Оставшиеся обнаружили, что Рози, все еще прикованная за ногу к колу, лежит на боку и дрожит.

– Как я его ненавижу, – говорит Уолтер, едва я захожу в наш вагон. Он сидит на раскладушке и поглаживает Дамку по ушам. – Ох, как же я его ненавижу.

– Расскажите мне, в конце концов, что у вас там стряслось! – кричит из-за сундуков Верблюд. – Ведь ежу понятно, что что-то стряслось. Якоб! Помоги-ка мне отсюда выбраться. А то Уолтер со мной не разговаривает.

Я молчу.

– Ну, разве можно быть таким жестоким? Разве можно? – продолжает Уолтер. – К тому же там чуть паника не началась! А если бы звери разбежались, то запросто поубивали бы людей. Ты там был? И вообще хоть что-то слышал?

Мы встречаемся взглядами.

– Нет, – отвечаю я.

– Хотел бы я знать, о чем вы там, черт возьми, треплетесь, – говорит Верблюд. – Но, похоже, меня тут за человека не держат. Эй, послушайте, разве обедать не пора?

– А может, я не хочу есть, – отвечаю я.

– И я не хочу, – говорит Уолтер.

– Зато я хочу, – сердится Верблюд. – Но, клянусь, ни один из вас об этом даже не подумал. И не захватил для старика и кусочка хлеба.

Мы с Уолтером переглядываемся.

– А вот я там был, – осуждающе говорит он. – Хочешь, расскажу, что слышал?

– Нет, – отвечаю я, не отводя глаз от Дамки. Она ловит мой взгляд и пару раз ударяет обрубком хвоста по одеялу.

– Уверен?

– Да, уверен.

– Думал, тебе будет небезразлично, ты же ветеринар, и вообще.

– Мне небезразлично, – громко отвечаю я. – Но я за себя не ручаюсь.

Уолтер смотрит на меня долгим взглядом.

– Ну, и кто пойдет за жратвой для этого старого хрыча, ты или я?

– Эй! Думай, что говоришь! – кричит старый хрыч.

– Ладно, я схожу. – Я разворачиваюсь и выхожу из вагона.

На полпути к кухне я понимаю, что скрежещу зубами.

Вернувшись с едой для Верблюда, я обнаруживаю, что Уолтер ушел. Вскоре он появляется, неся в обеих руках по бутылке виски.

– Благослови тебя Господи, – клохчет перетащенный в угол Верблюд и тычет в Уолтера непослушной рукой. – Гдe ты, во имя всего святого, раздобыл это богатство?

– Да вот дружок из вагона-ресторана сделал мне одолжение. Я так подумал, что сегодня всем нам неплохо бы забыться.

– Ну, так не томи, – торопит Верблюд. – Брось трепаться и давай его сюда.

Мы с Уолтером одновременно бросаем на него свирепые взгляды.

Морщины на его посеревшем лице становятся еще глубже.

– Ну, вы сегодня просто два брюзги. В чем дело-то? Кто-то плюнул вам обоим в суп?

– На вот. Не обращай на него внимания, – говорит Уолтер и сует мне бутылку.

– Как это «не обращай на него внимания»? В мое время мальчиков учили уважать старших.

Вместо ответа Уолтер берет вторую бутылку и садится на корточки перед ним. Но когда Верблюд к ней тянется, Уолтер отдергивает руку.

– Э, нет, старина. Сейчас ты ее уронишь, и будет у нас брюзгой больше.

Он подносит бутылку к губам Верблюда и держит, пока тот делает с полдюжины глотков. Старик похож на грудничка, которого кормят из соски. Уолтер резко отворачивается и, прислонившись к стене, сам как следует прикладывается к бутылке.

– Эй, чего это ты? Не любишь виски? – спрашивает он, вытирая губы и указывая на мою бутылку – я так ее и не открыл.

– Почему, очень даже люблю. Послушай, у меня нет денег, и я не знаю, когда смогу тебе отдать и смогу ли вообще, но можно, я ее возьму?

– Так я ведь тебе ее и дал.

– Да нет… можно, я ее возьму кое для кого еще?

Уолтер бросает на меня быстрый взгляд. В уголках глаз у него намечаются морщинки.

– Для женщины, а?

– Нет.

– Врешь ведь.

– Нет, не вру.

