— Открывай, мама, ворота! — крикнул он.

— Ты уж там смотри, сынок, остерегайся зверя. Да по ночам не езди, а то ещё не перевелись в лесу злодеи… Они хуже волков. Береги себя, Коля. Помни, ты ведь у меня один.

— Не беспокойся, мама, всё хорошо будет. Клавдия Никандровна открыла ворота и сказала на прощанье:

— Ну, с богом, сынок.

— До встречи, мама!

Николай слегка тронул коня вожжами, и Серко сразу понёсся крупной рысью, пугливо озираясь назад, на медведя. «Ишь, какой добрый конек… Не надо и погонялки…» — подумала Клавдия Никандровна, довольная тем, что её сыну дали в исполкоме такую добрую лошадь.

За околицей дорога пошла неровная, с ухабами, возле которых снег намело волнообразными гребнями. Блестели скользкие, натёртые санями следы. Сани скользили в ухабах и ударялись в снежные стены. В такие минуты Мишук приседал и сердито ворчал. Может быть, ему казалось, что это лошадь мотает их из стороны в сторону. Медведь злился и пытался лапами достать до Серко, но мешала цепь, и хозяин строго покрикивал: «Мишук, на место!»

Вдали виднелся тёмной стеною лес. По обеим сторонам дороги шло жидкое мелколесье; молодые сосенки и елочки, тонкий осинник и кустарник. Там же, где были пустыри заболоченных лугов, из снега торчали рыжие метелки осоковых трав.

Белое как снег небо у горизонта сливалось с землей.

Ладильщиков въехал в густой смешанный лес. Конь устал, вспотел и шёл шагом. Узкая дорожка петляла меж деревьев, и впереди ничего не было видно, кроме серых и белых стволов сосен и берёз. И вдруг Ладильщиков услышал впереди негромкий окрик:

— Стой!

Ладильщиков придержал коня и взглянул вперед, откуда послышался голос. Никого не видно. Он оглянулся но сторонам. Тоже никого нет. В сердце шевельнулась тревога. Если человек честный, то зачем ему прятаться? Придерживая левой рукой вожжи, Ладильщиков схватил правой рукой чугунные гантели. Ими с размаху можно уложить и быка.

— Поосторожнее… Тише, — услышал он сиплый тенорок и увидел впереди невысокого человека в ушанке. Он выглядывал из-за сосны, направив на Ладильщикова короткий ствол обрезанной винтовки, острое лицо его обросло рыжей щетиной.

— Твои штуки против наших не сдюжат… — сказал другой человек хриплым басом,

Ладильщиков оглянулся и за березой увидел долговязого бородатого мужика в полушубке. Ствол его обреза тоже был направлен на Ладильщикова. Оба неизвестных, выйдя из-за укрытий, осторожно приближались к саням, направив оружие на Ладильщикова,

— А-а, никак знакомый комиссар… — проговорил долговязый бородач, — куда путь держишь?..

— По сёлам еду, с медведем.

— Видим, комиссар. Значит, не жирно живешь, коли на народе хочешь подкормиться… Оружие есть?

— Нет.

— А ну, слезай. Да не вздумай гнать лошадь. Пуля-дура все равно догонит.

— Лошадь убежать может.

— Неважно. Ни конь, ни медведь нам не нужны. Нам ты, комиссар, нужен…

Год тому назад Ладильщиков был командиром конного отряда по ликвидации кулацких банд в Псковской губернии. Многие шайки тогда были разгромлены и пойманы, но ещё до сих пор рыскали, как волки, по лесам недобитые бандиты, грабили крестьян и убивали коммунистов.

Надо как-то выиграть время и придумать защиту. Может быть, кто-нибудь из крестьян появится на дороге. Ладильщиков неторопливо стал привязывать вожжи к саням.

— А ну, комиссар, поживее, а то нам ждать некогда, — басовито сказал бандит. — Что у тебя из харчей есть?

— Ничего нет.

— Эх, комиссар, — ехидно проговорил остроносый мужичок, — продразверстку, небось, с нас собирал, а сам впроголодь живешь…

— Ну, ладно, раздевайся, — сказал басовитый, — с комиссара хоть шерсти клок… Отойди от саней. Уж если действовать, так действовать без промаха, наверняка.

— Что, комиссар, вжахнулся[2]? — ехидно спросил тенорок. — Видно, кишка у тебя на расплату тонка…

Ладильщикову не хотелось отходить от саней, с дороги. Здесь под ногами тверже и рядом, в санях, гантели…

— Ну, иди, иди… — пробасил долговязый бородач, тыча стволом в спину Ладильщикову.

