Слушал Гриценко рассказ, а в памяти всплывало: «Такие и в огне не горят...» Вот тебе и не горят!
XIII
Мюллер разговаривал с шефом полиции, сидя на столе спиной к двери, холодно и сухо. Майор Шмультке тоже ни разу не взглянул на вытянувшегося в струнку Трикоза. Он жевал конфету, глядя в окно тупыми бесцветными глазами. В тишине комнаты слова оберста падали, как капли холодной воды:
— Я хотел бы, чтобы ваши охранники были такими же боеспособными, как те шестеро партизан. Не быть нам победителями, если мы будем так дорого платить за каждую большевистскую голову. Запомните это!
Да, шеф полиции и без того знал, какой беспомощной оказалась разношерстная ватага полицаев, собранная им с таким огромным трудом. В первой же стычке семеро партизан (хотя Мюллеру он доложил, что их было всего шестеро) уничтожили семнадцать эсэсовцев и полицаев. Четырнадцать ранили. Хорошо, что среди потерпевших была почти половина эсэсовцев, а то бы никак не оправдаться.
В разговоре оберст изложил свой план «боевой подготовки охраны». Предлагалось устроить однодневный сбор полицаев округа, перед которыми эсэсовцы смогли бы продемонстрировать, как нужно расправляться с противниками фюрера. Местом сбора был назначен хутор Вильховой, куда, по доносам, нередко наведывались партизаны.
На сретение спозаранку, когда в только что открытой церкви ударили в колокол, Трикоз на автомашине выехал из города. Он сидел рядом с шофером-немцем и повторял про себя заготовленную речь. На заднем сиденье дремали двое автоматчиков.
Полевая дорога ужом петляла между пригорками. И хотя на дворе еще дули февральские ветры, снег начал заметно оседать. Видно, приближалась оттепель. Трикоз смотрел через переднее стекло кабины на гребень темного леса, в даль, где притаились невидимки партизаны, и неприятный холодок пробегал по спине.
Часа через полтора новенький «оппель-капитан» облегченно вздохнул, остановился возле кирпичного дома в самом центре хутора Вильхового. Вокруг стояли десятки подвод. Привязанные к коновязи рысаки лениво пережевывали овес. Площадь перед домом напоминала чем-то ярмарку старых времен. Было людно, шумно. Только люди, слоняющиеся между санями, были с винтовками.
Шеф полиции вышел из автомашины и огляделся. Суета на площади постепенно улеглась. Полицаи ожидали приказаний.
— Всем в хату! — бросил Трикоз и в сопровождении немцев направился к дому.
За ним беспорядочно последовала вся ватага. Скоро в помещении клуба до тошноты смердело конским потом, дешевым табаком, самогонным перегаром. Будто на молебне, молча и хмуро стояли седоволосые старики и молодежь: глухие, хромоногие, подслеповатые.
«Ну и вояки... — подумал Трикоз. — Вами бы только болото гатить. Ни на что другое не годитесь».
Он влез на табуретку, поднял руку,
Стало тише.
— Слушайте, панове! Мы собрались сюда, чтобы поучиться у рыцарей нашего дорогого фюрера, как воевать с большевистскими бандами партизан...
Говорил, а сам думал, какими словами раскачать ему эту инертную массу. Среди полицаев большинство были заклятыми врагами Советской власти, но немало встречалось и совсем случайных людей. И теперь этих «панов» надо было научить убивать, вешать, насильничать. Иначе не оправдать ему высокого доверия, купленного у освободителей за сундук награбленных еще в гражданскую войну ценностей. Шеф решил повлиять на полицаев пламенной речью. Он долго кричал, размахивая руками, об опасности «большевистской пропаганды», упрекал их в мягкосердечии к сочувствующим «советам», требовал беспощадной расправы над всеми подозрительными. Закончил Трикоз свое выступление словами:
— Всегда помните призыв нашего отца, нашего освободителя, нашего великого фюрера: «Убивайте каждого, кто против нас, убивайте, убивайте, не вы несете ответственность за это, а я, поэтому убивайте!..»
Речь его, по-видимому, не особенно повлияла на разношерстную толпу. Один бородач, стоявший напротив, озабоченно ковырял в носу, из угла доносился громкий храп.
