Повернувшись перед вторым пролетом лестницы, Джордж мельком увидел обжитую, уютную гостиную с невысокими книжными шкафами вдоль стен. В шкафах стояли сотни, тысячи юмов, но они не выглядели роскошно переплетенными нечитан shy;ными сокровищами в домах неразборчивых богачей. У них были приятные вид и запах книг, которые берут в руки, читают.

Джордж пошел следом за горничной уже оживленнее, уверен shy;нее, они прошли мимо спален, просторных, светлых, с больши shy;ми кроватями под пологом; и наконец на верхнем этаже подо shy;шли к комнате, которая служила миссис Джек мастерской. Дверь была приоткрыта, они вошли. Миссис Джек, деловитая, сосре shy;доточенная, склонялась над чертежным столом, небрежно выставив вперед одну изящную ступню. При их появлении она под shy;няла голову. Джордж поразился, увидя на ней очки в роговой оп shy;раве. Они придавали ее маленькому лицу какой-то материнский вид, она комично уставилась поверх них на вошедших и весело воскликнула:

– Вот и вы, молодой человек! Входите!

Потом быстрым, нервозным движением маленькой руки сня shy;ла очки, положила на стол и пошла навстречу Джорджу. И сразу же превратилась в памятное ему маленькое, приветливое созда shy;ние. Ее маленькое румяное лицо сияло, но внезапно став немно shy;го сдержанной, смущенной, она чуть нервозно пожала ему руку и сказала несколько резким, нетерпеливым городским голосом:

– Привет, мистер Уэббер. Как себя чувствуете, а?

И принялась быстро, нервозно снимать с пальца и вновь на shy;девать кольцо, что вызвало у Джорджа легкое раздражение.

– Хотите чаю, а? – спросила она все тем же чуть протестую shy;щим тоном, и когда он ответил: «Хочу» – сказала:

– Ладно, Кэти, принеси нам чаю.

Горничная вышла и закрыла за собой дверь.

– Ну вот, мистер Уэббер, – сказала миссис Джек, продолжая снимать и надевать кольцо, – это комнатка, где я работаю. Как она вам нравится, а?

Джордж ответил, что комната, на его взгляд, хорошая, и не shy;уверенно добавил:

– Работается в ней, должно быть, отлично.

– О, – серьезным тоном произнесла Эстер, – лучшего места и представить невозможно. Просто чудесная, – торжественно заявила она. – Тут целый день замечательное освещение, но они собираются снести дом. – И указала на большое строящееся зда shy;ние. – Возведут эту многоквартирную домину, и она просто за shy;давит нас. Обидно, правда? – продолжала Эстер негодующе. – Мы прожили здесь много лет, а теперь они хотят нас выжить.

– Кто они?

– Застройщики. Намерены снести весь квартал и построить один из этих ужасных домов. Кончится, видимо, тем, что они нас выживут.

– Как? Разве этот дом не ваша собственность?

– Наша, но что поделаешь, если нас стараются вытурить? Настроят со всех сторон громадных зданий, лишат нас света и воздуха – просто-напросто задушат. По-твоему, люди вправе по shy;ступать так? – выпалила Эстер с легким, беззлобным негодова shy;нием, от которого ее приятное, цветущее, раскрасневшееся лицо становилось очень привлекательным, вызывало нежное, улыбчивое отношение к ней, даже если она гневно протестовала. – Те shy;бе не кажется, что это ужасно, а?

– Жаль, дом вроде бы хороший.

– Господи, это замечательный дом! – с жаром сказала она. – Как-нибудь покажу тебе его весь. Когда мы будем уезжать отсю shy;да, я облачусь в траур.

– Надеюсь все же, что не придется.

– Придется, – ответила Эстер со сдержанной печалью. – Это Нью-Йорк. Здесь ничто долго не сохраняется… недавно я проезжала мимо дома, где жила еще девочкой. Других домов на улице не осталось – все вокруг застроено этими громадными щаниями. Господи, это было похоже на кошмар! Знаешь, какое чувство вызывает время? Непонятно, то ли живешь на свете це shy;лую вечность, то ли всего пять минут – в этом есть что-то стран shy;ное, жуткое. Я испугалась и поплыла, – сказала она с комичным видом.

– Поплыла?

– Ну, знаешь – так чувствуешь себя, когда смотришь вниз с высокого здания… Прожила я в том доме года два. После смерти отца стала жить у дяди. Он был громадиной, весил больше трех shy;сот фунтов – и Господи! До чего же любил поесть! Он бы тебе очень понравился. Самое лучшее было в этом человеке просто-напросто обыденным!

