А убивать нас было некому…

Я вставал раньше Танюшки и, прихватив её аркебузу, шёл охотиться. Не очень большой, островок тем не менее изобиловал дичью и фруктами. Когда я возвращался, завтрак уже был готов… Проходил в каких-то ничего не значащих делах день, и мы не успевали оглянуться, как уже наступал вечер, и мы разговаривали около костра, а Танюшка пела.

Странно было жить в безопасности. На северо-западной оконечности острова поднимались скалы, с которых Танюшка любила прыгать в океан, вызывая у меня раздражённую зависть. Остальную часть побережья занимал пляж; с северо-восточного конца было видно вдали берега ещё одного острова (Танюшка говорила, что это Сан-Мигел, самый большой из Азорских островов). Весь остальной массив занимал тропический лес, постепенно поднимавшийся к центральному плато, где лежало озеро, из которого выбегало в разные стороны множество ручейков, один из которых впадал в океан недалеко от нашего лагеря.

Вообще-то Азорские острова лежат на широте кавказского побережья Чёрного моря, но их и в этом мире надёжно омывал Гольфстрим, поэтому зима здесь выразилась только в том, что стали часто идти тёплые дожди. Нас это не очень волновало — ещё в начале лета мы выстроили шалаш, и не однодневку, а прочный, надёжный, с опорными слегами, несущей балкой и задней стенкой, для которого Танюшка сплела циновку на вход. Оставалось только время от времени подновлять крышу, и нам не страшны были даже ураганы, три или четыре раза за эти семь месяцев налетавшие на наш островок, когда ломались пальмы, а волны захлёстывали весь пляж.

Мы загорели до черноты — даже я, хотя уж я-то сгорал моментально (я и сгорел, и сгорел три раза подряд, но четвёртого раза не произошло) У Танюшки сильно выгорели её русые волосы, а зелёные глаза стали казаться совсем светлыми. У меня волосы тоже выгорели до неожиданного тёмно-медного цвета и внезапно почти полностью исчезло пятно от ожога на боку (Танька уверяла, что это под воздействием солнечных лучей, отфильтрованных ненарушенным озоновым слоем).

Остров для мальчика и девочки… Мы не надоели друг другу. Случалось, что я — или она — уходили куда-нибудь на день, два, а то и три, и почему-то не возникало никакого беспокойства, а была уверенность: сейчас Танюшка выйдет из-за деревьев и скажет: "Привет, я пришла," — она, кстати, признавалась мне, что в моё отсутствие испытывает то же самое.

Да. Свой остров для мальчика и девочки, которые устали быть взрослыми за два

кровавых года.

Игорь Басаргин

Блажен, кто жизнь перешёл вброд,

Не зная иного пути.

Блажен, кто других загонял в гроб,

Чтобы за гробом идти.

Блажен, кто чувствовал горечь во рту,

Вкушая липовый мёд.

Блажен, кто святую свою простоту

Использовал, как пулемёт.

Блажен, кто боролся против себя

И пал в неравной борьбе.

Блажен, кто смог любить, не любя,

Кто выжил в толпе и в себе.

Блажен не тот, у кого ни гроша,

А тот, кто осилил дорогу.

Блажен, кто понял — его душа

Нужна ему, а не богу.

Было у меня и ещё одно — неожиданно возникшее! — занятие. Разбирая вещи, я обнаружил в вещмешке блокнот того немца из гитлерюгенда, Лотара Брюннера, который отдал мне на склонах Олимпа Тезис. Я с тех пор и не брался за него. А сейчас — взялся, больше от нечего делать, если честно. Сперва просто рассматривал иллюстрации, вспоминая Олега Крыгина и его рисунки. Потом начал разбирать нечитаемый почерк своего немецкого ровесника из 40-х годов. И выяснилось, что почерк всё-таки разобрать можно, если некуда спешить. А главное — что я неплохо понимаю написанное.

Станешь тут полиглотом…

Ну так вот. Это и занимало — и довольно приятно занимало — немалую часть моего свободного времени. Я лежал или на берегу, или около шалаша, разбирая строчку за строчкой, а по временам откладывая блокнот, чтобы подумать над прочитанным. Мало того, что прочитанное резко меняло моё отношение к "фашистам".

Вдобавок, читать было просто интересно. Я даже временами начинал жалеть, что сам не веду дневника.

