— Отступать всё-таки как-то фигово, — как раз Колька и заметил. Санёк его поддержал:

— Тогда решат, что нас можно кидать через колено.

— Мальчишки, ну это же люди, — не выдержала Ленка Рудь. — Вот так сошлись — и сразу драться насмерть?!

— Ленк, если ты ещё не поняла — тут это образ жизни, — процедил Санек.

— Но ведь тогда были негры…

— Не будь расисткой, — усмехнулся он. — Что будем делать всё-таки?

Но ситуация разрешилась сама. Из плотного ряда напротив вышел рослый мальчи-шка — за его спиной прекратились разговоры. Обведя нас быстрым взглядом, он прокри-чал:

— Вэр'ст зи? Вохин'ст ду?

— Он спрашивает, — быстро и тихо прошептала Ленка Власенкова, — кто мы и откуда… Ребята, они немцы или австрийцы.

— Видим, — сквозь зубы сказал Вадим. — Отвечай, Лен.

Ленка тоже что-то прокричала — с запинкой, но достаточно бодро. Лично я разо-брал только "руссише". Немец что-то неразличимо сказал своим, потом снова повысил голос. Ленка перевела:

— Он говорит, что они все немцы из племени баваров…

— Из племени? — недоумённо спросил Колька Самодуров. — Они что, одурели?!

— Или одичали, нам не легче, — заметил Вадим.

— Подождите, он ещё говорит, — вмешалась Ленка.

Я ощутил пожатие пальцев Танюшки — она встала рядом, держа в правой руке ар-кебузу — и, не поворачиваясь, сказал:

— Если что — держись сзади. Не спорт!

— Его зовут Хунтер… Гюнтер, — продолжала говорить Ленка, — он конунг. Он предлага-ет не устраивать свалки. Если я правильно понимаю, он хочет… да, он говорит, что го-тов сразиться с нашим вождём. Кто проиграет — уступит дорогу.

— Дебилизм! — фыркнула Черникова. — Давайте просто развернёмся и уйдём, ребята.

— Не факт, что они нас отпустят, — заметил Санек. — И будет точно свалка.

— Ты пойдёшь драться? — почему-то очень агрессивно спросила Танька. Санек развёл ру-ками:

— Он меня убьёт.

— У него такой вид, что он убьёт любого из нас, — поправил Вадим.

— Мошет бит — яа, — Арнис шагнул вперёд, но я коротко вздохнул и, ловко освободившись от руки Танюшки, шагнул раньше него, бросив:

— Держите Таньку.

Сергей сместился к ней, но лицо Танюшки сделалось злым, и она, прошипев мне: "Ур-од, дурак!" — пихнула Сергея и ушла назад. Мальчишки переглядывались. Арнис положил мне руку на плечо:

— Тавай яа. Он сдоровий.

Я только улыбнулся в ответ, и литовец отступил, сконфуженно улыбаясь. Танька глядела через плечо Сергея злыми и несчастными глазами. Вадим сказал Ленке:

— Давай скажи, Лен. Олег будет драться. Наш… князь.

Мне стало немного смешно. Но в целом я ощущал себя, как всегда перед поединком —

72.

слегка потряхивало и было весело.

Гюнтер сбросил перевязи, стягивавшие белую куртку — мехом наружу, без рукавов. Скинул и её тоже. Невысокая, но стройная девчонка, выбежав из общего ряда, подняла всё брошенное, на миг прижалась щекой к плечу немца и медленно пошла обратно — её об-нял кто-то из парней.

У Гюнтера осталась в руке валлонская шпага — шириной и длиной как мой палаш. Немец вытянул оружие ко мне — и я понял: предлагает схватку только на длинных клин-ках.

Я кивнул и начал расстёгивать ремни. Немец ждал — он был выше меня, хотя и не слишком, зато шире в плечах и мощнее. Грудь слева у плеча перечёркивал заметный даже на расстоянии широкий шрам.

— Давай, — подойдя, Вадим принял у меня снаряжение и куртку. Серые глаза его были внимательны и серьёзны. Подумав, я снял майку — на белом кровь будет очень заметна — и вытянул из ножен палаш. — Держись. Ты сможешь его победить.

Он пожал мне запястье. Я молча ответил тем же — говорить не хотелось — и по-шёл навстречу Гюнтеру, забирая чуть вбок.

Мы остановились точно посредине луговины. Глаза немца напомнили мне глаза Ва-дима — серые, серьёзные и внимательные, без насмешки или злости. Сейчас я мог разли-чить ещё несколько шрамов, и то, что его медальон — это каменный молоточек со зна-ком-руной, висящий на волосяном шнурке. Мне вдруг захотелось спросить, давно ли он здесь — но Гюнтер не знал русского, да и не для разговора мы сюда пришли.

