Но не тут-то было. Выйдя на улицу, Анечка попыталась направиться в противоположную от мотоцикла сторону, но с удивлением обнаружила, что собственные ноги не слушаются ее. То есть ну абсолютно. Не идут. Не двигаются с места. Она развернулась – и о чудо: идти к мотоциклу оказалось ничуть не сложнее, чем всегда. Анечка развернулась снова – история повторилась.

Очевидно, дело было в проклятых туфлях. Мерзкая парочка выполняла приказ хозяйки. «А вот я вас сейчас», – Анечка тряхнула правой ногой, пытаясь скинуть предательский башмак. – «Хоть босиком, но уйду». Туфля не стряхивалась. Анечка дернула ногу сильнее – эффект тот же. Левую – то же самое.

– Ну ладно! – Она подошла к мотциклу, оперлась о седло и взялась за туфлю руками. Тщетно. Туфля, казалось, приросла к ноге, так, что когда Анечка попыталась сдернуть ее, приложив все возможные усилия, между туфлей и пяткой выступила капелька крови, а ногу пронзила резкая боль. Снять туфли было невозможно. Анечка стала пленницей.

Так она и осталась в плену – то ли у чертовой бабушки, то ли у туфель, то ли у собственной дурацкой судьбы. Жизнь получилась несладкая – прелестная Агриппина гоняла ее в хвост и в гриву, заставляла выполнять миллион дурацких требований, из которых одно часто исключало другое, изводила издевками и попреками, называла обидными прозвищами и почти никогда не оставляла одну. Анечке приходилось сопровождать ее практически повсюду – а чертова бабушка вела исключительно активный образ жизни. Встречи с разнообразными приятельницами, многочисленные посиделки в кафе, все и всяческие приемы... А парикмахерская, массажный кабинет, маникюрный салон... Анечка ожидала хозяйку, сидя под дверью на мотоцикле, или где-нибудь в уголке незнакомой прихожей, и искренне недоумевала, ну почему нельзя было оставить ее просто дома. Пусть даже заставить, как Золушку, разбирать какой-нибудь горох...

Но гаже всего были здешние вечеринки. «Парти», – так это здесь называлось. Это значило, что где-нибудь в баре, или зале, или другом заведении, собиралось под сотню-другую всевозможнейших – а уж у Анечки была возможность наглядеться – существ и воплощений. Музыка – гулкая и одуряющая, выпивка, танцы – такого и во сне не приснится, любой Босх отдыхает. Вот уж действительно когда поверишь в адские кошмары. На фоне всего этого бабкины домашние заморочки были просто детскими играми. Отсидеться на мотоцикле тут не получалось – Анечка непременно должна была принимать участие в развлечении. Обнести гостей подносом с бокалами, подать очередному монстру пальто, а то и сплясать порой с каким-нибудь подвыпившим гостем... После подобных «парти» Анечка несколько дней чувствовала себя разбитой и как бы несуществующей, а повторялись вечеринки раза по два в неделю. Как-то, не выдержав, Анечка попросилась все же остаться дома, и получила в ответ:

– Не сочиняй! Устала она! Можно подумать, ты у себя чем-то другим занималась... Я наоборот стараюсь тебя развлечь, так что быстренько – собралась и поехали!

Единственные передышки выпадали Анечке только тогда, когда в гости приходил внук. Да-да, тот самый, из главных чертей. Это случалось нечасто, сопровождалось старухиным радостным возбуждением и вдесятеро больше обычного суетой по дому. Зато потом, когда долгожданный гость наконец приходил, Анечку туряли с глаз долой, и она могла тихо посидеть в каком-нибудь дальнем уголке дома, размышляя о своей жизни и отковыривая туфли от ног. Оба занятия, впрочем, были в равной мере бесперспективны.

Внук же чертовой бабушки, надо заметить, был достатчно симпатичным для своего происхождения и занимаемой должности. Особенно если сравнивать со всем тем, что приходилось на тусовках встречать... Анечка еще в самый первый его приезд, снедаемая любопытством – интересно же, в конце концов, ради кого старушка так суетилась, это ей было свойственно мало – не ушла сразу с глаз долой, а подглядела из-за двери.