Хоть его после себя оставить бы…

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Я не могу ничего объяснить для себя из происходящего. Мы каждый вечер спорим до хрипоты в в самом прямом смысле слова. В самом деле — как объяснить то, что двадцать пять парней из гитлерюгенда попали… куда? Не знаю.

Мама, наверное, уже сходит с ума. Я не заговариваю об этом, виду не подаю. Остальные тоже. Интересно, а думают ли они об этом?

Когда отец подарил мне этот блокнот, я решил, что буду записывать сюда самые важные мысли. Но что делать, если все мысли — важные?! И о том, что есть завтра. И об оружии, которое мы нашли.

Все — важные.

Меня всегда считали умным парнем, но их — мыслей — слишком много для пятнадцатилетнего немецкого мальчишки.

Хайнц с пеной на губах доказывает, что всё это — полигон войск СС, и нас проверяют для выполнения какого-то важного задания. Как в книжках… Но с другой стороны — всё может быть. В пользу этого говорит то, что Ў парней — это сироты (сам Хайнц, кстати), а мы, остальные — лучшие спортсмены в своих отрядах. Большинство, кстати, за эту версию.

Юнгвальд никого ни в чём не убеждает. Ему достаточно того, что он сам убеждён: это Вальгалла. Боги, а не СС, нас испытывают для Рагнарёка.

Конечно. Сейчас… Но кое-кто и в это верит. Да и то сказать — поверишь тут, когда ниоткуда не видно ничего кроме леса и гор, покрытых тем же лесом. Но это — наша Бавария, сомнений нет, я даже местность узнаю.

Кое-кто ещё считает, что мы коллективно рехнулись. Не знаю. В том, что это полигон, я тоже не уверен, потому что сегодня туром во время разведки дошёл до Изера. В том, что это Изер, я убеждён… Так вот. Вода. Она не просто прозрачная. Она прозрачная, как стекло. А рыбы там столько, что можно ловить руками, что я и сделал.

Такой воды не может быть в Изере в начале 40-х годов ХХ века. Даже в заповеднике.

Боюсь, что это не полигон и не Вальгалла. Даже не сумасшествие… Очень боюсь, что это — остров Рэмполь(1.).

Я выбрал себе хороший палаш (кинжалы у нас всех свои) и топор-бартэ. Допишу на сегодня и начну их затачивать как следует.

Мне кажется, скоро нам это пригодится.

* * *

Весь день мимо острова шли киты — куда-то на север, фыркая и сопя, как взбесившиеся паровозы. Я их, как и дельфинов, никогда не любил, а вот Танюшка как уселась на пляже, так и окаменела. Я по её спине понял, что сдвинуть её отсюда можно только танком-буксировщиком и пошёл одеваться, решив сходить на озеро и, возможно, заночевать там. Небольшая подробность в том, что "дома" мы вообще ничего не надевали и не поддразнивая друг друга или сберегая одежду, а… просто так. Поэтому сейчас одеться было необходимо. Танюшка даже не обернулась, и я, посмеиваясь, кончиком даги начертил на песке — на полпути к шалашу — человеческую фигурку, стрелку и озеро. Поймёт…

…Озеро было пресноводным, естественно. И в нём водилась уйма рыбы, которую мне иногда везло добыть импровизированным гарпуном из одного своего метательного ножа. Самой значительной моей добычей на сегодня была полутораметровая щука, которую я прибил на отмели три месяца назад.

Но сейчас я пришёл сюда не рыбу ловить, хотя в озере стояли пара вершей и самодельная сетка. Точнее, я пришёл низачем.

Отсюда было видно весь остров. Киты по-прежнему шли косяками; Танюшка (в виде точки) замерла на пляже… Я крутнулся в сторону. Пляж. Океан. Пляж. Океан. Пляж. Океан.

Я чертыхнулся, сам не понимая, зачем и. поспешно раздевшись, прыгнул в воду с берега. Плавать я так и не полюбил, но сейчас мне хотелось разрядить себя, как разряжают батарею. Так, чтобы умотаться.

Я перемахнул озеро до противоположного конца и, кувыркнувшись, нырнул. Гранитный откос плоско уходил вниз, сменяясь илистым дном, поросшим густыми водорослями, колыхавшимися в такт каким-то подводным течениям. Стайки мелких рыб и отдельные экземпляры покрупнее шарахнулись в стороны от моих рук… Я зацепил пальцами горсти ила со дна, перевернулся на спину и толчком ног ушёл вверх по косой линии. Выбросился из воды по пояс, переломился, встряхивая головой, набрал воздуха в лёгкие и снова ушёл под воду.