При этих словах нежное, изящное лицо Эстер лучилось весе shy;льем, она выделила их, произнеся чуть ли не шепотом, крепко сжала большой и указательный пальцы маленькой сильной руки и сделала жест, означавший, что под «самым лучшим» она подразумевала чуть ли не сверхчеловеческое совершенство.

– Да! Он был замечательным человеком. Врачи сказали, что он сберег себе пятнадцать лет жизни тем, что пил только шотландское виски. Начинал часов в восемь утра и пил целый день. Ты в жизни не видел, чтобы человек поглощал столько спиртного. Даже не поверил бы, что такое мыслимо. И он был очень ум shy;ным – это самое странное, выпивка как будто совершенно не от shy;ражалась на его работе. Он был комиссаром полиции – одним из лучших во все времена. Был очень близким другом Рузвельта, мистер Рузвельт приезжал в тот дом повидаться с ним… Господи! Кажется, это было так давно, и все же помнится совершенно яс shy;но – прямо-таки чувствую себя музейным экспонатом, – со смехом продолжала она. – Как-то вечером дядя взял меня с со shy;бой в оперу, мне было, наверное, лет шестнадцать. Господи! Я так гордилась, что нахожусь с ним! Давали оперу Вагнера, у него, сам знаешь, все гибнут, мы незадолго до конца пошли к выходу, и дя shy;дя Боб прогремел: «Все мертвы, кроме оркестрантов!». Господи! Я подумала, что спектакль придется остановить! Его было слышно на весь театр.

Эстер остановилась, оживленная, смеющаяся, раскрасневша shy;яся от горячности собственного рассказа. Остановилась у реки жизни и времени. И на миг Джордж увидел яркое сияние былых времен, услышал странную, печальную музыку, которую издает время. Ибо перед ним находилась эта теплая, дышащая плоть, наполненная воспоминаниями о былом мире и минувших днях. Вокруг нее витали призраки позабытых часов, странный бронзо shy;вый свет памяти отбрасывал неземное сияние на свет настояще shy;го. Видение старых фотографий и газет, сильная воскресающая память о прошлом, которого Джордж не видел, но которое вошло в его кровь подобно плодам земли, на которой он жил, прониза shy;ли его дух невыразимой светлой печалью.

Он видел мгновенья ушедшего времени, ощущал прилив жажды и невыносимого сожаления, что все ушедшее время, мысль обо всей той жизни, которая была на земле, и которой мы не видели, пробуждается в нас. Слышал шаги множества позабы shy;тых ног, речь и поступь безъязыких мертвецов, отзвучавший стук колес – то, что исчезло навсегда. И видел забытые струйки дыма над Манхеттеном, исчезнувшие великолепные суда на бесконеч shy;ных водах, лес мачт вокруг этого чудесного острова, серьезные лица людей в шляпах дерби, которые, заснятые внезапно в неве shy;домый день старой фотокамерой, застыли в причудливых позах, уходя по Мосту из времени.

Все это отбросило тени на ее изящное, румяное лицо, остави shy;ло отзвуки в ее памяти, и вот она стояла здесь, дитя, женщина, призрак и живое существо – создание из плоти и крови, внезап shy;но связавшее его с призрачным прошлым, чудо смертной красо shy;ты среди громадных шпилей и башен, сокровище, случайно обретенное на море, частичка беспредельных томления и неприка shy;янности Америки, где все мужчины странствуют и тоскуют по дому, где все меняется, а постоянны только перемены, где даже намять о любви попадает под сокрушающий молот, зияет какое-то мгновение, словно разрушенная стена на слепом глазу земли, а потом исчезает в нескончаемых потоках перемен и движения.

Миссис Джек была красавицей; у нее было цветущее лицо; шел октябрь тысяча девятьсот двадцать пятого года, и мрачное мремя струилось мимо нее, словно река.

Станем мы выделять одно лицо из миллиона? Одно мгнове shy;ние из тьмы минувших времен? А разве любовь не жила в этих дебрях, разве здесь не было ничего, кроме рычания и джунглей улиц, раздражения и понукающей ярости этого города? Разве любовь не жила в этих дебрях, разве не было ничего, кроме не shy;скончаемых смертей и зачатий, рождений, взрослений, растле shy;ний и хищного рыка, требующего крови и меда?