Глава VI

СМЕРДЫ

Этим утром господина Глеба у порога его жилища ждала толпа смердов. Один из них, гигантского роста, с косой-горбушей на плече, опустив голову так, что нечесаные волосы упали на лицо, будто на некошеном поле поникли колосья, заговорил тихо и робко:

— Господин, дай нам оружие, чем бить половцев. Устали мы сложа руки, без дела сидеть на площади.

— Как ты смеешь говорить со мной! — ответил господин Глеб. — Разве я тебя не купил за пашню, за плуг, за семена для посева? Если собака забрешет, я ударю ее ногой, если лошадь заржет не вовремя, я хлестну ее плетью. Ты мой, как собака, как лошадь, как вол, как бессловесная скотина. Пропусти меня!

— Господин, — возразил смерд, — их много!

— Не бойся, — сказал господин Глеб. — Стены детинца высоки, и я сумею защитить эти стены, и свое добро, и свой скот за этими стенами.

Смерды расступились.

Утром Завидка, проснувшись, увидел над головой зеленую вязь листьев и острый луч солнца, щекотавший ему глаза. Он прищурился, вытер рукавом росу с лица и будто заодно стер улыбку с губ, помрачнел.

Не раз за последнюю неделю случалось ему так просыпаться. Но тогда это была веселая игра. Он знал, что придет к нему Василько иль Куземка, принесет за пазухой еды на день, и впереди до самого вечера было беззаботное житье, купанье в речке, уженье рыбы, уха, сваренная на костре. А теперь он почувствовал себя отверженным. Друзья были в детинце, защищали родную землю. А он был здесь, отрезанный от них, никому не нужный, одинокий, бездельный. Наверно, хватившись его, подумали друзья, что он сбежал из детинца, как подлый трус, и Куземка, наверно, сказал: «Вот не ожидал я от Завидки, что не будет его с нами в смертном бою!» А Василько, небось, зубы скалит: «Не голова у Завидки, а худой горшок! Говорил я ему, чтобы не ходил потайным ходом. Теперь пусть на себя пеняет, дурачина!» — «Не дурачина, а предатель, враг, хуже половца!» — ответит Куземка.

Есть хотелось так, что хоть волком вой. Сердито посмотрел Завидка на новый свой лук — лучше сидеть бы ему в детинце да стрелять пускай охотничьими стрелами, чем без толку торчать тут в кустах, пока с голоду подохнешь. Но так красив был новый лук, что он не выдержал, прижал его к себе и решился — была не была! — выбраться из своего убежища, доползти рвом до ворот и хоть одного половца да половецкой стрелой застрелить. Тотчас же ящерицей выскользнул он из кустов и пополз на животе, прячась в высокой траве.

«Эх, шевелится трава, выдаст меня!» — подумал он, но тут услышал вдали первые крики половцев, не утерпел, вскочил и бросился бежать к воротам. Со стены никто в него не стрелял и не целился, и он понял, что все сейчас на западной стене. Добежав до первых половецких трупов, он, прячась за ними и перебегая от одного к другому, добрался до того места, где вновь разгоралась битва. Здесь он залег и, словно за изгородью, хоронясь за убитыми, вынул из колчана новую стрелу, натянул тетиву нового лука. Изогнулись стальные полоски, запела тетива, засвистела стрела — одним стало меньше на свете…

Этим утром, когда половцы бросились на приступ, они тащили длинные лестницы, наскоро связанные из бревен частокола. Приставив эти лестницы к валу, они стали взбираться на стену. Их встретил град стрел.

Один за другим, взмахнув руками, враги срывались с лестницы в ров, но вместо одного убитого двое живых вновь карабкались кверху.

Василько с башни мрачно и мерно спускал стрелу за стрелой и вдруг с удивлением заметил, что и снизу, из рва, кто-то метко бьет половцев. Но раздумывать ему об этом было некогда.

Несметно, видно, было число половцев, и под стрелами не убывало их, а все прибывало. Удалось им приставить лестницы к стене, над частоколом уже показались островерхие колпаки. Первую из лестниц Аника-бочар схватил со страшной силой за верхнюю перекладину, качнул и откинул назад. Лестница со всеми висящими на ней половцами мгновение стояла прямо, а затем опрокинулась, давя тех, кто был на ней и кто попался на пути. Аника еще постоял, протянув вперед могучие руки, но вдруг из его рта хлынула кровь, и он упал ничком. Три его сына нагнулись к нему, но он был уже мертвый.

