— Сколько бы Кириченков ни стоил — ты стоишь еще дешевле...

— Наш бригадир грубиян, но честный парень, который держит свое слово!..

Грузовик карабкался по размытой глинистой дороге. Скаты скользили, машина то и дело оказывалась на краю глубокой канавы — вот-вот перевернется. В такие моменты все в кузове бросались к борту повыше, готовые спрыгнуть на дорогу.

И в этом небезопасном рейсе продолжался спор пассажиров, реплики доносились сквозь натужный вой мотора.

— Бригадир не имеет права решать такой вопрос! — сердито бычился Кириченков. — Взял вора под крылышко. Зачем же трепаться, что все решает коллектив?

— Я не настаиваю на коллективном обсуждении, — сказал Маркаров. — У нас вообще неточное представление о коллективизме. Устроить кому-нибудь «темную» — тоже коллективизм? Иные конфликты лучше решать без веча, без сходки.

— Поймите, я дал честное слово, — напомнил Шестаков. — Если бы я этого не сделал, нарушитель не сознался бы. И может быть, вам, Кириченков, не вернули бы денег.

— Из-за того, что ты два дня психовал, вешать кому-то ярлык на всю жизнь? — усмехнулся Садырин.

— Я человек порядочный, — Кириченков ударил кулачищем по кабине водителя. — Во всем люблю порядок.

— Насчет ярлыка не знаю, — сказал Погодаев, — а зубы пересчитать не мешало бы. Чтобы забыл дорогу в чужой карман. Попался бы он мне в тайге...

— И что было бы? — поинтересовался Маркаров.

— В тайге свои законы, а прокурор там — медведь...

— Человек споткнулся, а его в спину толкать? — примиренчески спросил Чернега.

— Из блохи делают верблюда, — сказал Садырин.

Машина никак не могла одолеть подъем — ну и вязкая глина в этом распадке! Водитель высунулся в дверцу, которую не закрывал, все время посматривая назад, потом вылез на подножку и попросил ребят подтолкнуть машину.

Первыми ловко перемахнули через борт Погодаев и Нистратов, а последним спрыгнул Садырин. В кабине остался Михеич, сосавший валидол.

Садырин, перед тем как подставить плечо под борт машины, долго примерял рукавицы, не сразу расстался с окурком.

Погодаев притащил две сухие елки и бросил под буксующие колеса. Слышались его команды: «Раз, два, взяли!»

Шестаков по совету Михеича срезал лопатой глину между глубокими колеями, а то цеплялся диффер машины.

Чтобы колеса меньше буксовали, Погодаев распорядился натащить побольше сухих елок и набросать в обе колеи,

За елками направились Маркаров и Садырин. Когда они отошли от машины, Маркаров сказал:

— Дай мне честное слово, что никому не расскажешь о нашем разговоре. Хочу поделиться секретом. Даешь честное слово?

— Клянусь своей красотой! Могила на двоих... — Садырин замолчал, поигрывая топором.

— Вот мой секрет. Я знаю, кто взял деньги. Я же тебя насквозь вижу. Следствие ведут знатоки! Ты эту передачу по телевизору когда-нибудь видел?

— Не помню. Это про что?

— Про нарушителей законов. В конце каждого следствия знатоки осторожно поют:

— А где у тебя свидетели, следователь?

— Один житель Древнего Рима сказал: совесть — тысяча свидетелей. Если бы твоя совесть проснулась...

— Это у меня случился несчастный случай.

— Если таких случаев наберется много, родится закономерность.

— Говорю тебе, первый случай.

— На каких условиях тебя приняли обратно в высотники? Ты, дорогой товарищ, друг и брат, понимаешь, в какое положение поставил Шестакова? А Чернегу? Он оказался на подозрении. Кириченков, тот и уборщицу может заподозрить, которая Зину утром сменила. — Он продолжал тоном увещевания, без запальчивости, раздражения, с оттенком некоторой жалости: — Ты же парень добрый, Садырин. С маленьким Мансуром возишься, с другими ребятишками. Книги мои таскаешь при переездах. А сколько зла ты снова причинил Шестакову, Чернеге, да и себе. Будто сердишься на самого себя. Или какое-то безразличие к себе. — Он печально оглядел Садырина. — Ты не только в одежде безалаберный. Ты и в чувствах своих неряшливый.

