Потом неподалеку от южной части Бродвея, на одной из узких, людных улочек со старыми, пожелтевшими, угрюмого вида дома shy;ми, но и с волнующей, обыденной атмосферой жизни и торговли – с тюками, ящиками и мощными машинами, с запахами кофе, кожи, скипидара и веревок, с неторопливым цоканьем копыт тя shy;желовозов, грохотом колес по булыжнику, ругательствами, возгла shy;сами, распоряжениями кучеров, упаковщиков, грузчиков и хозяев – мимо Джорджа, когда он стоял возле кожгалантерейной лавки, прошла молодая женщина.Она была высокой, стройной и вместе с тем неимоверно соблазнительной, шла горделивой, чувственной походкой. Лицо ее было худощавым, изящным, глаза ясными, си shy;яющими, однако в них таилась мечтательная нежность, морковно shy;го цвета волосы – пышными, шелковистыми, они выбивались из-под шляпки с каким-то колдовским очарованием. Прошла она ми shy;мо Джорджа неторопливо, покачивая бедрами, на губах ее появи shy;лась легкая улыбка, невинная и одновременно растленная, кроткая и вместе с тем исполненная сочувственной и соблазнительной нежности, и он провожал ее взглядом с чувством радости и вожде shy;ления, с ощущением невыразимой утраты и душевной боли.
Джордж понимал, что скрылась она навсегда, что больше ее не увидит, и вместе с тем был убежден, что отыщет ее, овладеет ею. Это походило на волшебство, и исходило оно не только от красивой женщины, но и от старой улочки с ее богатой, тусклой и восхитительной смесью прошлого, с крепкими, чистыми, вол shy;нующими запахами простых, натуральных материалов, особенно чистым, великолепным запахом кожи от галантерейной лавки – сложенных перед ней больших чемоданов, сумок, чехлов, кото shy;рый ударил ему в ноздри, когда женщина проходила мимо, – и все это вместе с нежным, странным, очаровательным апрельским светом обернулось радостной, чудесной сценой, которая, каза shy;лось ему, запомнится навсегда.
Джордж не забывал ту женщину, ту улицу, тот запах кожи. Эта память была частью его невыносимых страданий и радости всю ту весну. И непонятно отчего мысль о той женщине неизменно связывалась у него с мыслью о судах, о запахе моря, скошенных надстройках, ходе, форштевне большого быстроходного лайнера, с будоражущим предчувствием путешествия.
Так бывало с Джорджем в те краткие промежутки времени, когда безо всякой видимой причины дух его воспарял снова, воз shy;носил своего обладателя на день-другой к жизни, любви, творче shy;ству. А потом вдруг из самой глубины радости, из волшебного си shy;яния, великолепия, ликующей музыки земли возвращался бе shy;лый, слепой ужас его безумия, ошеломлял, уничтожал начисто все радостное в его душе.
Иногда эта волна смерти и ужаса появлялась от приводящих в бешенство полурасслышанного слова, громкого смеха на ночной улице, пронзительных выкриков и насмешек юных итальянских головорезов, проходивших в темноте под его окном; или насме shy;шливого, бесцеремонного, любопытного взгляда из-за ресторан shy;ного столика, какого-нибудь нерасслышанного шепота. Иногда она появлялась из каких-то глубин безо всякой видимой или ощутимой причины. Появлялась, когда он сидел в кресле дома, когда глядел в потолок, лежа на кровати, появлялась из-за слова и стихотворении, из-за строчки в книге или когда он просто гля shy;дел из окна на единственное зеленое дерево, но когда, по какой причине она бы ни появилась, результат неизменно бывал од shy;ним и тем же: работа, мощь, надежда, радость, все творческие си shy;лы моментально тонули в ее ошеломляющем накате. Джордж поднимался с этой волной в душе и разражался бешеной бра shy;нью на весь мир, словно человек, обезумевший от физической боли, пожираемый со всеми потрохами раковой опухолью или сжимающий ладонями целый ужасающий ад больных зубов.
И всякий раз, когда его сводили с ума эти конвульсии ужаса и страдания, Джордж искал спасения в бутылке. Неразбавленный джин с бульканьем лился по его горлу, словно по ливневому спу shy;ску, отупляя клетки охваченного безумием мозга, смиряя беше shy;ное волнение крови, сердца, дергающихся нервов временной ил shy;люзии силы, осмотрительности, самообладания. Потом джин на shy;чинал гореть, кипеть в его крови, словно какое-то тягучее масло. Мозг горел неторопливо, буквально как угли в ржавой, почер shy;невшей жаровне, Джордж сидел тупо, молча, в зловещих потем shy;ках медленно нарастающей убийственной ярости и в конце кон shy;цов выходил на улицу найти врага, браниться, драться, искать смерти и ненависти в дешевых притонах среди крыс в человече shy;ском облике, синевато-серой, блестящей ночной нежити.