Решили перейти к «делу». По команде немецкого офицера полицаи высыпали на площадь и начали выстраиваться возле коновязи. Все как на подбор — кривоногие, пузатые, низкорослые, кособокие. Кучка эсэсовцев-инструкторов привычно рассыпалась цепочкой, но спеша окружила ближайшую хату, факельщики подожгли ее и тут же деловито расстреляли детей и женщин, пытавшихся вырваться из огня.
— А теперь и мы покажем, как усвоили урок рыцарей великой Германии. В этом хуторе еще до войны осел цыганский табор. А цыгане — испокон веков агенты большевиков. Так докажем же, что мы верные слуги фюрера! — Трикоз выхватил из кармана пистолет и бросился к первой хате.
— До-ка-жем! — недружно прокатилось по рядам, и ватага полицаев, как стая коршунов, рассыпалась по хутору.
...О «практической боевой подготовке охраны» Мюллер узнал от своих солдат на другое утро. И не замедлил поздравить Трикоза. Через своего адъютанта он послал в управу записку: «Учебой охраны доволен. Это событие можно было бы отметить не только поздравлением. Мюллер».
Трикоз долго соображал, на что намекает оберст, но так и не догадался, пока ему не дала надлежащего совета переводчица. С этого дня Трофим зажил как в угаре. В своем особняке он распорядился навести порядок, дослал в села «охрану» реквизировать для армии фюрера свежего сала, крупчатки, самогонки. Дел теперь у него было больше, чем нужно.
И вот настало воскресенье. Трикоз проснулся рано. Встал, надел недавно сшитый костюм, обул начищенные до блеска сапоги, затянулся ремнем и прошелся по комнате. Новые сапоги приятно поскрипывали. Он остановился перед зеркалом, придирчиво осмотрел себя. Наверное, не понравился сам себе, потому что, вытащив флакон одеколона, смочил голову и начал причесывать остатки волос так, чтобы хоть немного прикрыть лысину. Пошел еще раз проверить, как приготовлены комнаты для желанных гостей. Добротная мебель, ковры, зеркала… Все, что было лучшего в городском краеведческом музее, очутилось в подаренном оберстом особняке. В небольшом зале стоял сервированный стол. Соседняя комната была оборудована под салон: рояль, радиоприемник, мягкие кресла.
Трикоз усмехнулся. Сколько лет он мечтал о такой роскоши, сколько дум передумал — и вот наконец сбылось. Жалко, правда, что драгоценности пришлось возвратить Мюллеру, но все равно ему хватит и того, что успел приобрести за месяцы новой власти. А приобрел он немало! От удовольствия Трикоз повернулся на одной ноге, включил радиоприемник, чтобы послушать музыку. Но из репродуктора раздался знакомый голос московского диктора.
В передаче рассказывалось, что Красная Армия пополнилась людьми и техникой, получила в помощь новые резервные дивизии. И настало время, когда на главных участках огромнейшего фронта она смогла перейти в наступление, за короткий срок нанесла немецко-фашистским войскам один за другим удары под Ростовом-на-Дону и Тихвином, под Москвой и в Крыму. В ожесточенных боях под Москвой она разбила немецко-фашистские войска, угрожавшие советской столице окружением. Красная Армия отбросила врага от Москвы и продолжает теснить его на запад. От немецких захватчиков полностью освобождены Московская и Тульская области, десятки городов и сотни сел других областей, временно захваченных врагом. Теперь у немцев уже нет того военного преимущества, которое они имели в первые месяцы войны...
Трикоз тяжело опустился в кресло. Хорошее настроение как рукой сняло, солнечный день сразу потускнел. Что-то жгучее и неприятное зашевелилось под ложечкой. А из репродуктора доносился все тот же голос.
От злобы Трикоз так рванул проволоку антенны, что приемник чуть не свалился на пол. О, с каким наслаждением вцепился бы он в глотку диктора! Репродуктор молчал, а в душе Трикоза росла тревога. Что, если фашистам и в самом деле придет каюк? Что тогда делать? Где искать спасения? У Трикоза даже пот выступил на лысине. И тут же он хитро усмехнулся: ничего, он, Трикоз, сумеет устроиться при всякой власти.