Тогда с воплем перепрыгнули они через изгородь и скатились в ров. И тут же, вскочив на ноги, схватили поверженную лестницу и рванули ее в разные стороны, так что перекладины отскочили и бревна развалились. Средний и младшенький схватили по бревну, а старшему бревна не хватило. Поднял он огромного половца за ноги, и пошли все трое молотить врагов, как на току цепом молотят жито.

Половцы кинулись на них, и на мгновение словно темный водоворот закружился во рву: вздымались и падали тяжелые бревна и мертвый половец разбивал черепа живых.

Кривые половецкие ножи не посмели ударить в грудь — в богатырские спины вонзились. И пали три бочарова сына, смешав свою кровь с ненавистной кровью врага.

Наверху, на стене, Ярема-кузнец, высоко подняв обеими руками каменный молот, бил по вражьим головам, будто по наковальне, ковал смерти обильную дань. Но уже много лестниц приставлено было к валу, и половцы, хлынув черной толпой, затопили стену. Где один пал, десятеро на его место становились. Не убывало врагов, а все прибывало.

В это время на валу показались смерды. Шли они немытые и нечесаные, в лаптях и в ветхой одежде. У каждого в руках был топор, которым они в мирные времена рубили лес и тесали бревна. Поплевав на ладони, взмахнули смерды топорами и пошли колоть половцев, будто дрова кололи на долгую зиму.

А впереди дровоколов размеренным шагом гигант с косой шел и, низко нагнувшись, широко замахиваясь, косой-горбушей косил врагов. Дрогнули половцы и расступились. Кого коса не подкосила, рубили топоры. В один конец прошли смерды и повернули обратно. Тогда половцы взвыли и кинулись вниз с вала. Во рву добивали их стрелы с башни, а внизу Завидка, искусный стрелец, вел счет поверженным им врагам, и вверху Василько, забыв о своем горе, кричал:

— Кто больше!

Из тех, кто в тот день шел на приступ, ни один не вернулся живым к своему костру.

Глава VII

ОГОНЬ

Двое суток Макасим без устали ковал стрелы. Ярема-кузнец с подручным были на стене, а стрел могло не хватить. Молниеносным движением, почти не глядя, Макасим клещами вытягивал из кусочка железа черенок стрелы и несколькими ударами молотка отковывал перо. Хоть он умел делать стрелы со втулками и с пером круглым, продолговатым, квадратным и фигурным и даже стальные, которыми можно было пробить кольчугу, но и простая железная стрела была достаточно стойкой, а ковалась быстрее. Тишка с Митькой, так и прижившиеся у старика, раздували пламя в горне, а когда они уставали, то на смену им всегда находились у Макасимовых дверей другие ребята.

Затачивать стрелы Макасим не успевал. Тогда он велел созвать соседских девчонок — женщины все были заняты. Макасим роздал девчонкам стрелы, показал, как их затачивать, и разослал по домам — в мастерской без того было тесно.

В каждом доме были ручные жерновки для помола зерна. Девчонки, помогая друг другу, взобрались на столы, сняли с оси верхние жерновки-бегунцы и, положив на пол, принялись точить. По всему жилому ряду стрелы визжали, затачиваясь. Готовые стрелы клали в корзинки и несли на стены.

Уже вечерело, когда Макасим вышел ненадолго из мастерской подышать прохладой после томительной духоты своей кузни. Было тихо. Изредка замычит корова, вскричит петух, сзывая на отдых кур. Бревно, весь день с грохотом бившее в ворота, замолкло. Половцы, отступив за вал, уже разжигали вечерние костры. Макасим поднял голову к спокойному темному небу и вдруг увидел, что высоко летит стая жар-птиц, распустив пышные огненные хвосты. И вдруг жар-птицы начали падать на площадь. Одна упала к ногам Макасима, и он увидел, что это стрела с привязанной к ней горящей куделью. Макасим затоптал огонь, но уже кругом раздавались крики: «Горим!»