Несу бредятину, а брат лежит, и довольно жмурится узкими от синяков, монгольскими глазами.

— Привет! Ты чего здесь делаешь? — В палату врывается Лариска. Мое присутствие ее не слишком устраивает. Похоже, задело, что я у Лешкиной постели оказался раньше, чем она. В результате я, родной брат, оказываюсь третьим лишним. Ладно, черт с ней. Пусть немного помурлыкает. Поднимаюсь.

— Прощайте, ребята. Мне еще статью сегодня сдавать. Пойду от вас бездельников. — Уже в дверях палаты оборачиваюсь — Лешка, колбасу Ларисе не отдавай. Лучше с сестренками поделись. Они здесь очень даже ничего.

— Я ему поделюсь. — Возмущается Лариса. — И тебе достанется.

— Нет, спасибо, дорогая почти родственница. Мне чужого не надо. И колбасе я равнодушен.

С чувством выполненного долга, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Хорошее настроение так и прет из меня, превращаясь в элегантные па на ступеньках. И кто меня осудит? Брат побит, но колбасе обрадовался, значит: жить будет. Номер машины тротуарного гонщика — у меня в записной книжечке. Сегодня я до этого голубчика доберусь и загляну в его наглые глазенки. Интересно: он сам угрожающе баритонил в телефон или обладатель хриплого баритона не более чем подручный. Последние три ступеньки лестницы преодолеваю в один прыжок и торможу как лихач перед столбом. Дальше двигаться некуда. Знакомые серые глаза строго изучают мой анфас.

— Здравствуйте доктор. — Несмотря на экстренное торможение, я, все же, не смог остановиться на, приличествующем нашему знакомству, расстоянии. Высокая грудь сероглазой врачихи касается меня. Я ощущаю ее так, будто горячие соски прожгли белый накрахмаленный халат, мою меховую куртку и дотронулись до кожи. Мы стоим друг напротив друга, боясь шевельнуться. Она принимает решение первой. Серые глаза отодвигаются в глубь коридора. Ощущение ее тепла растворяется в, пропахшем лекарствами, больничном воздухе. Кажется, еще секунда и строгая медичка просто исчезнет как приведение, как мираж. Исчезнет и в мире станет пусто, а мне станет плохо.

— Простите, ради Бога. Я, конечно, слон: чуть вас не растоптал. Только это вышло совершенно случайно. — Я как щенок склоняю голову набок в надежде выжать из нее хотя бы намек на улыбку, хотя бы надежду на смягчение приговора. Но серые глаза неумолимы. Возможно, строгая врачиха просто не любит щенков. Такое тоже бывает. А жаль.

— Вот из-за таких случайных прыгунов как вы, нормальные люди и попадают в больницу. — Она пытается обойти меня справа.

— Нет, это такие прыгуны как я попадают в больницу из-за нормальных людей. — Пристраиваюсь рядом с ней. Мы поднимаемся по лестнице нога в ногу, как солдаты на параде. — Вот взять, к примеру, меня.

Она внезапно останавливается. В серых глазах ни тени улыбки. Мои шансы равны нулю. Это очевидно. Но я продолжаю барахтаться:

— Я оказался в больнице из-за совершенно нормального человека. — Я жду реплики. Должна же она сказать хоть что-нибудь? Но самая гуманная профессия воспитывает самых жестоких людей. Врачиха пожимает плечиками, отворачивается и продолжает свое восхождения по бесконечной лестнице вверх. Уже без меня. Я провожаю взглядом ее чуть полноватые ноги. Из горла, как-то само собой вырывается беспомощное: «Вот…»

Наверное, я представляю собой зрелище печальное, потому что на пол пролета выше меня каблучки перестают постукивать по, отполированным тысячью ног, ступенькам. Сероглазая смилостивившись, спрашивает:

— Из-за кого же вы оказались в больнице?

— Из-за вас.

— Глупости. — Коротко ставит диагноз чудо в белом халате, и снова каблучки стучат, унося ее вверх, прочь от меня.

Три фразы — две секунды отделили миг надежды от бездны отчаяния. Никак не думал, что стану переживать из-за женщины. Надеялся, что перерос это как ветрянку или краснуху. Оказывается, мужская глупость неизлечима и время перед ней бессильно…

Капитан встречает меня как старого приятеля: ленивым зевком и фразой, общий смысл которой сводился к двум словам: чего приперся. Ни тени раздражения, ни намека на наше вчерашнее, скандальное расставание. Нагловатая фамильярность, но безо всякой неприязни.