Мне почему-то подумалось — сейчас он будет поднимать оружие к небу, обраща-ться к богам, всё такое — но немец отдал мне салют, энергичный и точный, фехтоваль-ный, какому учили и меня. Я ответил тем же — и мы приняли боевую стойку довольно далеко друг от друга. Замерли.

Я держал палаш в своей любимой четвёртой позиции. Немец принял третью — и ме-ня кольнуло недовольное беспокойство.

Терпеть не могу неупотребительных позиций — первой, третьей, пятой… Всегда надо думать, что сделает противник — а в фехтовании думать нельзя, оно слишком мол-ниеносно для мысли. Тело должно отвечать автоматически.

Остриё валлонки смотрело мне в правое колено. Гюнтер приглашал — коли, вот он я.

Я уколю, он возьмёт вторую… а дальше? Не забывай, Олег, у вас оружие, которое рубит лучше, чем колет… Рубанёт по голове слева? Немцы любят рубить в голову… Или в правый бок?.. Прекрати думать, придурок!!!

Раз-раз — сохраняя позицию, Гюнтер стремительно пошёл вперёд. Я отступил ров-но на столько же. Раз-раз — в ответ я сместился вправо, тут не дорожка. Гюнтер — раз-раз, вот подлец! — снова пошёл вперёд. Выводит из себя, похоже. Иди ты с этими фоку-сами… в младшую группу. Я угадал его новый шаг вперёд и, сам рванувшись навстречу, был вознаграждён тем, как немец поспешно отступил…

Да чёрта с два! Упругим толчком он тут же вновь рванулся вперёд, целя мне снизу в живот — поменял позицию так же естественно, как человек моргает.

Я ответил третьей круговой и нанёс рубящий удар в правый бок. Гюнтер взял вто-рую защиту и рубанул слева по Глове. Я закрылся шестой и уколол вниз. Гюнтер опять взял вторую и тоже уколол вниз. Я не принял защиты и вышел из схватки, вернувшись в четвёртую.

— Зер гут, — сказал Гюнтер. Он менял позиции, как течёт вода — 1-2-3-4-5-6-1-2-3… Ка-залось, это доставляет ему удовольствие. Я никак не мог заставить себя поверить, что этот мальчишка хочет меня убить. И ещё не мог заставить себя попытаться убить его…

Он опустил валлонку к ноге. Я тоже опустил оружие — палаш не полукилограммо-вая рапира, попробуйте его подержать в стойке долго!

73.

Самый страшный звук боя — это свист, свист вражеского клинка, разрезающего воздух — тонкое, поющее "ззухх", похожее на насмешливое посвистыванье человека. Сначала — свист, потом — тяжёлый удар, одновременно с которым раздаётся уже лязг. Стальные клинки не "звенят" — это вранье, они гулко и жёстко лязгают.

Руки немца были сильнее. И ни о каком фехтовании речь уже не шла — он рубил, на-ступая, гипнотизируя меня этими тяжёлыми ударами, а потом — свирепо и коротко ко-лол без отскока. И не достал меня сразу только потому, что я не испугался. А не испуга-лся я потому, что не верил, по-прежнему не верил…

Несколько раз я видел, как из-под клинков брызжут бледные искры. Два или три ра-за его клинок ударялся о мой эфес, а один раз мы столкнулись эфес на эфес лицом к лицу — и я увидел по краям его носа редкую россыпь веснушек. Ноздри раздулись и отвердели, но глаза остались бесстрастными.

Я надеялся, что, по крайней мере, не выгляжу совершенно беспомощно — до меня ни-как не могло дойти, что я проигрываю жизнь. С обеих сторон орали — и наши, и немцы… Они — что-то очень похожее на "зи'хайль!" Наши — нечто неразличимое, но в целом жиз-неутверждающее.

А я… я вдруг понял. Это было как резкая, короткая вспышка молнии среди ясного неба — потрясающе красивая и неожиданная, но в то же время страшная… в общем, от которой дух захватывает.

Этот парень — конунг. Он дерётся за своих. Но и я — князь. Это не слово. Вадим знал, что говорил, а мне показалось, что он посмеялся.

Я — князь. И я дерусь за своих. Это не фехтовальный поединок на дорожке.

Это… это Суд Божий. Так говорили наши предки.

Падая на правое колено, я круговым ударом подсёк Гюнтеру ноги — свирепо, разма-шисто, сам от себя такого не ожидал. Немец не успел отбить удар — подпрыгнул, а я ве-рнул руку уколом вперёд-вверх.