Стоит напомнить, что "Мюнхгаузен", которого иллюстрировал Доре — это самый первый Мюнхгаузен, тот, которого создал Рудольф-Эрих Распэ (1737-1794) еще при жизни исторического прототипа, — того, которого звали Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен-ауф-Боденвердер (1720-1797): книгу бежавший из Германии, едва ли не проворовавшийся Распэ сочинил в Англии и по-английски в 1781 году; в Германии она стала известна лишь несколько лет спустя в переложении Готфрида Августа Бюргера (1747-1794), который написал к ней первое продолжение, а за ним последовало еще множество — в том числе и рассказ о приключениях Мюнхгаузена в СССР — повесть "Возвращение Мюнхгаузена" создал Сигизмунд Кржижановский в 1920-е годы. Мюнхгаузен стал народным героем для всей Европы — кроме Франции, несмотря на то, что французский иллюстратор Мюнхгаузена, Гюстав Доре, никогда никем превзойден не был, да и едва ли будет превзойден.

Во Франции на эту роль мог бы попасть капитан Кастаньетт: впрочем, может быть, еще и попадет, учитывая то, что на острове Корсика только что к власти пришли новые и очень серьезные бонапартисты. XXI век обещает быть очень интересным: если в нем нашлось место для новых бонапартистов, быть может, не все еще потеряно и для Поля-Матюрена Кастаньетта?

Воскресший Кастаньетт оживает не просто так — он в легком шлеме, вместо султана на шлеме укреплен очень острый и длинный стальной штык, а на нем вовеки оставлен извиваться пронзенный английский генерал Пирч: носорог Кастаньетт торжествует победу. Так навеки жив для нас Дон Кихот со шлемом Мамбрина, Жак Паганель с подзорной трубой, наконец, Мюнхгаузен с пушечным ядром.

Словом, триумф, господа! Руки и ноги оторваны, лицо потеряно, глаз выбит, желудок заменен кожаной, к тому же латаной-перелатаной сумкой — но все равно триумф! Vive la France! Да здравствует импера-атор!

(И с Корсики доносится: "...пира-ат!")

"А может быть, созвездья, что ведут..."[0.43]

(Уайльд)

Грустно констатировать, но легенда об Уайльде оказалась более живучей и менее смертной, чем его творчество. Сам Уайльд хотел как раз обратного. При всей любви к мифотворчеству, к созданию вокруг себя мифа, он наверняка предпочел бы, чтобы его в первую очередь читали. Для легенды о денди годится и вполне забытый Джордж Бреммель, воспетый тоже забытым (хотя куда менее справедливо) Барбэ д'Оревильи. В поисках славы Уайльд обрел славу.

Только слова — "Допустим, как поэт я не умру, Зато как человек я умираю" (Георгий Иванов) применительно к Уайльду сбылись с точностью до наоборот: легенда об Уайльде как о человеке поглотила и заслонила большую часть того, что им написано. Как поэт — за единственным исключением созданной в тюрьме поэмы — Оскар Уайльд умер для современного читателя. Что ж, придется воскрешать.

Продолжая эпиграф — относящийся все-таки к первым годам ХХ века -надо сказать: слыхали про Уайльда все. Даже, пожалуй, все знают, что он стихи писал. В середине 70-х годов издательство "Художественная литература" готовила три из пяти "билингвальных" томов — "Европейская поэзия XIX-ХХ веков". И в том, посвященный XIX веку, составитель английского раздела скромно вставил два небольших стихотворения Уайльда. Состав книги пошел на рецензию в Институт мировой литературы, оттуда же последовал грозный оклик: "Два стихотворения Уайльда — убрать. Вставить — одно, "Баллада Редингской тюрьмы", — без этого стихотворения раздел НЕМЫСЛИМ!" Надо сказать, что "Баллада" лишь на несколько строк не дотягивала объемом до тех семисот строк, которые были выделены на весь английский раздел. "Кандидаты в доктора" из ИМЛИ очень лихо продемонстрировали свою образованность. Нечего и говорить о том, куда пошла их рекомендация, — напечатали все-таки два очаровательных стихотворения в переводе Ирины Копостинской. Но писали-то об Уайльде до самого последнего времени у нас именно "кандидаты в доктора". Надо сказать, что писал еще и Корней Чуковский — но весьма давно, да и почти вовсе не о стихах, которые даже с комментариями для чтения непросты, что по-английски, что по-русски.

Впрочем, даже читая английские и американские книги посвященные Оскару Уайльду, его личности и судьбе, постоянно испытываешь ощущение, что авторы дали присягу говорить "вранье, одно вранье и ничего, кроме вранья". Если и не всегда эта мысль приходит, то подозрительно часто. Ибо сводить творчество и стиль Уайльда к его ирландскому происхождению, к его оксфордскому образованию, дендизму, гомосексуализму, тюремному заключению, социальным корням, влиянию античной, французской, итальянской культуры, к "уклону в католичество" или даже к "желанию во что бы то ни стало быть признанным" — невозможно. Нельзя назвать Уайльда только поэтом, только прозаиком, только драматургом, только философом. Природа наделила его каждым из этих литературных талантов... и прибавила к ним некую неусидчивость: быть чем-то одним, довести хоть одно дело до логического совершенства Уайльду казалось мало. Даже из суммы всех перечисленных слагаемых не получится то чудо, которому при рождении дали имя — Оскар Фингал О'Флаэрти Уиллс Уайльд.

И надо сказать, что сам Уайльд принял все меры к тому, чтобы никакой правды мы о нем не знали. "Тот хорошо жил, кто хорошо скрывал". Уайльд (по преимуществу) плохо скрывал, — даже, пожалуй и скрывать почти ничего не хотел, — он (по большей части) плохо жил, — хотя жить хотел, конечно же, хорошо, — но понять в нем мы можем немного. Хотя бы потому, что его наследие намеренно не полно сохранено и во многом небрежно издано, тенденциозно изучено, — да и со стороны апологетов дождался Уайльд таких похвал, что лучше б молчали они вовсе. Доходит до того, что литературоведы обвиняют в судебном процессе, приведшем Уайльда в Редингскую тюрьму, впрямую Альфреда Дугласа, "Бози", — путая сына ("третьего") с отцом, "восьмым" маркизом Квинсберри, после провокации которого и состоялся "процесс Уайльда". Впрочем, в грамотности нашего читателя (он же литературовед) — в излишней — не упрекнешь. Несколько раз мне доводилось слышать, что "Уайльд — это тот, который сочинил "Синюю птицу". "А не Метерлинк?" — спрашивал я. "Нет, про такого я не знаю, это из новых, наверное, а вот Уайльд — это вещь, да-а, как сейчас помню в Художественном, сам Аристарх Платонович ставил в одна тысяча девятьсот...". Ничего, семьдесят процентов американских школьников не смогли ответить на вопрос — куда впадает Миссисипи. У нас такое еще впереди, хотя не за горами.

Ничего, просветы в темном советском царстве — где и заикнуться было нельзя о том, в каком аспекте интересовали Уайльда "звездные мальчики" -уже налицо. В московском издательстве "Аграф" изданы хорошим томом "Письма" Уайльда, с не очень обширным, но толковым комментарием, а в серии "Жизнь замечательных людей" вышла книга Жака де Ланглада "Оскар Уайльд, или Правда масок", — не так уж важно, что в переводе с французского (и на деньги Министерства культуры Франции), не очень существенно, что в прошедшей через французский язык транскрипции имена иных друзей и недругов Уайльда и опознать-то в этой книге тяжело. Следом в издании "Независимой газеты" появилась книга Ричарда Элмана "Оскар Уайльд", не только переведенная наспех, но наспех и написанная; Элман по большей части находит возможные объяснения причин поведения Уайльда (в частности, излагает историю того, как Уайльд заразился от продажной женщины сифилисом, из-за этого лечился ртутью, из-за этого зубы у него потемнели, вот и объяснение того, почему у Уайльда развилась привычка при разговоре прикрывать рот рукой — и т.д. почти на 700 страниц), — однако в ворохе полуправды и более чем сомнительных утверждений можно найти у Элмана и ценные сведения: скажем, короткие штаны Уайльд позаимствовал из униформы масонской ложи Аполлона, в которую был принят раньше, нежели достиг совершеннолетия. Тут французский вариант биографии Уайльда выигрывает — в нем хоть изредка да идет речь и об искусстве. Пикантно, к примеру, утверждение Элмана, что в сборнике 1881 года обилие коротких стихов уравновешено "тремя пространнейшими". Однако в сборнике этих самых "пространнейших" стихотворений, написанных "уайльдовым шестистишием" — на самом деле поэм — не три, но пять. Все та же "святая ненаблюдательность", как говорил В.В.Набоков, к Уайльду более чем равнодушный. Знаменательно, что завесу тьмы над личностью Уайльда эти книги все-таки разрывают. Увы, куда меньше дают эти книги собственно читателю Уайльда. Наша книга, в которой собрано все его не очень объемистое поэтическое наследие, хоть немного, но восполняет пробел. По крайней мере, все стихи его на русском языке теперь изданы.