– Ты не бойся, Генри, – сказала Айдабела, раздавив блоху. – Они тебя пальцем не тронут.

– А что ты собираешься делать? – спросил Джоул. – Домой-то придется когда-нибудь идти?

Она потерла нос и уставилась на него широко раскрытыми, даже умоляющими глазами; будь это кто-нибудь другой, Джоул подумал бы, что она с ним заигрывает.

– Может, да, а может, нет, – сказала она. – За этим и пришла к тебе. – Вдруг, деловито столкнув Генри с колен, она задушевно, по-приятельски положила руку Джоулу на плечо: – А ты не хочешь удрать? – И, не дав ответить, торопливо продолжала: – Вечером можно пойти в город, когда стемнеет. Там цирк приехал, народу будет полно. Охота еще разок посмотреть; в этом году, говорят, у них чертово колесо и…

– А потом куда пойдем? – спросил он.

Айдабела открыла рот… закрыла. Должно быть, она не особенно об этом задумывалась – и, поскольку теперь весь мир был к их услугам, единственное, что пришло ей в голову:

– Дальше, пойдем дальше, пока не попадем в хорошее место.

– Можем поехать в Калифорнию, будем виноград собирать, – предложил он. – На Западе можно жениться с двенадцати лет.

– Я не хочу жениться, – сказала она, краснея. – Кто это сказал, что я хочу жениться? Ты вот что, пацан: или ты веди себя прилично, веди себя, как будто мы братья, или пошел на фиг. И девчоночьим делом – виноград собирать – мы заниматься не будем. Я думала, мы во флот запишемся; а можно Генри научить всяким штукам и поступить в цирк. Слушай, а ты можешь научиться фокусам?

Тут он вспомнил, что так и не сходил к отшельнику за обещанным амулетом; если они с Айдабелой сбегут, амулет им обязательно понадобится – и он спросил, знает ли она дорогу к гостинице «Морок».

– Примерно, – сказала она. – Лесом, через амбровую низину, а потом через ручей, где мельница… У-у, это далеко. А зачем нам туда вообще?

Объяснить он не мог, конечно, потому что Маленький Свет велел молчать про амулет.

– У меня там важное дело к человеку, – сказал он и, желая немного попугать ее, добавил: – А то с нами случится что-то страшное.

Оба вздрогнули.

– Не прячься, я знаю, где ты, я тебя слышала. – Это была Эйми, она кричала из окна прямо над ними, но их не видела: листья таро скрывали их, как зонт. – Надо же, оставил мистера Сансома, беспомощного, – ты совсем сошел с ума?

Они уползли из-под листьев, прокрались вдоль стены дома и кинулись к дороге, к лесу.

– Я знаю, что ты здесь, Джоул Нокс, немедленно поднимись, любезный!

В глубокой низине темная смола засыхала корками на стволах амбровых деревьев, опутанных вьюнами; там и сям опускались и поднимались зеленые бабочки, похожие на светлые листья яблонь; живая дорожка длинноцветных лилий (только святым и героям, говорят старики, слышен туш из их раструбов) манила как будто призрачными руками в кружевных перчатках. И Айдабела все время махала руками: комары свирепствовали: как осколки огромного зеркала, бежали навстречу и дробились под ногами Джоула комариные болотные лужи.

– У меня есть деньги, – сказала Айдабела. – Между прочим, почти доллар.

Джоул вспомнил мелочь, спрятанную в шкатулке, и похвастался, что у него еще больше.

– Все потратим на цирк, – сказала она и лягушкой сиганула через бревно, похожее на крокодила. – Кому они вообще нужны, деньги? Нам сейчас уж точно не нужны… только на выпивку. Надо заначить столько, чтобы каждый день было на кока-колу, – у меня мозги сохнут, если не выпью с ледиком. И на сигареты. Выпить, покурить и Генри – больше мне ничего не нужно.

