющимся на страницах журналов произведениям. Сегодня писатели говорят при встречах о чем угодно, но только не о литературе, ибо тут-то как раз и становится видно, что никто никого уже давно НЕ ЧИТАЕТ. Недавно был в ЦДЛ на вечере Владимира Бондаренко, выпустившего новую книгу, — зал был полон, вечер шел три часа, была произнесена не одна сотня хороших слов, но что меня при этом поразило — это то, с каким искусством все говорившие обошли тот факт, что пригласивший их в ЦДЛ юбиляр является ЛИТЕРАТУРНЫМ КРИТИКОМ и что он написал КНИГУ.

Нарушу сегодня традицию и буду говорить не о «Москве» или "Нашем современнике", а о каком-нибудь из журналов демократической ориентации.

Вот передо мной журнал "Дружба народов" — последние годы, пытаясь угодить то ли Соросу, то ли Букеру, то ли еще какому Швыдкому, он, скажем прямо, напечатал не много вещей, обративших на себя широкое читательское внимание. Но иногда любопытные вещи появляются и на его страницах — как, например, рассказ Алексея Иванова "Граф Люксембург" в № 11 за 2000 год или мистическое повествование молодой писательницы Василины Орловой "Голос тонкой тишины" в № 1 за 2001-й. Рассказ Алексея Иванова я прочитал почти четыре месяца назад, но ни попытки написать о нем, ни попытки перестать о нем думать не увенчались успехом. Рассказ раздражает, злит, не поддается ясному, четкому осмыслению, но в то же время и не отпускает от себя, заставляя постоянно ковыряться в груде вываленных на бумагу жизненных отбросов. Главный конфликт "Графа Люксембурга" заключается даже не внутри самого рассказа, в очередной раз изображающего «дно» человеческого падения, а скорее — в том противоречии, которое обнаруживается между изобразительным даром автора и выбранным им для ХУДОЖЕСТВЕННОГО исследования участком жизни. В том-то, на мой взгляд, и проявляет себя главная НЕПРАВДА этого столь сильно написанного рассказа, что переполняющие его чернота и убогость жизни подаются не как результат стечения каких-то негативных обстоятельств — ну там собственных ошибок героя, подлости его коллег или каких-то иных объективных факторов, а единственно как ЕСТЕСТВЕННАЯ форма существования сегодняшней реальности. В рассказе практически нет МОТИВОВ поведения кого бы то ни было. Просто все вокруг — сволочи, пьянь, пидоры, дебилы, садисты и прочие — являются таковыми САМИ ПО СЕБЕ , де-факто. Всё есть так, потому что не иначе. А из-за этого и непонятно, почему, собственно, герою бы и не жить нормально — что его заставляет вести скотскую жизнь, скатываясь в откровенную деградацию, в конце концов и приводящую его к убийству? Ведь есть же в нем и светлые стороны души — его воспоминания о детстве, любовь к искусству, к матери. Только думается, что напрасно автор сталкивает все это с тщательно раздуваемым до пантагрюэлевых размеров негативом, как это, к примеру, видно по такой вот сцене: "…А вечером мы пришли на эту же дорожку и слушали соловья в кустах. Нечаянно наступил в чертовом лесу на собачье говно. Пришлось снять башмак и вычищать палочкой протектор. В коем-то веке слушаю соловья, да и то за таким занятием…" Такой вот, как видим, принцип создания художественной реальности. Конечно, это намного легче — вместо того, чтобы изобразить психологизм падения героя, дать причины того, что же его выбило из русла нормальной жизни — собственное ли безволие, чужие интриги или существующий в стране режим (вот к этому-то нынешние писатели больше всего и боятся прикасаться!) — взять да ткнуть героя ногой в собачье говно или столкнуть его с садистом-милиционером. Но это, к сожалению, хотя и перекликается в чем-то с теми безднами, которые изображал в своих романах Достоевский, не помогает читателю увидеть в жизни того, что помогала ему увидеть проза автора "Преступления и наказания" — подсказки того, В ЧЕМ ИМЕННО ЕМУ ОБРЕСТИ СПАСЕНИЕ.