Печальный случай с сыном не повлиял на аппетит Сасс-Тисовской. Несмотря на то, что княгиня не отличалась дородностью, скорее наоборот, к старости она стала чревоугодницей. Впрочем, ее отношения с сыном оставляли желать лучшего. (У нее были еще две замужние дочери и старший сын, который жил в Швейцарии, – лечился, как поговаривали, от скуки). Даже офицерский Георгий, с которым младший сын приехал на побывку, не поколебал ее мнения: она считала его мотом и неудачником. Потому княгиня ссуживала сына деньгами скупо, требуя непременного отчета о расходах, что, конечно же, не могло нравиться бравому вояке.

– Софья! – позвала княгиня горничную, у нее получилось: "Сшофийя", – старуха немного шепелявила: между собой они беседовали почти всегда по-польски. – Поди сюда, милочка. Возьми и открой шкаф, – сняла с шеи серебряный ключ на цепочке и сунула в руки Софке.

Снедаемая любопытством, Софка скоренько, чтобы княгиня не передумала, отомкнула массивный шкаф у изголовья кровати. Этот шкаф, больше напоминающий сейф – под резкой дубовой обшивкой были приклепаны металлические пластины, – вызывал у горничной жгучий интерес. Но, к ее огорчению, княгиня никогда до сих пор при ней не открывала его. Всякий раз, снимая заветный ключ с шеи, она выпроваживала горничную.

Что в шкафу сокрыта какая-то тайна, Софка ничуть не сомневалась. Буйная фантазия являла ей перед сном неисчислимые сокровища, запрятанные в дубовой утробе шкафа. И еще… еще что-то, что – она сообразить не могла. Но спрятанное там НЕЧТО всякий раз, когда она оставалась в спальне одна, влекло ее к шкафу неудержимо. Софка любовно поглаживала ладонями шкаф, даже заговаривала с ним, как с живым существом, но шкаф был угрюм, неподвижен и нем.

– Там стоит шкатулка, – показала костлявым пальцем княгиня, – дай ее мне. Нет, не ту. Другую. С моим гербом…

Софка, дрожа от возбуждения, принесла шкатулку. Княгиня долго возилась с замком, который в конце концов поддался ее усилиям, сухо скрипнув. Бросив исподлобья испытующий взгляд на горничную, которая тем временем стала собирать посуду, Сасс-Тисовская помедлила некоторое время, пожевала безмолвно губами, как бы собираясь что-то сказать, но промолчала и решительно открыла крышку.

В шкатулке лежали драгоценности. Некоторые из них Софка уже видела: старуха слыла затворницей, но все же раза два в год появлялась на приемах в Дворянском собрании, нацепив на свою длинную, худую шею колье и украсив руки перстнями. Украшения не были особо ценными – Софка кое-что смыслила в этом.

Но то, что покоилось в шкатулке, поразило Софку: старуха вынула оттуда перстень с огромным бриллиантом чистой воды! Казалось, что ярче загорелась люстра под потолком, когда радужные искры брызнули от камня. Софка не могла удержать возглас восхищения.

Княгиня собрала морщины у глаз и поманила ее пальцем:

– Красиво? – спросила у девушки.

– Д-да… – только и смогла выговорить Софка, млея.

– Это свадебный подарок мужа, фамильная драгоценность, – княгиня вдруг нахмурилась. – Многие пытались завладеть им. Многие… И эти воры… Боюсь, что кому-то в городе стало известно… – Сасс-Тисовская надолго умолкла, не отрывая глаз от перстня, о чем-то сосредоточенно думала.

Софка стояла рядом, едва дыша. Безумная мысль забилась в ее голове: шея старухи, тощая, с бледной кожей в синих прожилках, была так хрупка… И так близко… Руки горничной непроизвольно дернулись, ногти впились в ладони, по телу заструился пламень…

И в это время под окнами заржала лошадь. Софка испуганно отшатнулась от кровати и нечаянно зацепила поднос с посудой, который стоял на низеньком столике. На ковер упала чашка. Софка с трудом наклонилась – не гнулись ноги, подняла ее и сказала внезапно осипшим голосом:

– Капитон… уже…

– Одеваться! – княгиня решительно отбросила одеяло, сунула ноги в отороченным мехом горностая шлепанцы и встала, перстень с бриллиантом она надела на палец…

5. СТАРЫЙ ЮВЕЛИР

Крутских Модест Савватиевич, ювелир на пенсии, круглый, как мяч, старичок, коротконогий и лысый, потирая довольно руки, бегал вокруг стола, на котором лежала шахматная доска с расставленными фигурами.

