Вы сами понимаете, что страна, которая пережила столетие таких постоянных безобразий, таких трудностей и такого самоистребления, — она не может быть резистентной (устойчивой к внешним вторжениям. — Прим. ред.). И поэтому нечего удивляться, что сравнительно небольшие отряды готов, вандалов, свевов (собственно, одного из свевских племен — семнонов), франков и лангобардов и других германских и славянских племен пронизали всю страну насквозь.

Но теперь поставим вопрос: а может быть, это падение Римской империи было кризисом рабовладельческой формации?

Все было бы очень правильно, конечно, кризис рабовладельческой формации был, и, конечно, рабовладельческое хозяйство было совершенно не рентабельно в этих новых условиях, но ведь погибла только Западная половина, а Восточная-то уцелела:

— со всеми теми же законами;

— со всеми теми же социальными институтами;

— со всеми теми же порядками;

— с тем же кодексом римского права,

который был кодифицирован в Константинополе, а не в Риме, и даже долгое время (тысячу лет) носила название Восточная Римская империя — это то, что мы называем сейчас Византия.

То есть социальные моменты показывают нам одну сторону явления, но когда мы хотим познать всё явление целиком, то мы должны брать и другие моменты, в том числе и момент этногенеза.

На Западе, где были основные потомки римлян и основное римское население, мы видим полную деструкцию и замену этнического состава населяемых областей на совершенно новый этнический состав.

Если у кого-нибудь есть желание, достаньте третий том Моммзена[387] и прочтите две последние главы — о нравах Рима в I в. до н. э. (к сожалению, он только до этого времени и довел свою «Историю»). Там показано, что римляне — ни мужчины, ни женщины — уже тогда, в период начала инерционной фазы, в период «золотого века», в период всеобщего процветания, не хотели иметь детей. Противоестественные пороки были повседневным явлением. Женщины особенно не хотели иметь детей, чтобы не портить фигуру, мужчины — ну, потому что у них было много других занятий. Инстинкт отцовства ослабел.

А с чем он связан, инстинкт отцовства? Он связан с тем, что он должен быть постоянен для всех людей всегда, но — при нормальном взаимоотношении с пассионарностью. Если пассионарность очень сильно возрастает, то, естественно, можно пожертвовать и детьми своими, как делали римляне героического периода. Один из них выставил двух сыновей на мост, чтобы их убили, и тем вдохновить легион римлян, который должен был одержать победу. И они ее одержали. В другое время детей берегут от всяких опасностей, а здесь, при резком снижении пассионарности, люди ими просто не интересуются.

Что остается от периода обскурации! Остаются отдельные островки.

Вот таким реликтом были, например, предки наших румын. Реликтом были баски, которые уцелели и после римского периода в своих горах, где их просто не сочли достойными завоевания. Считалось, что эта Баскония подчиняется Риму, но никто не устанавливал там никаких специальных порядков.

После того как иллирийские легионы сказали свое слово, остались их менее пассионарные потомки — уцелели в Албании и довольно долго там жили, причем уже не производя никаких великих пертурбаций в окружающем мире. Когда в той же Албании или в Басконии появлялся какой-то пассионарный юноша, то ему дома делать было нечего. Он шел наниматься на службу: баск — к французскому или испанскому королю, албанец — в Республику Венеция или в Константинополь, туда, где сидел христианский или мусульманский монарх, — все равно. Он шел наниматься в войска, шел заниматься торговлей, организовывал разбойничью банду, — дома в своих горах ему делать было нечего. А те, кто оставались, они составляли реликтовые этносы, которые переходили в состояние гомеостаза.

Мы знаем на территории Ойкумены большое количество реликтовых этносов, — этносов, которые потеряли способность к саморазвитию, у которых процесс этногенеза закончился. Их очень много и в тропической Америке, в южной Индии, встречаются они в Африке, есть они в Индонезии, на Малакке. Они весьма неинтенсивны, они живут совершенно спокойно. Прирост населения они регламентируют для того, чтобы не превышать определенной численности, так как знают, что увеличение численности населения ведет к оскудению района. То есть они поддерживают баланс отношений своего племени с природой. То есть это то, о чем мечтают сейчас все цивилизованные государства мира.

У папуасов, например, существовал обычай, что каждый юноша, желающий родить ребенка, должен убить человека соседнего племени, принести его голову, но при этом узнать его имя, потому что количество имен строго лимитировано. И только тогда ему давали право завести ребенка. В противном случае — нельзя.

Индейцы в Северной Америке вели меж собой жесточайшие межплеменные войны, которые, с точки зрения европейцев, были бессмысленны: земли много, бизонов полно, почему же сиу убивают, например, черноногих, а те, в свою очередь, убивают дакотов, и так далее: шаены убивают команчей, команчи — шаенов? Зачем? А потому что индейцы сиу и вообще все индейцы Северной Америки великолепно знали, что дары природы не беспредельны, что они могут прокормить без ущерба для нормального, природного воспроизводства лишь определенное количество людей. Но так как в Америке не было таких ограничений, как в Новой Гвинее у папуасов, им этого не требовалось, потому что у них войны были постоянно и можно было принести или скальп человека из соседнего племени или убить серого медведя гризли — это считалось равноценным, после чего юноша мог стать отцом семейства. Благодаря этому индейцам удалось поддержать природу Америки вплоть до того момента, когда туда пришли белые, которые ее существенно исказили, хотя и размножились чрезвычайно.

Так вот поставим сейчас вопрос: что же такое этнический гомеостаз?

Одно время считалось, как-то общепризнанно, что это — племена, отсталые в своем развитии. И поэтому их называли отсталыми, примитивными, считали неполноценными. Думаю, что эта точка зрения абсолютно неприемлемая для нас — марксистов, потому что она отражает устарелые и уже отброшенные во всем мире концепции расизма.

А почему им, собственно, было отставать? Что они хуже нас? Они не хуже нисколько, они к своим условиям применились и адаптировались точно так же, как мы применились к своим. А что, у нас все такие энергичные, все такие пассионарные, все такие творческие? Слава Богу, нет. Потому что если бы все занимались, понимаете, искусством, наукой и политикой, так для кого было бы нужно писать книги, рисовать картины, строить дома? Ведь должен же быть и потребитель, который сделает что-то другое.

Среди нас, цивилизованных народов, любых — английских, французских, русских, китайских, японских, каких хотите, — имеется достаточное количество людей того типа, который мы считаем характерным для гомеостаза. Весь фокус только в том, что при гомеостазе этот тип является исключительным и что пассионарные особи не уживаются в гомеостатических этносах, в гомеостатических коллективах, которые иногда образуют какие-нибудь очень примитивные общественные формы, иногда сохраняют от прошедшей истории сложные формы.

Иными словами, все эти реликтовые народы — это не начальные, а конечные фазы этногенеза. Это этносы, растерявшие свой пассионарный фонд и поэтому существующие в относительно благополучном состоянии.

И если в страшную эпоху обскурации императивом поведения была команда: