Бланш снова закричала — протяжно, пронзительно, как загнанный зверь, но Шубриджи невозмутимо продолжали свое дело. Миссис Шубридж подняла вверх руку со шприцом. Словно поперхнувшись собственным криком, Бланш вдруг тоненько, протяжно завыла и стала звать плачущим голосом: «Генри! Генри!…» Миссис Шубридж Щ недрогнувшей рукой ввела иглу. Почувствовав укол, Бланш снова вскрикнула и забила ногами так, что Шубридж еле удержал ее. Потом она тихо обмякла у него в руках, и он осторожно опустил ее на стул.

Выпрямившись, он отступил назад, взглянул на часы и сказал жене:

— Времени еще достаточно. Сядешь в ее машину. Я повезу ее в фургоне, нужно доставить ее поближе к месту, где она живет. Я покажу, как ехать. Мы должны все закончить по крайней мере за полчаса до того, как она очнется. Там на месте сообразим, где лучше остановиться. Мы, конечно, рискуем, но другого выхода нет.

Некоторое время он стоял неподвижно и смотрел на Бланш; затем протянул правую руку, не глядя нащупал руку жены и с силой ее стиснул.

В тот же вечер, сразу после девяти, Джордж выключил телевизор и поднялся наверх, чтобы налить себе чего-нибудь выпить на сон грядущий. Он был доволен собой. Его замысел начал потихоньку обрастать плотью. Он присмотрел подержанный фургон в хорошем состоянии и договорился, чтобы его перекрасили по сходной цене. На следующей неделе он займется покупкой инвентаря и даст объявление насчет помощника — ему понадобится крепкий молодой парень. Через несколько дней будут отпечатаны рекламные листки — они уже заказаны. К концу будущей недели он вместе с помощником начнет развозить их возможным клиентам. «Солнечные сады Ламли!» В местную газету тоже надо дать рекламу — чтобы каждую неделю появлялось его объявление. Не успеешь оглянуться — отбоя не будет от заказов. Со временем надо расширяться, создавать концерн. А там — кто знает? Всегда можно взять да и продать все это с потрохами, а деньги вложить в другое дело, посолиднее, повыгоднее. Он посмотрел на Альберта, который сидел на кушетке у окна. Там, снаружи, бушевала непогода — выл ветер, хлестал дождь, и стекло то и дело вздрагивало.

Джордж наливал себе виски, когда в окно ударил особенно яростный порыв ветра — дождь загрохотал по стеклу, и оно отчаянно задребезжало в плохо пригнанной раме; казалось, сама стихия обрушилась на дом и вот-вот ворвется внутрь. Альберт вскочил, повернул морду к окну — занавеска на сквозняке раздувалась, как парус, — и громко завыл. Он выл до тех пор, пока Джордж не запустил в него диванной подушкой.

И в ту же самую минуту в Рид-Корте мисс Рейнберд, читавшая книгу при свете настольной лампы, оторвалась от чтения, зажмурив и снова открыв уставшие глаза, и случайно взглянула на кресло в темном углу — кресло, в котором мадам Бланш всегда, сидела во время сеансов. Из-за неверного света контуры подушек на кресле и шаль, которую она сама, войдя, повесила на спинку, на миг слились, и ей вдруг померещилось, что в кресле кто-то сидит. Видение было настолько явственным, что в первый момент она действительно поверила, будто в комнате есть посторонний. По спине у нее побежали мурашки. Но уже в следующую секунду она поняла, что это просто обман зрения, и презрительно фыркнула, недоумевая, как можно было поверить в этакую чушь.

А между тем в это мгновение в небольшом леске, в пустынном месте к западу от Солсбери, умерла Бланш.

