Следующий день оказался наиболее судьбоносным из всех, которые когда-либо видела Лхаса. К полудню я должен быть предпринять беспрецедентный шаг - войти в китайский лагерь без эскорта. Но, когда я наутро проснулся, я и представления не имел, чем этот день в действительности закончится. Спал я плохо, потому что беспокоился обо всем этом. В пять проснулся и, как обычно, отправился в свою комнату для медитаций. Все было в порядке, совершенно мирно и знакомо, масляные лампы горели перед алтарями, и небольшие золотые и серебряные чаши были наполнены сладко пахнущей шафраном водой, похожей на жидкое золото. Запах благовоний насыщал воздух. Я читал молитвы и медитировал, затем отправился вниз, в сад, где всегда любил прогуливаться ранним утром. Вначале я был занят своими заботами, но вскоре забыл их перед лицом красоты весеннего утра. Небо было безоблачно, лучи солнца только касались пиков далеких гор над монастырем Дрепунг и начинали освещать дворец и храмы, стоящие в моем "Драгоценном парке". Все было свежим и веселым, радуясь приближению весны. Появились побеги новой зеленой травы, и тонкие нежные почки стали распускаться на тополях и ивах. Лотосовые листья в озере поднимались к поверхности и раскрывались к солнцу, все было зеленым. Поскольку я родился в год дерева-свиньи, а дерево зеленое, астрологи говорили, что зеленый цвет - это цвет моей удачи. Именно по этой причине мои личные молитвенные флаги были зелеными и они развевались на крыше моего дома легким утренним ветерком. Это был последний короткий момент мира, который я знал.

Он был прерван неожиданными беспорядочными криками за стеной парка. Я прислушался, но не мог различить слов. Я поспешил в дом, нашел кого-то из чиновников и послал их узнать, что происходит. Вскоре они вернулись и сообщили, что жители Лхасы, кажется, выходят из города и окружают Норбулинку. Они кричат, что пришли защитить меня и не дать китайцам забрать меня в свой лагерь.

Вскоре все дворцы Норбулинки заполнились взволнованными людьми, посланцы возвращались ко мне со все новыми вестями. Толпа была громадной, некоторые говорили, что там было около 30 тысяч людей. Все они находились в состоянии крайнего возбуждения, и раздавались гневные антикитайские выкрики. Час за часом напряжение нарастало. Я отправился молиться в небольшой храм, который был построен 7-м Далай Ламой и посвящен воинствующей ипостаси Ченрези, Авалокитешвары, Махакале, который был наделен мощью защищать от зла. Восемь монахов уже были там, постоянно молясь в течение нескольких дней.

Двое членов Кашага, Нэушар и Шэсур, прибыли к дворцу около 9 часов в китайских армейских джипах с китайскими шоферами, как они обычно и делали. Люди еще более возбудились, когда увидели китайских шоферов, но министры прошли сквозь толпу во дворец без особых трудностей. Однако немного позже еще один министр, Самдуб Пходранг, прибыл в собственной машине, эскортируемый китайским офицером. И тогда на какое-то время толпа вышла из-под контроля. Самдуб Пходранг в Кашаг был назначен недавно, и лишь несколько человек в Лхасе знали его в лицо. Он носил тибетскую одежду из желтого шелка и, возможно, смог бы пройти в ворота без особого труда, если бы был один. Но толпа отметила, что машина была китайской, и тут же решила, что китайский офицер прибыл за мной. Кто-то швырнул в него камень, паника стала распространяться, и машина была забросана камнями. Один из камней ударил Самдуб Пходранга в голову, и он упал без чувств. Даже когда он лежал без сознания, народ не узнал его. Но, думая, что они по ошибке ранили одного из моих чиновников, люди подобрали его и доставили в госпиталь индийского консульства.

Немного позже на своем джипе прибыл ко дворцу еще один член Кашага, Суркхангва, но не смог доехать до ворот, потому что к этому времени толпа полностью заблокировала дорогу. Он вышел из джипа на некотором расстоянии и прошел через толпу, войдя в ворота с помощью тибетского чиновника, который там находился. Эти три министра, побывав в толпе сами, поняли, что необходимо сделать что-то быстро для того, чтобы предотвратить кризис. Они опасались, что толпа может попытаться атаковать китайскую ставку.

