— Пока одну кружку, — удерживая улыбку, попросил я.

— Да исполнится ваша воля.

Он отметил свои слова учтивым поклоном и стремглав исчез. Но от меня не укрылось то, какой взгляд он бросил на стоящего возле стойки купца. Вернее человека, разодетого под купца. Тот едва уловимо кивнул, и время от времени стал поглядывать в мою сторону, при этом старательно пряча взгляды. И веяло от него холодом, а жестокая сталь остро пропахла кровью. Ее тяжелый и будоражащий запах обжигал мои ноздри и врывался в глубины сознания, вызывая недоброе предчувствие. И как бы старательно «купец» не прятал кинжал, его кривое лезвие словно горело на фоне серых одежд, хотя и были они яркими, с синими, желтыми и красными полосами.

Вскоре появилось пиво и гора сушеных рыбешек. Я прищурился, пряча откровенное отвращение в глазах, но кивнул, стараясь не вызывать подозрений. Хозяин таверны красноречиво потер толстые волосатые руки, отекшие жиром, но не утратившие былой проворности и сноровки.

— Окуньки за счет заведения.

Я вежливо поклонился, а после потянулся за пазуху…

Никто так и не заметил моего молниеносного движения. Видеть подобное — за гранью человеческого восприятия. Никто, даже сидящий рядом вор, обнявший двух пышных девушек — уж на что его взгляд был наметан. И он даже не почувствовал, как кожаный кошель покинул его пояс. Его словно срезали острейшим лезвием.

Выложив на темный заляпанный стол яркую золотую монету, я выразительно посмотрел на хозяина. Его взгляд буквально приковало к желтому кругляку. Я следил за ним и ждал, когда же он, наконец, опомнится.

— О, прошу извинить, — наконец, опомнился он. — Но этого будет много. Может, еще чего?

Голос его с необыкновенной быстротой потеплел, преобразился, наполнился волнительными и доброжелательными нотками. Улыбка стала шире, и от нее повеяло искренностью. Вот он, волшебный способ добиться искренности. Пусть и условна она, как этот кусок металла, но все же…

— Пожалуй, — лениво согласился я, подтягивая старую дубовую кружку. — Но тогда этого будет мало.

И я выложил еще три монеты.

Он внимательно поглядел на меня. Улыбка же его расползлась столь широко, что казалось, разорвет лицо. Но лишь на миг. После он серьезно покивал, и с готовностью переступил с ноги на ногу, будто готовясь к прыжку.

— Очевидно столь необычный гость, скрывающий свой истинный лик под видом дорожного бродяги, хочет знать очень важные новости. Я с готовностью поведаю ему все.

Я настойчиво придвинул ему четыре монеты. Он с уважительным поклоном сгреб их в карман кожаного фартука.

— Очевидно, важную весть хотите услыхать, сударь, — осторожно осведомился он.

— Очень важную, — настойчиво кивнул я.

— Я к вашим услугам.

Выдержав недолгую паузу, я тихо произнес:

— Скажи мне, почтенный кабатчик, для чего тебе эти монеты?

Он остолбенел. Лицо его на миг превратилось в каменную маску, рот слегка приоткрылся. Да, нечасто попадается замызганный бродяга, готовый пожертвовать четыре полновесных золотых, лишь ради того, чтобы узнать, как ты ими распорядишься. Тут невольно заподозришь неладное. Хотя все было честно и откровенно. Мне воистину хотелось узнать его желания. И вообще — есть ли таковые. Но просто спросишь — не удостоят и разговора. В лучшем случае соврут или насочиняют небылиц. А так все искренне.

Я терпеливо ждал, поглядывая на кабатчика. Он молчал. Но вдруг в глазах его вспыхнула ярость. Вернее, то было невежество и нежелание понимать. Но для меня он снова растянул дрожащую улыбку. Правда, вышла кривая ухмылка, но я сделал вид, что не заметил ее. Хозяин таверны затравленно оглянулся, будто выискивая поддержки, и молящими глазами обратился ко мне.

— Поймите сударь, я кабатчик, а не философ…

— Это не ответ, — на стол упала еще одна монета. Я улыбнулся, прихлопнул ее ладонью и придвинул к нему. Он жадно сглотнул и тяжело задышал, словно после пробежки. Затем схватился за голову. Но монету забрал, после чего сел напротив меня. Я взирал на него спокойно и дружелюбно, и ждал того же в ответ. Он тоже несколько успокоился, повздыхал, вытер потную лысину платком. Обвел свою залу трепетным взором и в задумчивости остановил его на мне.