– И я немного нужен, да? – сказал он – неожиданно для себя вслух. Но вместо ответа она завела нараспев: «…хорошо макаке по ночам во мраке рыжие расчесывать вихры…»

Они задержались, чтобы соскрести смолы для жвачки, и, пока стояли, она сказала:

– Папа всю округу из-за меня обшарит: сейчас пойдет к мистеру Блюи одалживать гончую. – Она засмеялась, и капли жеваной смолы выдавились у нее из углов рта; на волосы ей села зеленая бабочка и повисла на локоне, как бант. – Один раз они беглого каторжника ловили – в этой самой низине, – мистер Блюи со своей гончей, и Сэм Редклиф, и Роберта Лейси, и шериф, и все собаки с фермы; когда стемнело, видно стало их лампы в лесу и собачий лай слышен; прямо праздник какой-то: папа с мужчинами и Роберта напились до чертей, и как Роберта ржала, слышно было небось в Нун-сити… Знаешь, мне жалко стало этого каторжника, и страшно за него: я все думала, что он – это я, а я – это он, и нас обоих ловят. – Она сплюнула жвачкой и засунула большие пальцы в петли своих защитных шортов. – Но он ушел. Так и не поймали. Кое-кто говорит, что он до сих пор тут… прячется в гостинице «Морок», а может, в Лендинге живет.

– Кто-то в Лендинге живет! – с энтузиазмом подхватил Джоул, но тут же разочарованно добавил: – Только это не беглый, это дама.

– Дама? Мисс Эйми, что ли?

– Другая дама, – сказал он и пожалел о том, что начал этот разговор. – У ней высокий седой парик и красивое старинное платье, но я не знаю, кто она, и вообще, есть ли она на самом деле. – Айдабела только посмотрела на него, как на дурака, и он, смущенно улыбнувшись, сказал: – Я пошутил, просто хотел напугать тебя. – Не желая отвечать на вопросы, он забежал вперед. Сабля при этом хлопала его по бедру.

Ему казалось, что они далеко ушли, и легко было даже представить себе, что они заблудились: может, нет вовсе этой гостиницы, чье название рождало образ бесплотно-белого дворца, плывущего сквозь лес подобно пару. Очутились перед стеной ежевики; Джоул вынул саблю и прорубил проход.

– После вас, моя дорогая Айдабела, – сказал он с глубоким поклоном; она свистнула собаку и вошла.

За ежевикой открылся берег с крупной галькой и неторопливый ручей – скорее даже речка в этом месте. Пожелтелый тростник заслонял разрушенную плотину. Ниже ее на высоких сваях стоял над водой странный дом: дощатый, некрашеный и серый, он имел незаконченный вид, как будто строитель испугался и бросил работу на половине. На лоскутьях кровли загорали три грифа; через небесно-голубые сквозные окна влетали в дом и вылетали обратно бабочки. Джоул ощутил горькое разочарование – неужели это и есть гостиница «Морок»? Но Айдабела сказала: нет, это – старая заброшенная мельница, раньше фермеры возили сюда молоть кукурузу.

– Тут была дорога, она вела в гостиницу, теперь – сплошной лес, даже тропки не осталось.

Айдабела схватила камень, швырнула в грифов; они снялись и стали парить над берегом. Их тени лениво описывали пересекающиеся круги.

Вода здесь была глубже, чем там, где они купались, и темнее – грязно-оливковая, бездонная, и Джоул, услышав, что переплывать не придется, от облегчения так расхрабрился, что зашел под мельницу, где через ручей была переброшена тяжелая подгнившая балка.

– Лучше я первая пойду, – сказала Айдабела. – Старая, провалится еще.

Однако Джоул протиснулся вперед нее и ступил на дерево; что бы она ни говорила, он – мальчик, а она – девочка, и он, черт возьми, больше не позволит ей верховодить.

– Вы с Генри идите за мной, – сказал он, и голос его прозвучал гулко в подвальном сумраке.

Светлые отражения воды, змеясь, взбегали вверх по гнилым изъеденным сваям; медные водяные клопы раскачивались на хитрых трапециях из паучьей пряжи, и на мокром истлевшем дереве сидели грибы величиной с кулак. Джоул переступал робко, балансируя саблей, и, чтобы не видеть головокружительной глубокой воды, движущейся под самыми ногами, неотрывно глядел на противоположный берег, где нагруженные лозы рвались из красной глины к солнцу и зеленели призывно. Но вдруг он почувствовал, что никогда не перейдет на ту сторону – так и будет качаться между сушей и сушей, один, в потемках. Затем, ощутив, как вздрогнула балка под тяжестью Айдабелы, вспомнил, что он не совсем один. Только… Сердце упало, остановилось; все тело сжали железные обручи.

Айдабела крикнула:

– Что там?

А он не мог ответить. Не мог издать ни звука, не мог шевельнуться. В полушаге от него, свернувшись, лежала мокасиновая змея толщиной с его ногу и длинная, как бич; копьевидная голова поднялась, впившись в Джоула узкими зрачками; и его обожгло, словно яд уже побежал по жилам. Айдабела подошла сзади и заглянула через его плечо.