– Ставлю пять баксов, что для женщины, – говорит он, отхлебывая еще глоток. Его кадык ходит туда-сюда, и коричневая жидкость спускается не меньше чем на дюйм. Просто удивительно, как быстро они с Верблюдом умудряются заглатывать спиртное!

– Она на самом деле женского пола.

– Ха! – хмыкает Уолтер. – Только не говори ей ничего такого в лицо. Кем бы она ни была, тебе она подходит больше, чем сам знаешь кто.

– Мне нужно загладить свою вину. Сегодня я ее здорово подвел.

До Уолтера внезапно доходит.

– А можно еще чуточку? – беспокоится Верблюд. – Он-то, может, и не хочет, а я вот хочу. Да нет, я не виню мальчика – что делать, раз уж ему хочется разнообразия. Молодость на то и дана. Бери, пока можешь, – так я всегда говорил. Вот-вот, бери, пока можешь. Даже если придется расплатиться пузырьком.

Улыбнувшись, Уолтер вновь подносит бутылку к губам Верблюда и дает ему несколько раз хорошенько отпить. Воткнув обратно пробку, он наклоняется и протягивает бутылку мне.

– Возьми и эту тоже. И передай ей, что я тоже сожалею. По правде сказать, очень сожалею.

– Эй! – кричит Верблюд. – Да разве же есть в мире такая женщина, что стоила бы двух бутылок виски? Как так можно?

Я поднимаюсь и рассовываю бутылки по карманам пиджака.

– Ну, как так можно? – взывает Верблюд. – Эй, это нечестно!

И все то время, пока я удаляюсь от вагона, меня преследуют его мольбы и причитания.

Стемнело, и в дальнем конце поезда, где едут артисты, уже начинаются вечеринки, в том числе, оказывается, и у Августа с Марленой. Я бы все равно не пошел, но отмечаю, что меня и не звали. Похоже, мы с Августом снова на ножах. А точнее, раз уж я возненавидел его больше, чем кого бы то ни было за всю свою жизнь, похоже, это я с ним на ножах.

Рози в самом конце зверинца, и я, привыкнув к тусклому свету, замечаю, что рядом с ней кто-то есть. Это Грег, с которым мы познакомились у капустной грядки.

– Эй! – окликаю я его, приближаясь.

Он оборачивается. В руках у него тюбик цинковой мази, которой он залечивает исколотую шкуру Рози. Только на этом боку у нее уже с две дюжины белых пятнышек.

– Ох ты боже… – выдыхаю я, глядя, как из-под цинковых заплаток сочится кровь.

Подняв на меня янтарные глаза с невероятно длинными ресницами, она моргает и издает вздох, сотрясающий все ее тело.

Меня захлестывает вина.

– Чего надо-то? – ворчит, не прекращая работы, Грет.

– Хотел взглянуть, как она.

– Ну что, видел? А теперь извини, – попытавшись от меня отделаться, он поворачивается обратно к Рози. – Nogе[17], – говорит он ей. – No, daj nogе[18].

Помедлив, слониха поднимает ногу и держит прямо перед собой. Грег встает на колени и втирает немного мази ей под мышку, прямо перед странной серой грудью, свисающей, слов-но у женщины.

– Jestes dobrа dziewczynkа[19], – он встает и закручивает тюбик с мазью. – Poldz nogе[20]

Рози опускает ногу на землю.

– Masz, moja piеkna[21] – говорит он, роясь в кармане. Рози с любопытством покачивает хоботом. Он вытаскивает мятный леденец, отряхивает и протягивает ей. Она ловко выхватывает конфетку из его пальцев и запихивает в рот.

Я потрясенно на них гляжу – должно быть, даже разинув рот. За две секунды в мозгу у меня проносится вся ее история: как она не хотела у нас выступать, как ходила когда-то с бродячим артистом, как воровала лимонад – и, наконец, как ее уводили подальше от грядки с капустой.

– Господи Иисусе, – растерянно говорю я.

– Что еще? – спрашивает Грег, поглаживая ее по хоботу.

– Она тебя понимает.

– Ну да, а что?

– Как это «ну да, а что»? Господи, да ты представляешь, что это означает?

– Стой, куда лезешь? – решительно встает между нами Грег, когда я приближаюсь к Рози.

– Позволь-ка, – говорю я. – Ну, пожалуйста. В жизни не стал бы причинять этой слонихе вреда.

Грег не отводит от меня глаз. Я не вполне уверен, что он не ударит меня сзади, но все равно поворачиваюсь к Рози. Она глядит на меня и моргает.