Садырин молча, старательно нарубил рослых елок и потащил к машине,

Наконец-то грузовик одолел подъем, но тут, когда он карабкался вдоль глубокого распадка, водитель не вовремя тормознул, грузовик потащило к краю.

Михеич распорядился — привязать грузовик тросом к столетней лиственнице. Скребли глину покрышки, скребли, отскребывали по сантиметру — и подтянулись к лиственнице, отползли от опасной обочины.

Хотя дышали все тяжело, спорить продолжали.

— Спасибо нашему бригадиру. Пожалел одного, а бросил тень на стольких! — не унимался Кириченков.

— Никакой тени за собой не вижу, — оглянулся Маркаров, иронически пожал плечами и поцокал языком.

— Боремся за звание коммунистической бригады, — проворчал Михеич, высунувшись из кабины, — а бригаду запачкали!..

— Но я дал слово! — петушился Шестаков. — Что же, бригада не доверяет своему бригадиру?

— В бригаде есть люди самых разных характеров, — сказал Маркаров. — Разной степени сознательности, с разной психологией...

— Нечего разводить психологию на пустом месте, — перебил Кириченков зло.

— Это неверно, — ответил Маркаров невозмутимо. — Что такое характер человека? Это способ каждого индивидуума чувствовать и реагировать на окружающее, а в частности — как он относится к чужой собственности.

— А почему виновник не соберет всю смелость и не признается? — неожиданно спросил водитель. — Он же знает, что у бригадира из-за него неприятности!

— Если бы дело касалось тебя одного, Шестаков, — раздавай свое честное слово налево и направо, — твердил свое Кириченков, — а теперь несколько человек под подозрением.

— Но если он искренне раскаялся? — упрямился Шестаков. — Деньги-то сам принес! Я же его не принуждал! И денег за него не вносил...

Машина вползла на глинистый косогор и счастливо удержалась на шести колесах. Один за другим прыгали толкачи в кузов через задний борт. Первым прыгнул, сняв рукавицы, и первым закурил в кузове Садырин. Последним, уже на ходу, проворно вскочил Погодаев в сапогах с отворотами.

Весной, в самую слякоть и грязь, Зина простудилась и слегла. Соседка по квартире и Зинина напарница по уборке подъезда, бабенка малосимпатичная, накричала: пусть ищут подмену, ломать спину за двоих не собирается.

Сменщица несговорчивая, хотя Зина всегда идет ей навстречу в просьбах. Не выбрасывает пустые бутылки, и сменщица сдает их на пункт «Прием стеклотары от населения».

Зина разнервничалась, и, чтобы оградить ее от волнений, Галимзян, придя с работы, достал из кладовки все ее «инструменты» — ведро, швабру, веник, тряпки, поднялся на площадку между вторым и третьим этажами и принялся мыть лестницу.

Зина мыла полы в резиновых перчатках, но разве они налезут на ручищи Галиуллина?

В это время с танцевального вечера в клубе «Гренада» возвращалась ватага монтажников.

— Галимзян Хасанович! Что такое? — Садырин стал как вкопанный.

— Заменяю больную уборщицу. А что тебя так ошеломило? Все по науке! Вот если бы я начал мыть лестницу не с верхней, а с нижней ступеньки...

— Вниз по лестнице, — сказал Маркаров, осторожно ступая по мокрым ступенькам, — ведущей вверх!

— Давайте помогу, — монтажник Глухарев схватил ведро, чтобы вылить грязную и принести чистую воду.

Галиуллин дернул его за руку — еще подумают, что Глухарев выслуживается перед своим бригадиром. Но когда ведро весело подхватил Чернега, Галиуллин его не остановил.

Рисковал ли Галиуллин своим авторитетом, записываясь в поломойки?

Сам он этого не боялся. Не стеснялся же он в Приангарске полоскать в реке пеленки, детское бельишко, тер песком кастрюльки, сковородки. Помогал Зине по хозяйству, а тем самым воспитывал уважение к материнским заботам у маленького Мансура и даже нашел себе несколько подражателей.