Чуть кто-то выделится талантом или красотой – норовят утянуть в общую лужу и там утопить. Чтобы выжить, надо или быть неизмеримо сильней, или – вовсе неприметным, чтобы никто внимания не обратил, не польстился…

Второе, разумеется, не мой случай. Я-то достаточно нагремел. Все время на виду, все время – скользят по мне взгляды, то гладя, то покалывая, то ощупывая… Скользят по моей ледяной броне – кажется, это тот самый стеклянный купол…

Когда я был не на людях, не в центре внимания? Разве в раннем детстве, дома: книги, залы и я… Каким загадочным и ярким все казалось. И – цельным, какой и может быть данность.

А сейчас эта данность препарированная лежит передо мной на блюде и красива красотой препарированного трупа.

Право, что красивей – живое тело с его тайной или – мертвое, лишенное тайн жизни, но уже окутанное тайной потустороннего? А можно ли это совместить?

Не все постигаемо, некоторые веши пока не поддаются ясному исчислению. Разложение явления на составляющие – разложение – гниение… Почему – знак равенства?

Заходил Элендил. Заявил в какой-то момент, что я с жиру бешусь, и так мне много дано было, а я вечно большего ищу, над живой своей природой издеваюсь, зельями себя до исступления довел. Я бросил, что зельями больше не увлекаюсь. Он долго вглядывался в меня, потом его взгляд упал на кольцо. Узнав, чей это подарок, стал умолять снять Зигурову поделку. Я, смеясь, напомнил ему о моей избирательной неразборчивости. Он вскоре ушел, заклиная меня быть осторожным. Славный он, жаль, сын на него не очень похож – слишком… «здоровый», что ли?

Да, еще – уходя, Элендил сообщил мне по секрету, что Верные собираются потихоньку перебираться на материк. Уж слишком тут, в Эленне, жареным начинает пахнуть. Воистину, в том числе в буквальном смысле. Сколько можно быть сырьем и топливом для Храма?

Кстати, звал с ними – если что. Я поблагодарил – право, это все-таки трогательно. Но я хочу досмотреть спектакль до конца.

Холодно. Снова холодно. Руки все время ледяные, это замечают все, кому выпадает их коснуться. Все вокруг приобрело удивительную четкость очертаний, но цвета несколько поблекли. Словно чуть подкрашенный чертеж…

Зрение, кажется, исправилось – просто надо было сосредоточиться и поработать над собой. Краски даже слишком яркие, вижу намного больше оттенков, кажется, даже такие, что обычное зрение не улавливает.

Вот в солнечном луче различается еще один красный, рядом с, казалось, крайним красным цветом… Описать трудно, но он есть. Он и в темноте есть…

Странно: теперь временами пропадает чувствительность – не душевная, разумеется, стоит ли это вообще отмечать…

Занятно то, что – телесная. Вот уж, казалось бы, мечта живущих! Впрочем, и это не без издержек. Схватился недавно по ошибке за горячий светильник и не заметил, пока горелым не запахло. Забавно ладонь дымилась… Боль вернулась, словно спохватившись, позже, но как-то невнятно и отдаленно, смутным отголоском. Может, это вообще – память тела и, не обрати я внимания, вовсе ничего бы не почувствовал?

Да и зажило все на удивление быстро. Даже слишком быстро. Почти на глазах.

Это уже вовсе занятно, тут даже эльфы ни при чем. Что там Зигур говорил о майарских корнях?

Ну право, это уже слишком. Размечтались вы, друг мой Аллор. И вообще смотрите, за что хватаетесь.