– А мы вас, милостивый сударь, вот так-с, – шах! Забежав с другой стороны, он нахмурился, почесал затылок и забормотал:

– Надо же, проглядел… Шах, значит… А мы вот слоником и прикроемся. Что вы на это скажете?

Совершив обратный рейд, Модест Савватиевич хитро улыбнулся, прищелкнул пухлыми пальцами и обратился к невидимому сопернику:

– Ах-ах-ах… Слабо, слабо… Шахматы – это мысль, наука, батенька. Да-с, наука. А вы, извиняюсь, я бы сказал… М-да… Не того… Вам мат в три хода – так, так и вот так. Вашу руку… Покорно благодарю-с…

Модест Савватиевич играл в шахматы сам с собой. Обычно к обеду он позволял себе не более трех партий, только что закончилась вторая. Вечером же, если к нему не приходил кто-нибудь из его старых приятелей, чтобы проведать, он заигрывался допоздна, получая при этом громадное удовольствие…

Крутских уже сделал ход в следующей партии, где он играл белыми фигурами, когда задребезжал звонок входной двери. Недовольно наморщив широкий, немного приплюснутый нос картошкой, он было отмахнулся, перебежал на сторону воображаемого противника и даже подержался за пешку, но затем с тяжким вздохом и большими сожалениями поставил ее обратно и покатился в прихожую, быстро перебирая ногами, обутыми в меховые носки собственного производства.

– Иду, иду! Вот я и пришел… – с такими словами он широко распахнул дверь и любезно сделал ручкой: – Про-шу-с…

– Здравствуйте, Модест Савватиевич! Извините – нежданная, непрошенная…

– Бат-тюшки! – всплеснул руками Модест Савватиевич. – Кого я вижу! Ариадна Эрнестовна… Какая радость, какая радость… Проходите, проходите… Радость-то какая… В кои-то веки сподобился вас снова узреть. Глазам не верю… Раздевайтесь. Давайте, давайте я вам помогу. Вот так-с…

Модест Савватиевич бегал вокруг актрисы Ольховской едва не вприпрыжку: помог снять пальто, стряхнул снег с песцового воротника, повесил пальто на крючок, вытащил из шкафчика совершенно новые домашние шлепанцы и даже помог их надеть, несмотря на протесты актрисы.

– Вот и хорошо, вот и ладно-то как… – приговаривал он, улыбаясь во весь рот; при этом его маленькие голубые глазки прямо-таки лучились из-под мохнатых светлых бровей. – Сюда, сюда… Вот стульчик, садитесь. Сейчас мы чайку сообразим. Нет-нет, надо-с… С морозу. Зима-то вон какая пришла – крутая, снежная. А чай у меня отменный есть, китайский, из старых запасов. Самый наивысший сорт. Храню для особо торжественных случаев. Да-с…

Пока Модест Савватиевич копошился на кухне, Ольховская с интересом осматривала его квартиру, обставленную весьма скромно: высокий комод, стол, четыре венских стула, диван; у дальнего конца комнаты – верстак с тисочками и мощной лампой, на котором лежали аккуратно сложенные инструменты и стояла закрепленная в латунной подставке огромная лупа, на полу – домотканый коврик. Стены сплошь увешаны фотографиями, кое-где дореволюционными, а также грамотами в рамочках, под стеклом.

– А вот и я… Вам покрепче? Попробуйте печенье. Сам испек. Да-с…

Ольховская пила чай с удовольствием. Может, еще и потому, что непритязательная обстановка квартиры Крутских чем-то напоминала ей собственную, и она чувствовала себя здесь как дома.

– Как здоровье Софьи Леопольдовны? Она, по-моему, с вами живет?

– Бабушка умерла… – скорбная складка перечеркнула высокий чистый лоб Ольховской – Уже больше трех недель назад.

– Что вы говорите? Софья Леопольдовна… – Крутских страдальчески сморщился. – Чудная была женщина… Характер, правда, жестковатый имела. Да разве в том ее вина? Жизнь прожила нелегкую, ох, нелегкую. Все на своих плечах вынесла. Детей сама вырастила, выпестовала, и это в такие годы… Да-с…

– Я к вам, Модест Савватиевич, как раз и пришла в связи со смертью бабушки. Она мне завещала вот это… – Ольховская развернула объемистый пакет, который принесла с собой, и поставила на стол окованный позеленевшей медью ларец красного дерева в виде домика с двускатной крышей и фигурной ручкой сверху. – Что внутри, я понятия не имею, бабушка не говорила. А открыть не могу, нет ключа, видимо, где-то затерялся. Взламывать замок не хотелось бы, да и сомневаюсь, что смогу. Вы не поможете?