Внук приехал на изящной спортивной машине-кабриолете. Был одет в костюм светло-серого цвета. Росту был небольшого, сложения хрупкого. Хищный нос с горбинкой, очки в тонкой оправе, бородка-эспаньолка. Аккуратные руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Вообще, если бы не хвост, который изящно висел вместо трости на сгибе локтя, да не рожки, торчащие среди кудрявой темной шевелюры, черт был бы похож то ли на бизнесмена-олигарха, то ли на мафиози из высших кругов, что часто, впрочем, бывает одним и тем же. Правда, приглядевшись внимательнее, Анечка заметила, что глаза за стеклами очков были черными и сплошными. В этой черноте только иногда просверкивала красная искра, освещая все лицо зловещим отсветом. А так – вполне обычный чувак, даже и не скажешь, что черт.

С бабушкой черт разговаривал тихо и ласково, соглашался со всеми ее требованиями и придирками, уговаривал не волноваться. Она и к нему прдиралась, воспитывала, ругала за что-то – это было ее натурой. Что были у них за дела, Анечка не вникала. Слушая краем уха отголоски родственных бесед, она вдруг вспомнила собственную бабушку – было что-то общее в этом воспитательном тоне. Чуть не заплакала – как там она? Ведь переживает, наверное, за внучку, плачет ночами. И денег – она мало оставила в последний раз, хорошо бы, мать догадалась подвезти. И вообще, черт возьми, фиг ли она возится здесь с посторонней бабушкой, когда у нее есть своя. Пусть тут внучек старается! Так бы ему и сказать...

Сказать внучку хоть это, хоть что другое никакой возможности не было. Чертова бабушка почему-то старательно оберегала его от прямых контактов с Анечкой, отправляя ту из комнаты всякий раз, когда машина внучка только появлялась в садовом проеме. Разве что иногда удавалось столкнуться в прихожей – черт принципиально не пользовался окном, но и там было не до разговоров, вежливый кивок под пристальным бабушкиным надзором, и все. Но однажды, когда дорогой внучек уже пришел и сидел за чаепитием, заверещал бабушкин мобильник, и оказалось, что она записана на прием к специалисту, на это самое время, и доктор ждет... Очевидно, речь шла не иначе как о подтяжке лица, потому что вздорная старушка не стала спорить и переносить консультацию на другой день, чего вполне можно было от нее ожидать, а скоренько подхватилась, чмокнула внука, велела Анечке во всем ему угождать и скрылась за окном, только мотоцикл заревел.

Анечка вошла в комнату. Черт, продолжавший пить чай, скосил на нее глаз, но, явно решив, что большего внимания она не стоит, от чашки не оторвался. Анечка подошла к столу, уселась напротив и уставилась на внучка во все глаза. Почему-то, хоть она и знала, что он тут главный, страшно ей не было. Черт вблизи был даже, пожалуй, симпатичнее, чем из-за двери. Не было в нем ничего ни страшного, ни отталкивающего, скорее наоборот. У него был мягкий, интеллигентный вид. Анечка вздохнула – и решилась.

– Почему я здесь? – спросила она в лоб.

– Я тебя бабушке подарил, – ответил черт, даже бровью не шевельнув.

– Как то есть подарил? – Анечка, хоть и не пила чай, чуть не захлебнулась от возмущения. – А я? А меня спросить? Я не живая?

– Живая, – согласился с ней черт. – Потому и живая, что – подарок. Тут таких, заметь, не так много.

Анечке некогда было вдаваться в рассуждения.

– А как же можно живых дарить, – продолжала возмущаться она.

– А мертвых-то какой смысл? – хмыкнул черт. – Их тут и так полно.

До Анечки стало что-то доходить.

– Так я умерла, что ли?

– Ты – нет. Потому что я тебя решил так подарить, – терпеливо повторил черт. И поглядел ей в лицо – первый раз.

– А почему именно меня? – Анечка слегка сбавила тон.

– Не знаю. Бабушке хотелось чего-то... Забавного... Но не вредного. Праведника сюда не затащишь, грешников своих девать некуда, а ты... Впрочем, ты просто вовремя подвернулась.

– Так это ты мне туфли в магазине подсунул? – Анечка пристальнее вгляделась в лицо собеседника. И правда, было в нем что-то знакомое.

– С ума сошла? – Возмутился черт. – Я – в магазине! Ну, подшустрил там кто-то... Из молодых... У меня, знаешь, посерьезнее дела есть.