Раньше, похоже, смотреть надо было…

Почему-то неприятно смотреться в зеркало. Что-то неуловимо скользкое и угрожающее мелькает, лицо несколько чужое. Но – все же красивое, хотя… Да, пожалуй, так: не располагающее. И – чужое. Даже в зеркале оно не на месте…

Все почти вижу насквозь, как стеклянное. И – всех. Раньше это могло показаться безумно интересным, ныне – скучно. Не менее серо и плоско, чем при обычном взгляде. Внутреннее вполне соответствует внешнему, а порой даже примитивней. Все очень легко делится на несколько простейших категорий. Сказал об этом Гортхауэру, тот фыркнул: «А мне-то каково?» А он еще и бессмертный…. Наверное, на иных уровнях восприятия есть еще что-то интересное, надо просто проникнуть еще глубже…

Дядя рвется в Валинор. Эскадра скоро будет готова, почти все ругают Валар и благоговейно взывают к Мель-кору, словно тот из-за Грани может что-то для них сделать. Воистину, у народа и с воображением, и с образованием крайне плохо. Да если бы Мелькор что-то мог, Гортхауэр бы так не переживал и не злился! Я даже не уверен, питает ли он иллюзию, что хотя бы часть энергии от проливаемой в Храме крови попадает по адресу… не говоря уж о том, какой может быть с того Мелькору прок…

Кажется, дядя меня слегка побаивается. Следствие одно: если за столько лет не удалось приручить – уничтожить. Что же, пусть попробует.

Слухи вокруг моей персоны гуще: магия, со всеми ее разновидностями, чернокнижие и проэльфийские взгляды… Все в кучу.

Вот ведь люди, всюду нос сунуть норовят! Приятно, что с Ломизиром мы до сих пор вполне даже дружим. Из того, что к нему стекается, всегда можно выловить что-то интересное. А уж о своей драгоценной личности байку сыскать – и говорить нечего…

Некто заявил, что от картин моих веет жутью. Необъяснимой, но от этого не менее ощутимой. А с какой радости им добрыми быть? Вообще, что это за критерии для искусства – доброе, злое, приятное, жуткое? Есть красивое и уродливое, изысканное и примитивное, оригинальное и банальное, умелое и неумелое, в конце концов! А радовать я никого не стремлюсь.

Кажется, что все тело – натянутые нити, свитые в кольцо. По ощущению, это – единственно живое, что во мне осталось, остальное – оболочка. Мне кажется, что я рассыплюсь, развеюсь туманом, ежели попробую снять его. Воистину, оно сильнее, чем все зелья вместе взятые. О, подарки, конечно, не отбирают, но…

Попробовал. Снять. Прах ходячий, точнее – лежачий. Это то, что отражается в зеркале. Именно «что», а не «кто». Никто. Нарисовал бы себя, но сил нет, руки дрожат. Спальня – склеп. У-сы-паль-ни-ца. Воздух склеился, слипся, залепил, как строительный раствор, Замурован. Зрение почти отказало, слух – еще хуже: часть звуков – как сквозь плотную ткань просачиваются, часть – иглами впиваются. Кажется, это предел. Кольцо почти выпило меня – это и есть – «третья составляющая»? Тогда последний шаг – освободиться от тела. Ну это явно не за горами.

Дядя прислал гонца с приглашением. Что еще ему надо? Необходимо встать, хотя бы отдать распоряжения по дворцу. Кто знает, вернусь ли к себе. Пришлось надеть кольцо – вряд ли еще какое-то зелье поможет. Вполне пришел в себя. Ох уж этот подарочек! Впрочем, какая разница, сам же хотел жить быстрее и ярче. Сжигая себя – сгораешь, простейший закон бытия. Что же, не так уж на многое меня хватило… Впрочем, больше, меньше – какая разница? Одно приятно – старость меня все же не догонит. Воистину – стареть в этом балагане? Глупее – только оставаться здесь вечно юным.

Остается лишь заметить, что хоть немного развлечься все же удалось…

(Почерк очень ровный, перо почти прорезало пергамент.)

А смерть и правда – Дар. Не самый плохой, надо сказать. И не самый бесполезный. Только теперь – не для меня.

Что же, получай что хотел, нелюдь…

Почему-то это даже не удивляет. Смешно даже, почему я раньше не уяснил, зачем это надо было Зигуру.

Видимо, при всей гордыне у меня все же несколько заниженная самооценка. Саурон доволен, только что руки не потирает. Не знаю, отчего он так радуется. Обманул, скажите-ка на милость…