– И как же?

– Я разговариваю с ним, ты разговариваешь с ней.

– К черту.

– Ну да, тебе-то больше всех не повезло. Ты же друг обоих.

– Нет уж, ему я не друг.

Дядюшка Эл вздыхает и напускает на себя выражение всетерпения.

– Постарайся понять Августа. Так уж у него выходит. Он не виноват. – Склонившись, он смотрит мне прямо в лицо. – Боже правый! По-моему, тебе следует показаться врачу.

– Врач мне не нужен. И, уж конечно, он виноват.

Пристально взглянув мне в глаза, Дядюшка Эл вновь откидывается на стуле.

– Он болен, Якоб.

Я молчу.

– У него парогнойная шлюзокрения.

– Что-что?

– Парогнойная шлюзокрения, – повторяет Дядюшка Эл.

– Вы хотите сказать, параноидная шизофрения?

– Ну да. Какая разница. Суть в том, что он не в своем уме. Но зато как хорош! В общем, мы стараемся его не трогать. Конечно, Марлене сложней, чем всем нам. Потому-то мы должны ее поддерживать.

Я ошеломленно трясу головой:

– Да вы вообще думаете, что говорите?

– Мне нужны оба. А если она не вернется к Августу, он будет неуправляем.

– Он ее ударил, – повторяю я.

– Да, я в курсе, это очень неприятно. Но ведь он ее муж, верно?

Я надеваю шляпу и поднимаюсь.

– И куда это ты направляешься?

– Работать, – отвечаю я. – Не все же сидеть тут у вас и слушать, что Август ее правильно ударил, потому что она его жена. И что он не виноват, потому что помешанный. Раз уж он помешанный, его тем более следует держать подальше.

– Если хочешь, чтобы тебе и дальше было где работать, лучше сядь.

– Знаете что? Пошла она к чертям, эта работа! – говорю я, направляясь к двери. – До свидания. Не могу сказать, что рад был вас повидать.

– А как же твой дружок?

Я замираю, положив руку на дверную ручку.

– Коротышка с сучкой, – задумчиво поясняет он. – И еще один, как бишь его зовут? – он щелкает пальцами, будто бы пытаясь припомнить.

Я медленно разворачиваюсь. Так вот куда он клонит.

– Ну, ты понял, о ком я. О том никуда не годном калеке, который уже черт знает сколько времени жрет мою еду и занимает место в моем поезде, хотя с тех пор палец о палец не ударил. С ним-то что будем делать?

Я гляжу на него в упор и весь горю от ненависти.

– Ты что же, и правда думал, что сможешь провезти в моем поезде «зайца», а я об этом не проведаю? И что он не проведает? – Лицо у него суровеет, глаза вспыхивают.

И вдруг черты его лица смягчаются. Он тепло улыбается и с мольбой простирает ко мне руки.

– Послушай, ты же меня неправильно понял. Работники этого цирка – моя большая семья. И я искренне забочусь о всех и каждом. Но при этом понимаю, что иногда кому-то одному приходится принести жертву, чтобы всей семье было лучше. А ты, похоже, не понимаешь. Так вот, в интересах семьи – чтобы Август и Марлена помирились. Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?

Я гляжу прямо в его маслянистые глаза, думая лишь о том, с каким удовольствием всадил бы прямо между ними томагавк.

– Да, сэр, – наконец отвечаю я. – Несомненно.

Рози стоит, поставив ногу на лохань, а я подпиливаю ей ногти. На каждой ноге их по пять, как у человека. Занимаясь одной из передних ног, я вдруг замечаю, что все как один рабочие в зверинце бросили работу и замерли, таращась широко распахнутыми глазами на вход.

Я поднимаю взгляд. Ко мне приближается Август. Вот он уже прямо передо мной. Прядь волос падает ему на лоб, и он поправляет прическу распухшей рукой. Его верхняя губа, треснувшая, словно сосиска на гриле, синевато-лиловая. Покрытый кровавой коркой нос расплющен и свернув набок. В руке зажженная сигарета.

– Боже праведный, – говорит он, пытаясь улыбнуться, но из-за треснувшей губы у него ничего не получается. – Трудно сказать, кому досталось больше, а, малыш?

– Что вам нужно? – спрашиваю я, нагибаясь и спиливая край огромного ногтя.

– Скажи, ты ведь больше не сердишься?

Я не отвечаю.

Он некоторое время наблюдает за моей работой.

– Послушай, я понимаю, что вел себя не лучшим образом. Порой воображение берет надо мной верх.

– А, так вот что это было?

– Постой, – говорит он, выдувая дым. – Давай так. Кто старое помянет, тому глаз вон. Что скажешь, малыш? Мир? – и протягивает мне руку.

Я выпрямляюсь, вытянув руки по швам.

– Вы ее ударили, Август.

Остальные молча за нами наблюдают. Август столбенеет. Шевелит губами. Отдергивает руку и перекладывает в нее сигарету Руки у него в кровоподтеках, ногти поломаны.

– Да. Я знаю.

Я отворачиваюсь и всецело посвящаю себя ногтям Рози.

– Poldz nogе[27]. Poloz nogе, Рози.

Она поднимает огромную ногу и переставляет на землю. Я подталкиваю перевернутую лохань под другую переднюю ногу. «Nogе! Nogе!» Рози переносит вес и ставит ногу на лохань. «Teraz do przodu»[28] – подталкиваю я ее пятку пальцами, пока ногти не нависают над краем лохани. «Хорошая девочка!» – похлопываю я ее по боку.

Она поднимает хобот и приоткрывает рот в улыбке. Я поднимаюсь и глажу ее по языку.

– Ты не знаешь, где она? – спрашивает Август.

Я наклоняюсь и изучаю ногти Рози, проводя руками по ее подошве.

– Мне нужно ее увидеть, – продолжает он.

Я начинаю подпиливать. В воздух выстреливает тонкая струйка порошка.

– Что ж. Как хочешь, – дрожащим голосом произносит он. – Но она моя жена, и я ее отыщу. Пусть мне придется обойти все гостиницы в городе. Я все равно ее отыщу.

Я поднимаю глаза как раз в тот миг, когда он отбрасывает недокуренную сигарету. Пролетев по воздуху, окурок попадает прямо в открытый рот Рози и с шипением гаснет на языке. Она в панике трубит, тряся головой и запуская в рот хобот.

Август удаляется. Я вновь поворачиваюсь к Рози. Она глядит на меня с несказанной грустью, а в ее янтарных глазах стоят слезы.

Мне бы следовало подумать, что он будет искать ее по всему городу. Но я вовремя не озаботился, и в итоге она во второй попавшейся нам гостинице. Отыскать – легче некуда.

Поскольку за мной наверняка наблюдают, я жду благоприятного момента – и как только появляется возможность, сломя голову несусь в гостиницу. Выждав некоторое время за углом и убедившись, что хвоста за мной нет, я перевожу дыхание, снимаю шляпу, вытираю лоб и захожу.

Портье поднимает глаза. Ага, это уже другой. Он тупо пялится на меня.

– А вам что нужно? – спрашивает он так, как если бы уже видел меня – ну, или как если бы к нему постоянно заглядывали помятые гнилые помидоры.

– Мне нужна мисс Ларш, – отвечаю я, вспоминая, что Марлена зарегистрировалась под девичьей фамилией. – Марлена Ларш.

– Постояльцев с такой фамилией у нас нет.

– Нет, есть, – говорю я. – Утром я ее сам сюда провожал.

– Извините, но вы ошибаетесь.

Поглядев на него долгим взглядом, я взбегаю вверх по лестнице.

– Эй, парень! А ну вернись!

Но я несусь наверх, перепрыгивая через ступеньки.

– Если вы туда подниметесь, я вызову полицию! – кричит он.

– Давайте!

– Вызываю! Видите, уже звоню!

– Давайте!

Я стучу в дверь самыми целыми из костяшек пальцев.

– Марлена?

Миг спустя портье оттаскивает меня от двери и швыряет об стену. Схватив меня за лацканы, он повторяет мне прямо в лицо:

– Я же тебе сказал, ее здесь нет.

– Оставь его, Альберт. Это друг, – говорит, появляясь в вестибюле, Марлена.

Он замирает, горячо дыша мне в лицо. Глаза у него расширяются от недоумения.

– Что-о-о?

– Альберт? – переспрашиваю я в не меньшем недоумении. – Альберт?

– А как же раньше? – бормочет Альберт.

– Это не тот человек. Другой.

– Сюда приходил Август? – спрашиваю я, сообразив наконец, что к чему. – Все в порядке?

Альберт смотрит то на меня, то на нее.

– Это друг. Он с ним подрался.

Альберт отпускает меня и делает неловкую попытку поправить мой пиджак, после чего протягивает руку: