Ну а лестничные марши и площадки, вымытые бригадиром Галиуллиным, заставили жильцов стать более аккуратными. Ребята еще тщательнее отскребали глину с подошв, прежде чем переступить порог подъезда.
— А ну, подбери окурок! — гаркнул Садырин, поднимаясь по лестнице вслед за щуплым парнишкой.
— Еще чего!
— Подбери, или морду набью, — Садырин уже схватил парнишку за шиворот, так что затрещал воротник. — И не утомляй меня!
И тон, и выражение лица Садырина были угрожающими, парнишка подобрал брошенный окурок...
Через неделю Зина вышла на работу и постучала в квартиру № 94.
— Кто там?
— Откройте, это я.
— К кому вы, Зинаида Касьяновна?
— Пришла убирать.
— А мы перешли на самоуборку.
— Можно полюбоваться?
— Пожалуйста! — Чернега широко распахнул дверь и еще шире улыбнулся.
Чернега смастерил для кухонных раковин сетки-ловушки, разнес их по квартирам, не обойдя и кухню Галиуллиных.
У стены за койкой жильца квартиры № 98 время от времени обнаруживались флаконы из-под «Бирюсы», голубой жидкости на спирту для мытья окон. Погодаев, который отвечал за чистоту окон, никак не мог найти «Бирюсу» для использования ее по прямому назначению. Зина выспросила у жильца-выпивохи, где он ее покупает, и Погодаев наведался в торговую точку...
В те дни в Усть-Илимске находился большой начальник из министерства. Он прослышал про историю с мытьем лестниц, вызвал к себе Слободяна и устроил головомойку:
— Мы подымаем, как только можем, роль бригадира. А у вас бригадир ползает по лестнице с половой тряпкой и шваброй? Извольте навести порядок в своем хозяйстве!
Наверно, не было ни одной квартиры в подъезде, где бы в те дни не упоминалось имя Галиуллина. Самая острая дискуссия прошла в квартире № 94 между Погодаевым и Михеичем. Михеич прослышал о нахлобучке, полученной Слободяном, и тоже долго разглагольствовал об авторитете бригадира, который Галимзян не то подорвал, не то утратил, не то потерял.
— А я уверен, что авторитет бригадира только повысился, — твердил Погодаев.
— На худой конец, мог бы дождаться, когда все общежитие спать уляжется, — твердил свое Михеич. — Бригадир... И на виду у всех уронил себя!
— Да не ронял он ничего! Ни себя, ни свою репутацию, — сердился Погодаев. — Может, он нарочно в самую вечернюю толкучку вышел с ведром.
Трудно сказать, сыграла ли здесь роль швабра в руках Галиуллина, но только через несколько дней после выздоровления Зины к ним ввалился Пасечник, да еще с пузатой бутылкой. Португальский портвейн из города Опорто! С берега Атлантического океана на берег Усть-Илимского моря!
— Гражданин управляющий, давайте не будем нарушать порядок, — засмеялась Зина. — Распивать спиртные напитки в общежитии запрещено.
— Едем на смотрины. Там и разопьем. — Пасечник подмигнул Галимзяну. — Дом на соседней улице. Приняли с оценкой «хорошо». Отдельная двухкомнатная квартира. Третий этаж. И детсад Мансуру менять не придется. И ясли для маленькой... Зина, ты малярные кисти еще не выбросила?
За все месяцы Зина только раз доставала свои кисти: экскаваторщик из квартиры № 80 облил вином стену, и Зина самодеятельно, пока жильцы были на работе, перекрасила комнату.
— Кисти лежат на антресолях и ждут. Можно сказать — заждались.
— Слободян тебе замену нашел. Завтра сдашь свой мусор под расписку. Весь инвентарь — веник, мочалку.
— И ведро со шваброй, — облегченно добавил Галимзян.
59
«Дорогое мое существо!
Опасение, что я тебя совсем позабыла, делает честь твоей проницательности,
Моя наставница в театральном училище Цецилия Львовна Мансурова советовала: когда разучиваешь роль, когда идут напряженные репетиции и близка премьера, нужно раскрепостить свою память, не перегружать ее ничем второстепенным, необязательным.
Вот почему я тебя позабыла. Настолько позабыла, что роль в голове не удерживается и разбегаются все слова.
Пишу тебе глупейшие письма, но редко их отправляю. Мысли обгоняют одна другую в чудовищной непоследовательности. Мое серое вещество становится все более серым.
Правда, последние дни я не писала, но мысленно все время делилась с тобой. Дни полны тревог и волнений, будто злой рок отпечатал эти дни на бракованной пленке, а дни стоят погожие, чудесные.
Синоптики запишут в свои анналы волшебную осень 1974 года в Москве. Вдруг, в самом конце сентября, уже после легких заморозков, от которых пожелтели липы, клены и тополя, высаженные Александром Довженко в саду киностудии «Мосфильм», — благодатная теплынь!
Вчера, возвращаясь вечером с киностудии, я наблюдала в метро за беззаботным парнишкой. Скорей всего, какой-нибудь петэушник. Из озорства, из мальчишеского любопытства он вздумал пробежаться наверх по эскалатору, шедшему вниз.
Проводила его глазами и как-то по-новому взглянула на свою сегодняшнюю жизнь, со съемками в эпизодах, нервными кинопробами и отказами, которые выслушиваю чаще, чем это было бы справедливо. И я подумала: ведь это же мои постоянные и бесплодные попытки подняться наверх по лестнице, когда несговорчивая, тупая сила тащит вниз.
Наверно, мрачное сравнение пришло в голову потому, что нам опять подсунули пленку с фабричным браком, царапина, и пришлось один эпизод, который мне совсем не по душе, играть второй раз. Киностудия послала телеграмму в Свердловск, попросила театр продлить мою отлучку еще на три дня... Хоть бы эпизод был стоящий! А то дочь инспектора рыбнадзора, в которую влюбился браконьер.
Помнишь, я тебе объясняла, что у нас называют «уходящей натурой»? Это ведь только ветры дуют сейчас теплые, а вода в Москве-реке прехолодная, пришлось нырять в плавательном бассейне, туда навезли и лозняка, и камышей, и водорослей — и все для нескольких кадров. На киностудии висит газета «Прожектор», неостроумная, плоская, я бы назвала газету «Уходящая натура»...
А может, не так скверно обстоят дела на киностудии? Субъективное брюзжание малоталантливой актрисули, которую и дальше ждут придирчивые пробы, маленькие и малюсенькие эпизоды, пробы, вы свободны, если понадобитесь, мы вам сообщим открыткой...
Вдруг это и есть мой удельный вес в искусстве, обусловленный главным образом тем, что я хорошенькая, фотогеничная, но не более того? Валяюсь в ногах у судьбы и молю ее — таланта мне, побольше таланта!..
Короче, нельзя делать большие и поспешные обобщения, сидя на своем насесте.
В коммунальной квартире, где живут мама и Дунечка, сосед работает на телефонной станции, присматривает за уличными телефонами-автоматами, занимается их ремонтом. Застекленные будки сильно страдают от уличных хулиганов. Кто-то выбил стекла и оторвал трубку, кто-то превратил будку в писсуар, сорвал дырчатый диск с циферблата, кто-то взломал и очистил копилку от медной мелюзги, которой суждено подслушивать все разговоры по телефону-автомату.
Монтер не слишком высокого мнения о подрастающем поколении. Но нельзя же судить о всем поколении по уличным дикарям! Как бы мне не уподобиться этому монтеру в своих запальчивых обидах на режиссера или его ассистента...
Иногда, приглашая на эпизодическую роль, ассистент режиссера дает мне читать весь сценарий. Всегда где-то в глубине души трепыхается, шевелится обида, что тебя прочат на второстепенную роль, а на главную ты вовсе не котируешься.
А бывает, нисколечко не завидуешь будущей героине фильма и даже думаешь с заочным состраданием: «Как же ты, избранница режиссера, изобразишь такую клишированную, стандартную дуру?» Нет зависти к актрисе, будущей героине фильма, на роль можно утвердить любую красотку с бессодержательным лицом!
А хватило бы у меня силы воли отказаться от главной роли, если бы ее мне вдруг предложили? Боюсь, не утерпела бы, клюнула на приманку, попыталась бы оживить куклу. А потом, когда моя попытка оказалась бы безуспешной, не удалось бы вдохнуть жизнь в это сценарное папье-маше, я бы долго мучилась от сознания своей бесталанности. Уж лучше сыграть небольшую эпизодическую роль, чем такую главную...