— До вас, батя, райцентровские!

— Что же ты в хату не кличешь, дура?! — буркнул старик.

Пока происходил этот разговор, я быстрым взглядом окинул сени. Внимание мое привлекла обычная крестьянская коса, прислоненная в углу у дверей. Полотно ее до половины было вырублено зубилом.

«Так вот из чего дед Карпо ножи делает!» — подумал я.

Пропустив меня в хату, молодая женщина замешкалась в сенях, затем тоже вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Тем временем я представился хозяину и сообщил ему о цели своего прихода:

— Вот ходим, дедушка, по дворам, интересуемся, не заметил ли кто случайно чего-нибудь подозрительного прошлой ночью?

— Это когда Невроду-то убили? — спокойно спросил старик, откладывая в сторону ботинок на железной лапе и сапожный молоток.

— Спали мы с батей о ту пору! — негромко сердито сказала молодая женщина.

— А ты помолчи, Любка, не встревай в мужицкий разговор, — оборвал ее дед и бросил на нее короткий, укоризненный взгляд. — Вот гостю лучше стул ослобони, на ногах люди все утро...

«Знает, что мы заходили в другие хаты. Это хорошо!» — обрадовался я.

Дочь старика смахнула со стула кожаные обрезки, и я присел.

— Ноги, признаться, побаливают. Да и не только ноги — в голове все кругом пошло из-за этого убийства...

Тень усмешки пробежала по губам старика.

— Задарма, значит, ноги бьете и мозги сушите? — спросил он; в прищуре его глаз зажглись насмешливые огоньки.

Я ближе придвинул свой стул к маленькому столику, за которым сапожничал дед Карпо, и сказал доверительно:

— Служба, дедушка, такая неблагодарная. Преступник-то себе дорожку заранее стелет, а мы вслепую, во все стороны кидаемся. Потому на добрых людей надежда. И к вам потому пришел. Да, видно, тоже впустую, и вы в эту ночь, наверное, крепко спали?..

— Да, ноченьку выбрали злодеи удачную, — заметил старик сочувственно. — Вот и я, грешный, заработался с вечера, — на осень-то и зиму все обувку свою готовят! — а потом, как лег — камнем до утра и пролежал. По надобности своей даже не встал. Ну, а Любка — женщина молодая, таким всегда сладко спится.

— Жаль, не знал, дедушка, что вы сапожничаете, а то бы и я попросил с вечера набойки набить.

— А вы сегодня, как управитесь, пришлите. К утру будут готовы.

— Сегодня вечером мы уже далеко будем. Что же тут сидеть!

Тихий облегченный вздох Любки донесся из-за моей спины. Лицо старика осталось непроницаемым. Лишь в глубине его глаз на мгновение мелькнул какой-то слабый огонек, тщательно подавляемая вспышка радости. Стараясь скрыть свое волнение, дед Карпо полез в карман за табаком.

— Закурите, дедушка, моих, — предложил я и, вытащив коробку папирос, положил ее на столик, прямо на обрезки кожи.

— Нет, я ваших городских не люблю, дух у них слабый, — отказался дед Карпо.

— Ну, если наше не в лад, то мы с нашим назад, — засмеялся я и, взяв коробку с папиросами обратно, незаметно вместе с нею прихватил пальцем и маленький кусочек кожи.

Теперь можно было уйти. Еще раз скользнув взглядом по сапожному столику с лежащим на нем ботинком и просмоленной дратвой, я поднялся и начал прощаться.

— Простите, что побеспокоил вас с дочкой, от дела оторвал.

— Какое же это беспокойство? Приятно побеседовали, у нас чужие люди — редкость. Жаль только, что набоечек вам не подправил.

Старик тоже встал, вытер ладони о замасленный полотняный фартук и протянул мне руку, крепко стиснул мои пальцы уверенным движением человека, который вдруг обрел спокойствие. Дочь старика, возившаяся у печки, лишь издали кивнула мне, не поднимая опущенных глаз.

Надевая в сенях фуражку, я на мгновение приостановился. В глаза мне снова бросилась стоящая в углу коса. Однако теперь ее прикрывали мешки, обрубленная часть не была видна.

«Так вот почему ты замешкалась в сенях!» — подумал я.

