В некоторых случаях выбирают себе норму, чаще идеал, чаще человека, на которого надо равняться. И вот императив читается уже так: «Будь таким, как я!» Для Англии это был идеал джентльмена; для Византии это был идеал святого; для Средней и Центральной Азии это был идеал богатыря; для китайцев это был идеал просвещенного крестьянина, грамотного, читающего философские книги. «Будь таким, как я, и подражай мне!»

В Риме люди были попроще, они сделали идеалом своего императора Октавиана Августа и сказали: «Вот идеал, ему надо подчиняться».

И предложили переменить название месяца. Первый месяц июль они переменили в честь Юлия Цезаря, второй они назвали август в честь Октавиана. А третий хотели назвать Тиберий в честь очередного цезаря. (Жуткие подхалимы были римляне!) Но Тиберий был человек сухой, очень деловитый, и он сказал: «А что вы будете делать, когда дойдете до тринадцатого цезаря? Пусть останется сентябрем!»

Но он принял почитание себя как бога. И после этого в Римской империи, от Тиберия до Константина, император почитался как бог, кто бы он ни был. Потому что он был эталоном, на который должен был равняться каждый римский гражданин или подданный империи. Любое уклонение от этого императива, где бы оно ни происходило — в Европе, в Мусульманском мире, в Восточно-Христианском, на Дальнем Востоке или даже у индейцев Центральной Америки, оно рассматривается как что-то очень одиозное и неприятное.

Если человек говорит: «А я не хочу быть на него похожим!» — это уже не хорошо, это уклонение от норм. Это или лень, или — крамола! А это преследуется!

А если он говорит: «А я, в общем, хочу, но у меня не получается и некогда» — это уже лень, это небрежение обязанностями, за это последует наказание.

Он должен все время хотеть, но не должен становиться лучше своего идеала, потому что тогда он уже претендует на большее, чем ему положено. Лучше-то идеала ничто не может быть! А если он хочет — это дерзость! И это должно быть тоже наказано.

Порядок этот, надо сказать, присущ гармоничному обывателю. Этот порядок обеспечивает возможность спокойно ходить и существовать в пределах своих обязанностей, но не позволяет достигать решающего успеха. И даже не надо стремиться к слишком большому успеху. Он, естественно, является реакцией на те кровавые излишества, на все ужасы, которые люди пережили в предыдущую эпоху. И поэтому он встречает большое одобрение основной массы населения.

Вот Буасье написал такую прекрасную книжку «Общественное настроение времен римских цезарей»[378] (это русский перевод ее названия), где он показывает, что в Римской империи в эпоху самых жестоких цезарей, подавляющая масса населения была довольна.

Все у них было — и пища в изобилии (потому что техники не было, а весь труд шел на изготовление пищевых продуктов), они ели так, как у нас не едят миллионеры! Дома у них были исключительно удобные, с водопроводами, без особых фокусов в виде телевизоров и газа. Они имели атриум, они имели баню, они имели бассейн с прекрасным климатом, они могли купаться. У них не было дорогостоящего мыловаренного производства — они натирались естественными маслами и потом смывали их, это было лучше мыла — укрепляло кожу. И если они никуда не вылезали и ни к чему особенному не стремились и не лезли в Рим (там действительно было очень плохо, и все римляне обижали друг друга), а жили в провинции, им было неплохо. Римская империя буквально набухала сытостью.

И, тем не менее, в эту эпоху все римские и более поздние историки отмечают исключительную жестокость казней, исключительные зверства, которые касались очень небольшого слоя людей и тех, кто был с ними связан. И даже не класса какого-то, нет. Можно было быть сенатором, римским патрицием, и если ты живешь у себя на вилле, то тебя, пока у государства не будет нужды в деньгах, не тронут. Почему в деньгах? — Потому что каждая казнь влекла за собой конфискацию имущества. И когда нечем было платить легионам, то сразу обнаруживалось огромное количество богатых людей. А если ты со средним достатком живешь, то и живи себе на здоровье.

А вот те, которые ездили в Рим и не могли удержаться от участия в политике, в играх, в ухаживании за дамами (в Риме это тоже было предметом спорта), то они попадались на глаза, и их казнили, причем исключительно не хорошо.

В число таких людей, попадавших на глаза, были христиане, которые вели себя каким-то очень странным способом, непохожим на всех. Вместо того чтобы выпить-закусить и поспать в свое удовольствие, они где-то собирались, о чем-то говорили втихаря. И чужих к себе не пускали. Их тоже предавали казни. То есть всякая индивидуальная оригинальность преследовалась.

Неужели и в Англии было так же, и во Франции? Да, в общем-то было. Потому что французы изгнали гугенотов, англичане невероятно ограничили католиков. Ну, в Германии было не до этого, потому что там был такой ущерб населения, что в городе Нюрнберге даже разрешили двоеженство для того, чтобы пополнить как-то количество людей. Было не до того. В Испании инквизиция работала. В протестантских странах, например в Голландии, работали суды с теми же правами и теми же функциями, как инквизиция. Именно в XVIII в. началась та инквизиция, о которой мы читаем в книгах и которой в средние века не было. Я имею в виду преследование ведьм и колдунов. Это настолько важный момент, своего рода индикатор этнического подсознания, которое фиксирует, в свою очередь, подсознательные этнические процессы, что на этом следует остановиться подробнее.

В Древнем Риме существовало поверье, что существуют колдуны и покойники, которые могут нападать на живых (в общем, типа вампиров). Они назывались лары. (Нет, это индийское слово. Если вспомню, скажу латинское название.) И есть колдуны и колдуньи, которые могут летать по воздуху и наводить на людей страх. Так вот, в лангобардском и франкском законодательстве за донос на женщину — будто она летала по воздуху и наводила какое-то колдовство — доносчика наказывали, причем у лангобардов — тюремным заключением, а у франков — смертной казнью. (Как он смеет оговаривать невинную женщину!) Каждому же человеку нормальному ясно, что женщина на помеле летать по воздуху не может, — значит, на нее лгут, и наказывали доносчика. В XI в. перестали наказывать доносчиков, но и дела к рассмотрению не принимали. В XII в. дела принимали к рассмотрению, но по большей части оговариваемых оправдывали все-таки. В XVI в. работала вторая Инквизиция, которая не оправдывала ни в каком случае; и для доноса не требовалось никаких доказательств. И дожила она до наполеоновских войн. Предпоследнее сожжение ведьмы произошло в Тюрингии в 1792 г., а через два года последнее — в Швейцарии, в протестантской стране, где также сожгли какую-то несчастную по такому же доносу.

С чем мы можем это связать? Колдун, ведьма — они считались, так сказать, людьми необыкновенными, людьми с индивидуальными качествами. А поскольку от всех индивидуальных качеств надо было отделаться, надо было стать «золотой посредственностью» (это слова Октавиана Августа, не мои), то они отклонялись от следования идеалу. В Китае и России ведьм не жгли. А в «просвещенной» Западной Европе только наполеоновские войны прекратили это убийство беззащитных.

В Риме эпохи гражданских войн, страшных казней Мария и Суллы, восстаний Каталины и Брута, убийств, которые произвел Антоний, — никто не преследовал за религиозные убеждения или за какие-то особенные качества ни колдунов, ни гадателей, которых было много. Никто ими не интересовался.

При императорах гадателей высылали за пределы Рима, а если они возвращались, — то сжигали. Обычай сжигать людей, непохожих на себя, ведет начало не с христианской церкви, а еще со времен не вполне языческой Римской империи. Этот инерционный период, который я вам сейчас описывал, как видите, имеет свои положительные стороны, но имеет и свои недостатки.