И с вечера до утра, будто существо, обреченное жить в отвра shy;тительном кошмаре, видя в своем безумии всех и все на свете в постоянно меняющихся обликах, он вновь рыскал по громадной, непристойной авеню ночи, вечно освещенной ярким, мертвен shy;ным, подмигивающим светом. Ходил по клоаке, где обитала не shy;жить, а тем временем улица, земля, люди, даже громадные урод shy;ливые здания кружились вокруг него во всеобщей безумной пля shy;ске, и все жестокие, синевато-серые лица созданий этого мира, казалось, злобно обращались к нему с чертами змей, лисиц, яс shy;требов, крыс и обезьян – а он вечно искал живого человека.
И утро наступало вновь, но без сияния, без пения. Джордж оправлялся от безумия и снова смотрел разумным, спокойным взглядом, однако из безрадостных, бездонных глубин духа в сердце жизни, которую, как ему казалось, он утратил навсегда.
Когда Эстер приходила в полдень, Джорджу она иногда каза shy;лась роковой причиной его безумия, устранить которую невоз shy;можно, как причину расползающегося рака из крови. Иногда возвращалась зелень первого апреля их совместной жизни, и тог shy;да Эстер сливалась с сердцем радости, со всем, что он любил в жизни, со всем сиянием и пением земли.
Однако вечером, после ее ухода, Джордж уже не помнил, как выглядела Эстер среди дня. Мрачный, роковой свет разлуки, не shy;объятная бархатная ночь, чреватая множеством невообразимых предательств, падали на нее, и лицо, сиявшее в полдень светом преданности, любви, здоровья, исчезало напрочь. Теперь оно ви shy;делось Джорджу застывшим в какой-то надменной властности, оно мерцало, словно невиданный, роскошный драгоценный ка shy;мень; в лихорадочном воображении Джорджа оно тускло свети shy;лось всеми дремлющими, неутолимыми страстями Востока, го shy;ворило о безмерном, как океан, вожделении, о теле, которое до shy;ступно всем мужчинам и которое никому из них никогда не бу shy;дет принадлежать безраздельно. В сознании Джорджа вспыхива shy;ла, вновь и вновь, извращенная картина. Он видел множество смуглых, щедро одаренных красотой евреек, лица их были ласко shy;выми, глаза горящими, груди походили на дыни. Видел их в бо shy;гатстве, властности, окруженными огромными, надменными башнями города, видел их прекрасные тела в роскошной одежде, сверкающей темными драгоценными камнями, когда они расха shy;живали по величественным пышным палатам ночи с нежной, ис shy;полненной невыносимой чувственности гибкостью. Они пред shy;ставляли собой живую дыбу, на которой были сломаны дрожа shy;щие спины всех их любовников-христиан, живой крест, на кото shy;ром были распяты мужчины-христиане. И эти женщины были еще более погибшими, чем все мужчины, которых они утопили в океане своей страсти, их плоть была больше изглодана ею, чем плоть всех мужчин, ставших жертвами их похоти, обессиленных их неуемным вожделением. А позади них, неизменно в великоле shy;пии ночи, находились смуглые лица представительных крючко shy;носых евреев, исполненные надменности и презрения, мрачной гордости и неописуемого упорства, стойкости, покорности, древ shy;ней отвратительной иронии, следящих, как их дочери и жены от shy;даются любовникам-христианам.
Словом, едва Эстер покидала Джорджа, в него тут же вселя shy;лось безумие, он тут же осознавал, что обезумел и ничего не мо shy;жет с этим поделать. Стоял у окна, глядя на дерево, и видел, как черная мерзость смерти и ненависти надвигается на него, словно волна. Она сперва заполняла своей отвратительной, ядовитой слизью глубокие извилины его мозга, а затем пронизывала свои shy;ми черными языками вены и артерии его плоти. Она жгла, вос shy;пламеняла его мозг темным, жарким огнем, отдающим кровью, убийством, но все остальное в теле холодила, замораживала и стискивала змеиными зубами. Иссушала сердце кольцом ядови shy;того льда, лишала пальцы чувствительности, плоть его увядала, становилась омертвелой, желтовато-бледной, щеки обретали зе shy;леный оттенок, рот пересыхал, язык делался распухшим, на губах появлялась кислота и горечь, бедра и ягодицы становились сла shy;быми, дряблыми, колени подгибались под тяжестью тела, ступни холодели, белели, живот сводило, подташнивало, а чресла, не shy;когда трепетавшие музыкой жизни и радости, под ядовитым, яростным стискиванием становились бессильными, чахлыми, иссохшими.