Некоторое время они ждали Нгабо, который также был членом Кашага, но он не приехал. Впоследствии мы узнали, что он отправился в китайский лагерь, очевидно думая, что я буду там, а затем понял, что появляться ему небезопасно, - так оно и было, поскольку китайцы послали бы с ним охрану, а ее закидали бы камнями, как эскорт Самдуб Пходранга.

В конце концов члены Кашага решили, что не могут больше ждать и устроили совещание втроем, пригласив также чикьяп кхенпо, главного настоятеля, тоже имевшего министерский ранг. Затем они пришли поговорить со мной. Они сообщили, что народ решил, что я не должен отправляться в китайский лагерь, из боязни, что я буду похищен и увезен в Китай. Толпа уже избрала своего рода комитет из 60 или 70 вожаков и объявила, что, если китайцы будут настаивать, что я должен ехать, они забаррикадируют дворец и сделают невозможным для меня покинуть его. Кашаг сообщил мне, что толпа настолько встревожена и решительно настроена, что мне действительно небезопасно выходить.

К тому времени, когда члены Кашага прибыли увидеться со мной, я мог слышать крики: "Китайцы должны уйти, оставьте Тибет тибетцам". Все лозунги требовали прекратить китайскую оккупацию и вмешательство китайцев в действия правительства Далай Ламы. Слушая эти крики, я ощущал напряжение этих людей. По рождению я был одним из них и понимал, что они чувствуют, знал, что в их нынешнем состоянии ума их уже невозможно контролировать. Это понимание было подтверждено позже утром, когда я услышал с болью и горем, что монах-чиновник по имени Пхакпала Кхечунг был избит разъяренной толпой и забросан камнями до смерти.

Этот человек вызывал в Лхасе много отрицательных эмоций из-за его тесного сотрудничества с китайскими оккупационными силами. Еще раньше этим утром он присутствовал на ежедневном собрании официальных лиц-монахов, именуемом трунгча, и по какой-то неизвестной причине около 11 часов он направился в Норбулинку на велосипеде, будучи одетым в полукитайскую одежду, темные очки и мотоциклетную маску от пыли. Также он открыто носил на поясе пистолет. Некоторые из толпы приняли его за переодетого китайца, другие решили, что он везет послание из китайской ставки. Их гнев и отвращение ко всему китайскому вдруг обратились в ярость, трагическим результатом которой стало убийство.

Начало насилия принесло мне громадную боль. Я поручил Кашагу объяснить китайскому генералу, что не могу посетить представление и что было бы неразумным кому-либо из его ставки в настоящий момент прибыть в Норбулинку, потому что это могло бы разозлить толпу еще больше. Старший церемониймейстер позвонил переводчику генерала и передал ему это послание вместе с моими извинениями и сожалением. Переводчик согласился, что решение было правильным, и сказал, что передаст послание генералу.

В то же самое время я попросил Кашаг передать народу, окружившему дворец, что, раз они не хотят, чтобы я отправился в китайский лагерь, я туда не пойду. Министр Суркхангва связался с избранными народом лидерами и объявил им, что я отменил свой визит, и около полудня громкоговорители сделали соответствующее объявление толпе. Оно было встречено приветственными возгласами за воротами.

Душевное напряжение, которое я испытал этим утром, было таким, какое я еще не испытывал за время моего краткого руководства народом Тибета. Я чувствовал, что нахожусь между двумя вулканами, каждый из которых в любой момент может начать извергаться. С одной стороны был тревожный искренний единодушный протест моего народа против китайского режима. С другой стояла вооруженная мощь могущественных и агрессивных оккупационных сил. Если бы эти две силы сошлись, результат можно было бы легко предсказать. Народ Лхасы был бы безжалостно убит тысячами, и Лхаса и остальная часть Тибета увидели бы полномасштабное военное правление со всей его системой подавления и тиранией.