Я, конечно, тоже получил образование не в институте благородных девиц, но фамильярность капитана Щеглова меня задевает. На пикник мы вместе не выезжали, водку на брудершафт не пили и, вообще, я даже не знаю: как его зовут. Капитан Щеглов и номер кабинета — вот и вся информация которой я обладаю. Да большего мне и не требуется. И вдруг нате вам: «чего приперся»?

— Я был у брата в больнице. — Отчитываюсь перед жрецом Фемиды и жду реакции.

— Как брат? Как его здоровье? — Не дать, не взять — друг дома. Можно подумать не его приятели вчера названивали и предлагали мне ограничить свое любопытство рамками рекламных буклетов.

— Ничего. Поправляется. Я собственно зашел помочь охоте на «глухаря».

— Ха-ха-ха. — Вполне свойски воспринимает мою шутку капитан. — А ты молодец. Только, знаешь, сейчас на глухаря охотиться нельзя. Я же тебе объяснял: не сезон. Вроде умный интеллигентный мужик, а простых слов не понимаешь.

— Не понимаю. — Мне спорить, резона нет. Моя задача — проверить автомобильный номер и узнать фамилию владельца великолепного транспортного средства, исключительно арийского происхождения. — Да вы, товарищ капитан, на меня время не тратте. Просто скажите: как можно не найти машину, если известен ее номер? Объясните и я все пойму.

— А кто вам, уважаемый господин Петров сказал, что номер машины известен? — Глаза у капитана голубые и искренние. Ни дать, ни взять живое воплощение кристально-чистой души России. Ему бы статуей в Центральном парке стоять. Все бы старушки приходили молиться на эти искренние до наивности глаза.

— Брат. Я же вам от него привет передал. Вот он, привет. — Достаю из кармана аккуратный желтенький листочек Post-it фирмы 3М, разворачиваю, как Арутюн Акопян, разворачивает порванную газету. Из бумажки не вылетает голубь и не выскакивает разъяренный тигр. С бумажки в честные глаза следователя глядит набор цифр и букв: 47–35 НББ. — Леша говорил, что этой информацией с вами уже делился.

— А как же, — обрадовано подпрыгивает следователь за своим допотопным столом. — Было дело. В протоколе помечено.

— Ну?

— Баранки гну. — Не сбавляет обороты шутник. Мне уже самому начинает казаться, что мы с капитаном в один детский сад ходили, на одной педальной машинке в парке катались и горшок делили на двоих как лучшие друзья. — Только с номерком незадача вышла. Не правильный номерок твой брат запомнил. А, может быть, от удара цифры смешались и вышел полный винегрет.

Этот парень никуда не спешит. Мне кажется, у него никаких дел до две тысячи десятого года не предвидится. Он готов со мной трепаться до конца рабочего дня. Но с одним условием: никакой служебной информации в беседе. Ни за какие деньги. Я так не согласен.

— Нет, товарищ следователь. У брата на плечах не тот котелок, что бы в нем винегрет готовить. Если он цифры запомнил, значит именно они, и именно в таком порядке на злополучном Мерседесе присутствовали.

— Во-первых, не следователь, а дознаватель. Во-вторых, боюсь расстроить, но против фактов не попрешь. А факты говорят вот о чем: государственный регистрационный номер 47–35 НББ присвоен автомобилю ЗАЗ 968 1975 года выпуска, принадлежащему господину Глущуку А.М. Машина с 1986 года не проходила техосмотры. Единственное совпадение с пресловутым Мерседесом в том, что Запарожец тоже белый. Но, согласись, дорогой ты мой писатель, это еще не повод объявлять его Мерседесом.

— Во-первых, я не писатель, а журналист. — Старательно копирую интонации дознавателя. — А, во-вторых, можно ли удостовериться, в том, что вы говорите? — Я спрашиваю капитана, а сам чувствую, как почва уходит из-под моих ног. А счастье было так близко, так возможно…

— Пожалуйста, пожалуйста. — Следователь само благодушие и сочувствие. — Хотите водички? — Капитан пододвигает мне стакан и граненый графинчик.