— Зачем мне золото? Хм, вопрос щекотливый. А вам что, девать его некуда?

Я впился в него холодным и острым взглядом.

— Я спрашиваю тебя, почтенный! Касательно себя мне все известно!

— О, простите, простите, — поспешно закивал он, примиряющее вскинув руки. — Вы, видимо, странствующий принц, выискивающий смысл жизни. Что ж, я уважаю щедрых людей. Да, по-настоящему щедрых, кто знания свои ставит превыше золота. А мне куда его девать? Так ведь детишки у меня, да жена сварливая. Ей сколько не давай, все мало. Такой ответ вам подойдет?

Изворотлив. Умен, хитер и изворотлив. Молодец. Но такой ответ меня не устраивал. Я хлебнул пива и покачал головой.

— Нет.

— Как? Вы разве не женаты? — глаза его до краев наполнились искренним ужасом. Или завистью?

Я не стал ничего говорить. Ибо самые емкие слова — это действия. На столе появилась еще одна полновесная монета.

— Ты очень мил, любезный, — с легкой иронией я повторил жест с золотом. — Но пусть сегодня речь пойдет о тебе, но не обо мне. Ладно?

— Да, да, — мелко закивал он, высматривая кого-то между столов. После подозвал одного из слуг и приказал распорядиться по кухне, чувствуя, что разговор наш может затянуться. Ему же он сулил неплохую выгоду. Равно как и мне.

— Так вернемся же, — настойчиво произнес я. — Ну а жене сколько надо?

— Говорю ж, чем больше, тем лучше, — весело пояснил он, радуясь своей изворотливости. Да, он нашел способ переложить ответственность на чужие плечи. Да, многие так делают, и он не исключение. Ведь в случае чего с него спрос невелик. Вернее, он так искренне полагает. Но забывает о том, что слова принадлежат ему и только ему. Ведь они рождены его мыслью, его желаниями. Я лениво откинулся на жесткую спинку стула и развел руками.

— А если три огромных кургана, способных скрыть твою таверну?

— О, сударь, столько не бывает, — голос его надломился от тоски по несбыточному.

— А может, ты просто не видел?

— Не видел, да…

— А если дать твоей супруге столько? — предположил я. — Как она распорядится им?

— Это ее надо бы поспрашивать, — снова извернулся он.

— Тогда, может, имеет смысл пригласить ее…

— Нет, нет, сударь, что вы! — едва не подпрыгнул он.

— А что я? — хищно улыбнулся я.

— Моя голубушка в это время спит! Посему довольствуйтесь моими ответами. Мы — одна душа, и одна семья! За столько лет мы хорошо сжились и познали друг друга.

— Хм, но ты только что сказал, мол, надо спрашивать ее, ибо ты не знаешь, зачем ей золото.

Он попросту растерялся.

— А… э… я…

Я подался вперед.

— Эх, боюсь, тебе уже спрашивать ее не придется — забудет она тебя, если обретет три кургана золота.

Кабатчик подавленно опустил глаза. Похоже, то оказалась правда. И он не хотел, чтобы эту правду прочли в его взгляде. Но я прочел ее в его жесте.

— Выходит, золото для нее дороже тебя, почтенный? — настойчиво допытывался я. — И ты вынужден здесь сейчас работать в поте лица, лишь бы удержать ее, дергая за струны жадности? Ладно, пусть так. Но золото ей зачем? Она что, из него дом желает отлить? Поверь, срубовый дом теплее. Или украшений наделать? Но она их все не наденет? Или доспех выкует? Но стальной крепче. Или ей просто нравится считать. Тогда можно пересчитать деревья в лесу. Я имею в виду, каких благ она желает, которые мы подразумеваем под золотом.

— Ну, э… ну я не знаю, — замялся кабатчик. — Ну платьев там всяких. Ну дом бы отстроила себе. Или таверну новую. Ну, ну, ну не знаю. Коней, повозку, свинок завести… Я бы так точно таверну новую сделал.

— А зачем?

— Ну чтоб еще больше золота было.

— Чтобы отлить таверну из золота?

— Нет, но… в мире столько всевозможных благ.