Николай отошел от саней назад по дороге и стал медленно расстегивать полушубок, Ладильщиков силился и как будто никак не мог стянуть с себя одежду,

— Нате, тяните за рукава.

— Тяни, Хорёк, справа, а я слева помогу, — сказал долговязый.

Придерживая обрезы одной рукой под мышкой, бандиты другой рукой уцепились за рукава полушубка, чтобы потянуть их на себя, В этот момент Ладильщиков ткнул в глаза Хорьку пальцами так сильно, что тот, ослеплённый резкой болью, упал на снег и закричал: «А-а-а!» В тот же миг левой рукой Ладильщиков схватил долговязого и, дёрнув на себя, с большой силой наотмашь ударил бандита локтем в челюсть. Бандит повалился как сноп, выронив из-под мышки обрез. В это время позади, где барахтался в снегу Хорек, раздался выстрел, и пуля засвистела над деревьями. Ладильщиков подхватил обрез долговязого и, обернувшись, ударил им по голове Хорька.

От выстрела медведь взревел, и лошадь с места понеслась галопом. Оглушив Хорька, Ладильщиков направил обрез на долговязого, который очнулся от удара и, поднимаясь на ноги, сжимал в руке финский нож.

— Руки вверх! — крикнул Ладильщиков. — Твое оружие не сдюжит против моего.

Долговязый сник, а потом вдруг заорал во весь голос:

— Братцы, помоги-и-те-е!..

И где-то недалеко послышался ответ:. — Слы-ы-шу-у!..

«Наверно, не одни они тут!.. — подумал Ладильщиков. Пятясь, он подхватил из снега другой обрез и встал за толстый ствол сосны. — Буду драться до конца…»

Из-за поворота показались сани, в которых сидел моложавый старик, нахлёстывая крупную рыжую лошадь. «Может, подмога…» — подумал Ладильщиков и крикнул:

— Стой! Не подъезжай близко!

Дед вздрогнул и, придержав лошадь, с испугом посмотрел на длинного мужика с финкой в руке, на лежащего в снегу оглушённого щуплого мужичонка и на Ладильщикова с двумя обрезами в руках. Старик растерянно проговорил:

— А-а… землячок… Николай…

Ладильщиков крикнул бандиту: — Брось нож! Руки вверх!

Бандит взмахнул рукой, и нож глубоко нырнул в снег.

— Сдаюсь на милость советской власти, — сказал он, поднимая руки. — Мы не хотели, комиссар, твоей жизни… Нам харчи нужны и одежда…

— Ладно, там разберутся… Давай, дед, верёвку!

Прикрутив морду лошади вожжей к оглобле, старик снял кожаный чересседельник и подошел к бандиту.

— Уж я завяжу морскими узлами, у меня не вырвешься, — сказал старик.

Пока дед увязывал бандита, Ладильщиков держал обрез на взводе. Старик поднял Хорька и поволок его к саням. Бандит очнулся и стал что-то бормотать, ругаться,

— Данила, куда ты меня волокешь?.. Пусти. Я сам…

Глаза у него резало, словно в них был песок, они слезились, и предметы он видел смутно.

— Какой я тебе Данила, — сердито проговорил дед, — Данила твой вон связанный сидит.

Хорек сразу протрезвел, и красные глаза его забегали, заметались.

— Пусти меня, дед, пусти. Я тебе денег много дам. Бога буду молить… Пусти Христа ради…

— Ишь, бога вспомнил, зелёный черт… — выругался дед.

Увидев Ладильщикова с двумя обрезами, Хорек смолк, и хитрые глаза у него перестали метаться, потухли.

Сели в сани, Данилу и Хорька положили рядом лицом вниз.

Моложавый старичок взглянул на Ладильщикова и спросил:

— Что, не признал меня? Ананий я, Петухов. Помнишь, как в Торопце ты медведя-то замордовал…

— Помню, помню, — улыбнулся Ладильщиков, — погоняй скорее, а то беда будет…

— Какая теперь беда? Беда миновала.

— Медведь уехал на моей подводе.

— Да чего ж ты молчал? Э-э! — крикнул Петухов и взмахнул высоко кнутом. — Рыжуха, самый полный вперёд!

Сильная лошадь помчалась широкой рысью, выбрасывая из-под копыт комья снега. Комья летели в сани, били людей, рассыпались и порошили глаза. Но ни Ладильщиков, ни старик не обращали на это внимания. Надо было торопиться.