Часам к трем мы уже закончили все свои дела, даже успели немного перекусить. Жена Невроды не хотела отпустить нас, не накормив. Бледная, с глубоко запавшими глазами, но уже овладевшая собой, она твердо заявила:

— Не ломайте обычая нашего, мертвого нужно помянуть. На похоронах вы не будете, ну так сейчас за память его добрую чарку выпейте. Не обижайте меня с детьми.

Во время обеда женщина держала себя со спокойным достоинством, угощала нас, но сама ничего не ела.

— Не могу, — сказала она просто. — Я и тела своего не чувствую. Словно сердце одно у меня осталось да думка неспокойная.

Чтобы отвлечь ее, мы старались говорить о будущем детей, о разных хозяйственных делах, в которых колхоз обещал ей помощь. Вспоминать о страшных событиях позапрошлой ночи все, и она в том число, в разговоре избегали. Только уже перед самым прощанием Евдокия Николаевна Неврода отвела меня в сторону и, пристально глядя в глаза, сказала:

— Мертвого, знаю, не воскресить. И горю моему вы не поможете. Одно хочу услышать: найдете вы их? Есть такая надежда?.. Ведь страшно жить, когда люди такие по земле ходят!

— Найдем, Евдокия Николаевна! — уверенно пообещал я. — Конечно, чем больше люди нам помогут, тем скорее найдем. Вот и вы во многом можете нам помочь. Припомните, были у вас или у вашего мужа в последнее время с кем-нибудь стычки? Или раньше кто-нибудь ему угрожал?

Женщина покачала головой:

— Нет, не упомню такого! Характеру он был спокойного, рассудительно с людьми обращался. Иной бы накричал, а он с шуткой или будто за советом, глядь, незаметно по-своему и повернет... А люди за это, к нему с уважением... За всю жизнь только один человек на него и злобился, да и тот сгинул. Даже вспоминать о том де стоит.

— А все-таки расскажите!

— Федор Савчук у нас тут начальником полиции был, а потом, как гитлеровцев прогнали, с бандой в лесу прятался. Ну, Вася, муж мой, его изловил и судить представил. Так Федор этот, Савчук, кричал тогда, что из гроба встанет, а за все отомстит...

— У него кто-нибудь остался в селе?

— Кто уж! Старуха Савчукова давно померла, сын жинку бросил и с гитлеровцами подался...

— А жена младшего Савчука что собой представляет?

— Баба как баба! Известно, осталась ни женой, ни вдовой — вот на весь свет и злобится. Все от людей в сторону. Даже в лес по ягоды или за хворостом одна норовит.

Мое решение установить за хатой деда Карпа наблюдение, после всего рассказанного женой Невроды, еще более окрепло.

Но теперь в свой, согласованный с майором Костенко, план я решил внести некоторые коррективы.

— Евдокия Николаевна, — спросил я, — нельзя ли будет поселить у вас одного человека? Только чтобы жил он под видом какого-нибудь вашего родственника, мол, в гости приехал. Для нас это большая помощь была бы.

Женщина задумалась.

— Вот уж не знаю... — нерешительно сказала она. — Братов моих здесь все знают: нет-нет и наезжали в гости в наше село. Муж сестрин — личность в районе известная, бригадир он знатный. Вот разве вроде племянник приехал? Тот, что в Донбассе на шахте работает! Летом ведь обещал навестить, погостевать. Ну и подумают люди: на похороны, мол, отпросился...

— Очень хорошо! На том и порешим. Значит, ждите завтра гостя!

Распростившись с женой Невроды, мы направились к сельсовету. По дороге я решил забежать к Трофиму Петровичу, поблагодарить за хлеб, за соль. Однако резника дома не оказалось.

— Дед Карп кликнул его... Кабана вдруг надумал резать, пояснила Настя. — Может, сбегать позвать?

— Что вы, Настенька! Зачем человека от дела отрывать? Просто передадите мой привет и благодарность за ночлег и угощение.

Я догнал своих спутников и сообщил им о только что сделанном новом открытии.

— Да, это действительно странно, — согласился со мной подполковник. — Праздника никакого не предвидится, в в это время обычно на селе никто свиней не режет. Разве для продажи старик решил? Надо будет проверить, повезет ли он мясо на базар?

— Вряд ли для базара, — с сомнением покачал головой майор Костенко. — Никакой выгоды нет. Свиньи в это время еще неоткормлены, значит, сало будет плохое, а это прямой убыток.