Глава 9

Приказ, с которым Грандисон вернулся после совещания на Даунинг-стрит, 10, в точности совпадал с прогнозом Буша. Все условия похитителя должны быть выполнены. Необходимо исключить любые действия, которые могут поставить жизнь архиепископа под угрозу. Требуемый текст объявления появится в «Дейли телеграф» в ближайший понедельник, после чего сотрудникам отдела надлежит ждать дальнейших указаний относительно условий и способа освобождения. Никакой информации в прессе — ни до, ни после освобождения архиепископа. В настоящий момент огласка недопустима, поскольку это грозит безопасности архиепископа. И после освобождения также недопустима — это заденет честь мундира видных членов правительства и полицейских чинов. Если когда-нибудь в отдаленном будущем слухи об этой истории все-таки просочатся, можно будет оправдаться тем, что соблюдение тайны было в то время самой правильной политикой, и за давностью лет ничья репутация не пострадает.

О похищении архиепископа были поставлены в известность только его родные и буквально еще несколько человек из высшей церковной иерархии — они по положению обязаны были знать правду. В прессе появилось сообщение о том, что архиепископ болен простудой и в течении нескольких дней должен соблюдать постельный режим. Все ранее назначенные на это время публичные выступления и встречи тем самым отменяются.

Буш вынужден был с досадой признать, что события разворачиваются именно так, как запланировал преступник. И даже если каким-то чудом ему в ближайшие два дня удастся установить его личность и выяснить, где он скрывает архиепископа, все равно — руки у него связаны до тех пор, пока не будет выплачен выкуп, и архиепископ в целости и невредимости не вернется в лоно семьи. На сей счет Грандисон высказался со всей определенностью: ни шага, ни даже полшага, если при этом хоть на минуту жизнь архиепископа подвергнется риску.

Так. На архиепископа напали, когда он совершал послеобеденную прогулку по Ривер-парку — точнее, когда он либо входил в часовню, либо выходил из нее. Замок на воротах, выходящих на проезжую дорогу, был сломан; письмо опущено в сторожке у главного входа, когда похититель удалялся уже с места преступления. Не считая шефа Скотленд-Ярда, ни один полицейский в стране ни сном, ни духом не ведал о похищении архиепископа.

Когда Грандисон ознакомил Сэнгвилла и Буша с положением дел, Буш заметил:

— Все так просто — удивительно, как раньше до этого никто не додумался.

Грандисон покачал головой.

— Не только просто — это смело и дерзко. Мы снова как болваны будем сидеть в вестибюле и дожидаться, пока кто-то, мужчина или женщина, придут забрать свои полмиллиона. Потом он — или она — спокойненько уйдет, и на этом все. Конец, Больше мы их не увидим и не услышим.

— Если только?… — Сэнгвилл сдвинул очки на лоб и устало протер глаза.

— Что на это ответить? Вы сами знаете. Разве вы не выжали из вашего компьютера все, что могли? Разве вы не загрузили в его хваленый мозг целые тонны информации? Но оракул безмолвствует. Остается только молиться. Я это Бушу давно советовал. А он упрямится, не хочет становиться на колени, не желает унизиться до жертвоприношения… Что ему, жалко пары цыплят, чтобы умилостивить какое-нибудь языческое божество?! Подумайте: человек, который все это затеял, готов пожертвовать собой, если вдруг небесные покровители от него отвернутая. Впрочем мало шансов, что они отвернутся — если только вы или кто-то еще сумеет подкупить их жертвой побогаче. Повесомее, чем дерзость и самонадеянность нашего имярека.

Буш понимал: Грандисон выдал эту тираду, чтобы скрыть свое подавленное состояние; он понимал, что шеф задет и уязвлен сильнее, чем он сам, — кто-кто, а Грандисон никогда бы не принял ультиматум преступника, отверг бы все его наглые требования и даже, если надо, рискнул бы архиепископом. Вслух он сказал:

— Но что мы можем предложить? Чем мы располагаем?

Грандисон улыбнулся:

— Всегда найдется, чем задобрить темные силы, которые распоряжаются временем и всякими случайностями. Придумать для них что-нибудь этакое…, простенькое, но завлекательное. Или попробовать откровенно сыграть на присущем им чувстве иронии.

— По-моему, вы говорите всерьез! — со смехом сказал Сэнгвилл.