Н. В. Герасименко

Батько Махно

Мемуары белогвардейца

Несколько слов вначале

Когда нет очевидцев, рождаются легенды. Как днище корабля ракушками, обрастают они домыслами, забытыми или отвергнутыми когда-то свидетельствами, приукрашенными или пересмотренными сегодняшним бытием. Казалось бы, с одной стороны, идет непрерывный поиск правды истории. Но с другой – она подгоняется под политические требования текущего момента, становясь расхожим доводом в нынешних общественных спорах и борениях. Отнюдь не безобиден этот текущий момент. Как голодное чудище требует он новых порций исторических обоснований, обеспечивающих ему политическое равновесие сегодня, надежность и уверенность завтра.

Представляю, как насупятся иные историки, прочитав эту строчку, бросающую тень на их де безупречную жизнь для науки и ради науки. История, могут возразить, во многом и интересна, и поучительна благодаря все тем же историкам, которые в меру таланта своего, научного и литературного, смогли оживить мертвенные картины былого, увлечь ими человека, живущего сегодня.

Все так. Но историк – дитя своего времени, путешествующий в эпохах, хочет он того или нет, с мерками и взглядами, определенными условиями современности. Взять, к примеру, тему Махно. Не приходилось что-то читать о батьке и его войне ни книг, ни статей, которые рисовали бы ситуацию иначе, чем, скажем, в "Военной энциклопедии" образца 1978 года: "Махно неоднократно заявлял о признании советской власти, чем приобрел популярность среди крестьян" (!?). Когда он порвал с советской властью, то его некогда боевые отряды "окончательно превратились в банду грабителей", потеряв, разумеется, доверие народа. Вот так – искренне и незатейливо. А может быть в чем-то другом, не в лояльности власть предержащим, заключается необыкновенная популярность батьки среди крестьянских масс, имеет возможность подумать и сказать историк сегодня. Но не вчера, когда "полыхающий сумрак отчизны моей" мог быть высвечен историей и историком только с оглядкой на каноны, предписанные мышлением, ангажированным идеологией. Слава Богу, мы прожили этот этап.

Перестройка Горбачева – тоже идеология. Не место, наверное, на этих страницах анализировать ее влияние на процесс нового осмысления исторического пути, пройденного после октябрьских событий в России. Но, бесспорно то, что процесс этот начался и идет только благодаря ей. Из школьной философии нам известно, что мотором любых общественных преобразований является диалектика, основной закон которой увязывает в единое целое борьбу и единство противоположностей. Откажись мы от одной из этих крайностей, и заглохнет мотор, как уже было не раз в истории, в том числе и нашей, отечественной, когда монополия на суждение уничтожала самую мысль. Где было развиваться и мужать этой мысли, когда все было однажды сказано и предопределено наперед. И брела она уныло, как шутили во времена недоброй памяти, в бок: вперед по известным причинам не могла, а назад – начальство не пускало.

Сегодня в общественных и политических науках обозначилась другая крайность. Прогрессивным становится то, что вчера еще было прочно приковано к историческим позорным столбам и тихонько или рьяно оплевывалось в зависимости от лояльности службистами от науки. Долго сдерживаемый маятник постижения истины мощно качнулся в обратную сторону, уводя туда же тех, кто доверчиво следил за его движением.

Не обошла эта скакнувшая амплитуда и батьку Махно, основных действующих лиц его движения, которое, как "пролетарская пушка стреляет туда и сюда", долго изрыгало свинец, сея смерть по обе стороны революционной баррикады одновременно. Пока, правда, не стал героем на страницах периодической печати, но все чаще и чаще обращаются к махновщине исследователи и литераторы, с какой-то удивительной приязненностью и снисходительностью рисующие его деяния. И вот ненавязчиво начинает прививаться мысль, что Махно воевал-то под знаменами, на которых значилось: "С угнетенными против угнетателей", что бывший шеф его контрразведки, член батькиной "следственной комиссии", садист Левка Задов (Зиньковский), который на своих руках перенес израненное батькино тело через границу, заслужив на всю жизнь его признательность, выполнял (!?) важное задание чекистов и вообще был впоследствии осужден незаконно. Серьезным анализом и новыми фактами и свидетельствами исследователи не располагают. Но это не смущает их. И сомнения в оценках Махно выносятся на телеэкран – самую массовую аудиторию.

Чего здесь больше – заблуждения, стремления к сенсационности или умилительного невежества, судить не берусь. Да и не это главное. Удручает другое: гласность – это пожалуй, единственное завоевание перестройки – оказывается во многом беззащитной под напором изыскательной энергии "махноведов". Молчат историки, и опять далеки мы от исторической правды. Но если раньше анализ подменялся догмой, то теперь выводы не связываются с общепринятыми понятиями о нравственности (кстати, диалектика успешно работает только в системе нравственных координат). И в том, и в другом случае теряет истина.

Террор 20-х годов, военный коммунизм и продразверстка, ужас гражданской войны – все это этапы, через которые прошел наш многострадальный крестьянин. Прошел на Украине вместе с махновщиной. Нельзя сказать, что времена и события эти получили достаточное отражение в воспоминаниях современников, передающих дух событий. Книжка И. Тепера (Гордеева) "Махно – от единого анархизма к стопам румынского короля", вышедшая в Киеве в середине 20-х годов, весьма расплывчатый и сбивчивый рассказ бывшего махновца, далеко не раскрывает главные перипетии этого движения. В 1929 и 1936 годах в Париже вышли мемуары Махно. Эти книги могли бы во многом восполнить пробел в наших представлениях либо об опереточном батьке, либо садисте-злодее. Пока же издатели наберут обороты, наверное, полезной будет настоящая книга одного из свидетелей махновщины Н. В. Герасименко. В основу ее легли не только личные воспоминания, но и рассказы очевидцев. Будучи порой во власти многочисленных мифов, окружавших в те годы имя батьки, Н. В. Герасименко и сам идет у них на поводу. Однако в целом он весьма точно и объективно отражает главные этапы махновского движения, делая в конце справедливый вывод о том, что настроения крестьянства "резко изменились, и это заставляет меня признать, что история махновщины закончена, а для самого Махно остается лишь роль просто бандита, каким он по существу всегда был".

Впервые эта книга вышла у нас в стране в 1928 году под редакцией историка П. Е. Щеголева. Его сноски и приложения мы решили сохранить и в настоящем издании.

Александр Серегин.

I. Махно до Революции 1917 года

Нестор Иванович Махно родился в 1884 году, в селе Гуляй-Поле, Екатеринославской губ., в семье малоземельного и бедного крестьянина, который занимался скупкой рогатого скота и свиней по заказам мариупольских мясников.

До одиннадцати лет молодой Махно, посещавший школу, помогал отцу в разделке свиных туш, а затем мальчика определили в один из галантерейных магазинов гор. Мариуполя.

С первых же дней службы в магазине для всех было ясно, что приказчика из Махно не получится.

– Это был, – как рассказывал впоследствии старик-приказчик, у которого Махно был подручным, – настоящий хорек: молчаливый, замкнутый, сумрачно смотрящий на всех недобрым взглядом необыкновенно блестящих глаз. Он одинаково злобно относился как к служащим, так и к хозяину и покупателям. За три месяца я обломал на его спине и голове совершенно без всякой пользы до сорока деревянных аршинов: наша наука ему не давалась.

От мальчика требовали покорности, почтительности и выполнения мелких услуг, но будущий "крестьянский" вождь, презирая старших, вместо скучного дела за прилавком, предпочитал ловлю бычков в море или шатанье с шумной ватагой праздных уличных мальчишек по порту или окрестностям города.